Дельфис

В следующий зал музея я входила с намерением, вежливо скользнув взглядом по его экспозиции, идти на выход. После Марии Приймаченко, художницы-крестьянки, у картин которой с фантастическими её зверями, петухами и цветами можно стоять часами, смеясь и плача от восторга и благодарности старой женщине с глазами и душой гениального ребёнка, после такого яркого впечатления не имело уже смысла продолжать осмотр музея дальше. Надо было уходить, и путь мой лежал через зал, куда я и вошла, равнодушно оглядываясь по сторонам. Вошла и... остановилась.

Представьте себе, что из крестьянской хаты с ярким праздничным убранством, с тёплым запахом испечённого хлеба, с затаившейся на печи сказкой, вы вдруг попадаете в сияющие чертоги волшебного замка, в таинственно-голубой мир Повелительницы Цветов, Феи Сирени. Вот таким, примерно, был контраст между тем, что я только что видела, и тем, что мне открылось.

Картины, висевшие здесь, настолько выходили за рамки народного искусства, так поражали своей изысканностью и утончённостью, написаны были на таком уровне профессионального мастерства, что я усомнилась: относится ли этот зал к музею народно-декоративного искусства на территории Киевской лавры, или же здесь помещается ещё какая-то выставка. Но это был зал постоянной экспозиции музея, зал, посвящённый творчеству Народной художницы Украины Катерины Белокур. Я подошла к одной из картин.

...Созвездия ромашек и васильков, жёлтых лютиков и розового клевера, белых цветов земляники и фиалок, галактики каких-то мелких соцветий, постепенно проявляясь сквозь голубую дымку тумана, заполняя полотно, уходят вверх, сплетаясь с колосьями, ягодами и цветами калины, шиповника, тающими звёздами вьюна, образуя у ярко-золотого, как солнце, цветка пространство глубокой синевы. Помните у Есенина: «Только синь сосёт глаза». Оно действительно всасывает взгляд — это пространство, всасывает как воронка, где в зияющей её глубине открывается вам окно в беспредельность. Беспредельность красоты...

Цветы и космос... Вместе эти понятия, на первый взгляд, настолько неожиданны, что вряд ли я осмелилась их соединить, если бы не картины Катерины Белокур.

Подарив человечеству слово «космос», древние греки вкладывали в него понятие не просто внеземного пространства и Вселенной. Этимология этого слова — строй, порядок, украшение. А обобщающий его смысл означает бесконечное разнообразие миров, существующих вместе по законам красоты и лада.

По законам гармонии и красоты написаны Катериной Белокур её картины. И среди них — удивительное полотно, о котором я только что рассказала, — «Полевые цветы». Эту картину, как, пожалуй, и всё творчество украинской художницы, я бы назвала — «Космос Катерины Белокур», а судьбу удивительной женщины — «Через тернии к звёздам».

^{К.Белокур. Полевые цветы}

...Войдя в зал, я не сразу заметила портрет художницы — так ошеломили меня её картины, а когда обернулась, то увидела на полотне пожилую женщину в платке и телогрейке. И эта крестьянка с заскорузлыми от земли руками создала такие полотна?! Непостижимо! Невозможно было поначалу совместить картины и образ создавшей их крестьянки. «Откуда такой артистизм у простой украинской женщины, такое тонкое эстетическое чувство, такая притягивающая, почти магическая сила заложенной в картинах духовности?» — писал о ней известный писатель Олесь Гончар. Значит не только меня поразила та кажущаяся несовместимость образа художницы и её творчества. Кажущаяся до тех пор, пока я не увидела её автопортрета. Нет, она не приукрасила себя ничем. Тот же крестьянский платок, тот же ватник, морщин на лице побольше. Но проникающая сила взгляда говорила о такой одарённости, так нас вопрошала (помните у Тютчева: «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?»).

^{К.Белокур. Автопортрет. 1950 г.}

И, вопрошая, отвечала такой исступлённой жаждой в глазах — жаждой раскрыть нам, людям, свой мир, чтобы мы поняли, как он прекрасен, этот её мир, и почему она, Катря Белокур, положила на него жизнь. Увидев эти глаза, вы понимали — только такой дар, такая страсть могли вызвать к жизни фантастические по красоте и силе воображения полотна. Фантастические, хотя каждый цветок или плод выписаны были с реалистической точностью и мастерством, какие даёт живописцу многолетняя школа и традиции высокой художественной и профессиональной культуры — всё то, до чего Катерина Белокур доходила только сама, без единого класса и обычной, и художественной школы.

В письмах, отрывки из которых здесь приводятся, Катерина Белокур, ставшая уже Народной художницей, на склоне лет (а прожила всего 60, родившись в 1900 году) рассказывает деятелям культуры и специалистам по народному творчеству о своей жизни:

«Вот бывало возьму у матери кусок белого полотна, возьму уголёк и залезу куда-нибудь в угол, чтобы меня никто не видел, не слышал, да и начну выводить чёрным по белому и дома, и мельницы, и деревья. <...>

^{К.Белокур. Ветка яблони. 1955 г.}

А иногда стану рисовать что-то такое, как говорят, фантастическое — то смешное, то страшное, а иногда удивительное, привлекательное, что и не насмотреться. И развешу я те творения свои в укромном месте и удивляюсь, и плачу над ними, и хохочу, как сумасшедшая, от того, что сумела такое сотворить. Мама, бывало, плачет даже. "Вот, — говорит, — наказал нас господь такой дочкой! У людей в этом возрасте дочки уже замуж вышли, их матери зятей имеют, а наша, не к ночи будет сказано, чертей рисует". А осенью 1933 года говорю отцу и матери: "Вот это я уже дальше откладывать не могу, а буду учиться рисовать". А отец посмотрел на меня так, будто я ему сказала, что поставлю лестницу и полезу на луну: "Да где это слыхано, чтобы необразованная баба-крестьянка вдруг стала художницей? Да такого ещё белый свет не видывал!" "Ну, если не видывал, то пусть и такое увидит", — ответила я, вытирая слёзы. "Ну рисуй, будь ты проклята! Ни брани, ни слов ты не слушаешь, а бить я устал!"»

К сожалению, этим не закончились попытки сломить решение Катри всерьёз заниматься рисованием. Однажды, доведённая до отчаяния, она сказала родителям, что не будет жить, если ей не дадут заниматься любимым делом. В холодный ноябрьский день, на глазах родителей вошла она в воду сельского пруда. Сначала по колена, потом по пояс, по грудь... И только, когда вода дошла ей до горла, услышала с берега: «Выходи! Рисуй!»

«Вот с таким благословением, — рассказывает в письмах Катерина Васильевна, — я и стала учиться рисовать. Копала, садила, полола, собирала, пряла, ткала и все дела делала, а в промежутках училась рисовать. И всё сама. И за это меня звали стервозой, паразитом и лентяюгой. Ой, люди добрые! Ой, я же не ленивая! Я люблю любой труд, а рисовать я люблю, люблю больше всего на свете!

Вы спрашиваете, получала ли я от кого советы в творческой работе? Ой, дорогие товарищи, не получала никогда никаких советов. Какое-то слишком глухое место у нас, что поблизости нет никаких художников, никаких искусствоведов. А если моя работа ценная, то только она моя родная и добыта огромной любовью и бычьим упрямством. А если есть в ней какие недостатки, то тоже некого винить — ни школу, ни учителей».

Вот такими они были «университеты» Катерины Белокур. И если бы не полтавский Дом народного творчества, открывший картины Белокур и протянувший руку помощи, то и не увидели бы люди её полотен и ушла бы вместе с ней несказанная красота, Космос Катерины Белокур.

Но об этом я узнала позже, а тогда в музее я испытала такое художественное потрясение, что невозможно было уйти без памятки о художнице — хотя бы какой-то открытки. Так я попала в кабинет директора Музея — Россошинской Нины Леонидовны, страстной почитательницы Белокур, и узнала, что в 150-ти километрах от Киева находится родное село художницы — Богдановка, и мемориальный дом-музей. Всё решилось в один момент — завтра еду!

Два мира есть у человека:

Один, который нас творил,

Другой, который мы от века

Творим по мере наших сил.

Н.Заболоцкий

Мир, сотворённый Катериной Белокур на её полотнах, начинался здесь — в белой украинской хате, под сенью вяза-патриарха, что стоит за плетнём у калитки, как крылом укрывая пол-улицы могучей своей кроной. А вот и старая яблоня, плоды которой запечатлены в известной картине художницы «Богдановские яблоки». Дерево ещё плодоносит, хотя хозяйки давно нет на свете. Я подбираю в траве яблоки, туго налитые соком этой земли, вскормившей и саму художницу, и цветы, через которые открывала она нам красоту мироздания, красоту своей души.

^{К.Белокур. Богдановские яблоки}

«А может вы не пишете мне потому, что недовольны, что я рисую только цветы? Так как же их не рисовать, если они такие красивые? — обращается она в письме к одному из искусствоведов. — Я и сама, как начну какую-нибудь картину цветов, то думаю: вот закончу эту, тогда буду рисовать что- нибудь из жизни людской. Но пока закончу, в голове возникают картины одна другой чудесней — и всё цветы. А как придёт весна, да цветы зацветут, ой, боже мой! Как глянешь: тот цветок красив, а этот ещё краше, а тот ещё прекрасней! И будто наклоняются ко мне и чуть ли ни говорят: "Кто же нас тогда будет рисовать, если ты оставляешь?" И я обо всём забываю и снова рисую цветы».

Именно Катерина Белокур заставила меня впервые задуматься над тем, что же это такое — цветок? Не создан ли он Богом, природой специально для человека, чтобы научить его пониманию гармонии? Кому ещё и для чего нужен цветок в нашем мире? — Насекомым, бабочкам, пчёлам, которых он привлекает ярким цветом, запахом, нектаром. Необходимость в этом есть и у самого цветка — для опыления. Но всё, из чего он складывается — лепестки, тычинки, пестик, форма чашечки, изящество стебля, разнообразие цвета — ведь воспринять всё это как нечто целое и прекрасное способен только человек!

Постигая гармонию цветка, человек уже сам синтезирует новую гармонию. Не зря ещё в древности цветы символизировали у людей самые высокие чувства. Так библейские иудеи времён царя Соломона украшали алтари храмов цветами лилии, считая, что красота их способствует молитвенному настроению.

Вряд ли крестьянка Катря Белокур, никогда не ходившая в школу и освоившая грамоту самостоятельно, читала где-то о подобных вещах. Просто сердцем своим она знала о божественном происхождении и предназначении цветов, и, перенося их на холсты (зачастую вытканные собственными руками), Катерина не просто создавала картину, она творила молитву. Помните, как в народе говорят: «Работает, словно молится».

А вот что рассказывает Ольга Климовна Белокур (в Богдановке полсела Белокуров), хранительница мемориального дома художницы: «Знаете, всё время она спешила и всё работала стоя. И рисовала стоя, и на машинке шила стоя. Говорит, пока я сяду, да встану... время жалко было. Старалась успеть. Иногда приходилось разговаривать с ней: когда читаете литературу? Она говорит, когда кушаю. Печку топит, говорит: сколько время ушло! А сколько бы я нарисовала!

Она — человек, который не мыслил о карьере, она всю себя отдавала рисованию, искусству. Я её знала с 47-го года. Как увидела глубокий взгляд, так глаза её мне и запомнились. Задушевный человек, в самую душу заглядывала. Очень добрая была.

В мастерской только её самодельные кисти, краски. Во всём доходила в рисовании сама.

Сама в совершенстве изучила технику письма маслом. Даже крупные её полотна, а их немало, написаны тончайшей техникой миниатюры — невероятный труд! Сама постигала композицию, в отличие от профессиональных художников она не делала на полотне первоначального наброска общего плана, а начинала сразу с какого-то цветка, весь сложнейший замысел картины держала в голове.

Вершина формы строгой и чеканной —

Земной цветок: Жасмин, Тюльпан, Горлец,

Кипрей и Клевер, Лилии и Канны,

Сирень и Роза, Ландыш, наконец.

Любой цветок сорви среди поляны—

Чистейшего искусства образец.

Не допустил Создателя резец

Ни одного малейшего изъяна!

Как скудно мы общаемся с цветами!

Меж красотой и суетными нами

Лежит тупая, жирная черта.

Но не считай цветенье их напрасным,

Мы к ним придём — пречистым и прекрасным,

Когда невыносима суета.

В.Солоухин

...Я возвращалась из Богдановки в Киев. Это был август, и многие в вагоне везли цветы. И тут я поймала себя на том, что гляжу на них словно новым глазами: каждый вижу в отдельности и не так, чтобы очень подробно, а как бы схватывая сразу характер цветка, какую-то, недоступную мне ещё вчера, тайную его суть. Так видим мы цветы в детстве, когда свежесть нашего восприятия не засорена суетой, а главное — не подвержена ещё иссушающему душу прагматизму. Тому самому, при котором перестаёт для нас существовать самоценность красоты как таковой. Отодвигая её на задний план в угоду тому, что в этот момент для нас выгодней и удобней, мы сделали из неё служанку своего потребления, забывая, что без осознания красоты как величайшей ценности жизни человек перестаёт быть человеком. Цветок же, олицетворяющий красоту природы как бы в чистом её виде, открывает в нас иногда такое, о чём мы и сами не подозревали.

...Мне было 12 лет, когда на даче под Москвой, собирая у реки цветы, я нашла дикий гиацинт. Он рос в крохотной влажной ложбинке. Один-единственный. И был так прекрасен, что я не посмела его сорвать. Я легла в траву и долго разглядывала бледно-розовые звёзды его соцветия. А потом решила запомнить это место и встала, оглядываясь по сторонам. И высокие, чуть не в пояс мне травы, волнами уходящие к серебристой излучине реки, и деревья поодаль, застывшие в какой-то блаженной истоме под лаской нежаркого ещё утреннего солнца, — всё это я вдруг увидела вместе, в целом, как никогда раньше. Увидела и ощутила такое счастье, что до сих пор помню тот момент и слова, что твердила я, как заклинание, стоя по пояс в траве и глядя вокруг. «Моё, — почему-то говорила я про себя, — всё это моё!».

«Моё», как я теперь понимаю, не по праву собственности, а по праву принадлежности, кровного родства с этими цветами, травами, деревьями, с этим Солнцем, что светит нам всем на планете Земля. Того самого родства, что так остро чувствовала и так полно передала нам через своё творчество Катерина Белокур.

Послесловие

Очерк «Космос Катерины Белокур» я уже подготовила к сдаче в номер, но ещё полна была мыслями о художнице и предстоящей выставке её картин в Международном центре Рерихов. И тут раздался телефонный звонок: редактор нашего журнала Наталья Александровна Тоотс, что живёт от меня через два дома, сообщает — у неё в гостях наш автор из Коктебеля, писательница, которая лично знала Катерину Белокур!

Все мы, как будто, знаем о космическом законе магнита мысли. Но часто ли его замечаем? Здесь же закон этот проявил себя с удивительной силой... Тамара Степановна Шевченко, приехав в Москву, зашла по делу к редактору и вдруг, безо всякой связи с предыдущим разговором, спрашивает у Натальи Александровны, знает ли она о замечательной украинской художнице Катерине Белокур?! И тут же Наталья Александровна звонит мне, а уже через десять минут они обе — у меня дома.

Вот что узнали мы тогда от Тамары Степановны. В 1960 году, она, молодая журналистка областной газеты «Киевская правда», приехала в командировку в Богдановку к Народной художнице Украины Катерине Васильевне Белокур. Удивительные её полотна уже несколько лет висели в Киевском музее народно-прикладного искусства. Большинство же довоенных полотен К.Белокур, что с 1940 года хранились в Полтавском музее, сгорели во время войны.

Итак, холодной осенью 1960 года в сопровождении фотокорреспондента и двух инструкторов райкома Тамара Степановна подходила к обветшавшей хате, где художница жила с 90-летней матерью. Ещё в дороге по ухмылкам инструкторов, по смешкам, какими они перебрасывались с селянами, Тамара Степановна поняла, что здесь Катериной Белокур не только не гордятся, но считают чуть ли не сумасшедшей. В колхозе она не работает, живёт лишь тем, что в огороде вырастет, и всё рисует, рисует, рисует. А разве ж это дело?

Солидарны в этом с сельчанами были, видимо, и «товарищи» из райкома. Потому-то, появившись на пороге первыми, и услышали эти «товарищи» от Катерины Васильевны: «Хеть з моей хаты!». Но узнав же, что Тамара Степановна из газеты, художница пустила гостей в дом. Нищета и холод, царившие в старой хате с земляным полом, с рухлядью вместо мебели, с кучей хвороста возле закопчённой печки, потрясли молодую журналистку: как же в таком холоде, при таком свете можно ещё и рисовать!

Сама же художница, прозрачная от худобы (как позже выяснилось, уже смертельно больная раком), одетая в какое-то длинное, чёрное рубище, поражала благородством осанки, одухотворённым лицом, изяществом движений и удивительно выразительными руками. Увидев её картины, Тамара Степановна не только сразу поняла масштаб творческой личности художницы, но, влюбившись в полотна, навсегда приняла в сердце «очи земли» — так Катря Белокур называла цветы. Катерина Васильевна тоже сразу почувствовала в молодой журналистке родственную душу и потому рассказывала ей о себе искренне и доверительно.

По мотивам её рассказа, по впечатлению от картин написала позже Т.С.Шевченко сценарий художественного фильма, который, к сожалению, так и не был осуществлён на экране. Это происходило уже после смерти Катерины Васильевны Белокур. Она ушла 9 июня 1961 года, почти в один день со своей 90-летней матерью. Самой художнице было 60 лет.

После её смерти в Богдановку из Киева поехали искусствоведы. Вернувшись без единого полотна, заявили, что это — сплошной «сюр» и для советских музеев не годится.

Совсем по-другому оценил бесхозные полотна учитель математики средней школы из соседнего райцентра Яготина. Он и забрал их, чтобы сделать в маленьком городке музей на общественных началах. Звали этого учителя А.С.Непорожный. Посмертное ему «спасибо» за спасённую красоту! Спасибо и тем людям, что берегут музей сегодня!

Киносценарий по мотивам трагической судьбы Катерины Белокур Тамара Степановна собирается переделать в повесть, и наш журнал надеется её опубликовать.

I

^{К.Белокур за работой в своём саду}

А теперь мы предлагаем читателям небольшой фрагмент сценария. В нём, почти документально, рассказан эпизод о знакомстве Катерины Белокур с человеком, который в своё время очень ей помогал. Прототипом его был художник М.А.Донцов.

* * *

Т.С.Шевченко

Человек в рыжих вельветовых брюках, красной рубашке и в берете, низко надвинутом на лоб, сидел на мостике у мольберта и рисовал. Круглолицая девчушка тихонько подошла, остановилась за спиной у незнакомого. Она долго рассматривала рисунок художника и вдруг громко изрекла:

— А у нашей тётки Катри тоже деревья. Только у неё всё лучше.

Художник оглянулся, присвистнул:

— Скажите, а я и не знал. Есть оказывается какая-то тётка, и она лучше рисует.

— Лучше! — сказал девочка. — Вы посмотрели бы, тогда и смеялись.

— А кто ж она, твоя тётка?

— Как и вы, она художница. Та вам ничего не покажет, она никому не показывает. Только детям — она учит нас рисовать.

— А где же она живёт?

— Пойдёмте, я покажу, — обрадовавшись, предложила девочка. — Может она вас и не выгонит.

...Вместе с девочкой художник вошёл в старую, крытую соломой хату. Он смотрел на цветы, выведенные на печке и наверху на сволоке.

— Здравствуйте, — сказал он человеку, который сидел на маленьком табурете и чинил сапоги. — Красиво у вас. Посмотришь снаружи — хата как у всех, а внутри, — художник опять присвистнул, развёл руками, — райская птица, а не хата.

— Дочка баловалась в детстве, — Степан Данилович внимательно осмотрел незнакомого человека.

— Вот, вот, — оживился художник. — Говорят, она у вас художница, я б хотел...

— Неправду вам сказали, — нахмурился Степан.

— Нет у нас никакой художницы, баловство одно.

— Та не бойтесь, дядько Степан, — выглянула из-за спины девочка. — Они ж сами художники, посмотреть хотели.

— А чего бояться, — удивился вошедший. — Ну да, я художник, хочу посмотреть. Могу показать вам и свою!

Степан Данилыч вытер руки о подол фартуха, подошёл к художнику, почтительно пожал ему руку.

— Вы уж извините меня, — тут один свистун, очкарик напугал. Фининспектором назвался. Дочка, говорит, ваша рисует, налогом обложу. А она разве продаёт — деньги-то откуда? Она-то их даже никому не показывает. Сейчас позову Катрю, вы уж сами с ней...

Изящный человек в берете и рыжих брюках легко повернулся от печки к двери и увидел на пороге женщину. На ней был туго обмотанный вокруг шеи чёрный платок, чёрное длинное платье. Громадные в пол-лица глаза не мигали и горели таким нестерпимым, тревожным блеском, что хотелось заслониться. И художник неожиданно потерял свою непринуждённость. Он неловко затоптался на месте, хотел протянуть руку, потом спрятал её.

— Девочка вот привела. Если хотите, коллега... Хотел бы поделиться опытом. Хочу посмотреть, — вдруг проговорил он. — Умоляю, покажите свои картины.

— Нечего смотреть, — глухо сказала Катря. — Я не художница. Я так рисую, чтобы жить. Остановлюсь — нет ничего. Опять русую. Мои картины только для меня.

— И вам не хочется показать их людям?

— Хотела когда-то. А потом узнала... Не увидят они их. Никогда не увидят. Нет, не хочется. Я ж говорю вам, не художница я.

Отец, который вошёл вслед за дочкой и сидел на лавке, прислушиваясь к разговору, взволнованно попросил:

— Покажи, дочка, он ведь понимающий — художник. Для меня дочка, для отца покажи.

— Я вот могу свою представить, — сказал художник. Он раскрыл папку, вытащил холст, Катря посмотрела и вспыхнула глазами-лампадами:

— О, у вас всё настоящее. Я так не умею. Нет, нет, — отшатнулась она. — Я боюсь чужих глаз. Один раз их смотрели. Давно. Я потом долго не могла взять кисть. Всё потемнело...

— А вдруг те люди были слепые? — настаивал художник. — А у меня другие глаза. Посмотрите, — улыбнулся он. — Они ведь совсем не чужие.

— Вы знаете, что бывают слепые? — подозрительно спросила Катря. Подойдя к художнику, заглянула в его глаза. И сразу заторопилась.

— Я сейчас, я скоро.

Она стала выносить из соседней комнаты картины. Плотно закрывала за собой дверь, боялась, чтобы в боковушку не проник посторонний взгляд. Художник смотрел на холсты и ничего не говорил.

— Ещё, пожалуйста, — ещё, прошу Вас.

— И это нигде не выставлялось? — шёпотом вдруг спросил он. — Об этом никто не знает?

— Нет, — ответил Катря. — Их не видели даже мои односельчане...

Художник схватил Катрины руки, крепко сжал их:

— Не бойтесь меня, прошу Вас. Доверьтесь мне полностью. Я устрою Вашу выставку. Вы нужны людям! Уверяю Вас, Вы им очень нужны.

— Я неучёная, — усмехнулась Катря.

— Может быть, это лучше! — сказал художник. — Вас не успели испортить. Вы уже есть. Вы... Я не знаю, кто Вы. Синее чудо. Перламутровая жемчужина.

Катря, не мигая, невидящим взглядом смотрела на него. Из глаз текли слёзы.

— Лучше не надо. Все, кому нравились мои цветы, всегда умирали. Те, на кого я надеялась, уходили навсегда.

^{К.Белокур. За селом. 1956 г.}

— Я буду жить. Я не случайно сюда пришёл. Мостик, девчушка, тётка Катря!.. Я верю! Единственное, что мне суждено сделать, — это открыть Вас...