Дельфис

Оглядываясь на прошедшее столетие, мы подытоживаем научные достижения, говорим о приобретениях в искусстве, культуре в целом. Однако о том, что же пришлось пережить детству в этот, и большой, и в то же время малый, отрезок исторического времени, никто не говорит. ...Анализа детства нет. С 1975 года я не отхожу от детей, живу рядом с ними, наблюдаю, как они меняются. То, чем я поделюсь с вами, - это боль человека, который видит их жизнь вплотную.

Полагаю, что к началу XX века в России, наконец, произошли очень глубокие изменения в отношениях взрослого мира к миру детства как таковому. Были открыты новые значимости не только детства как возраста, но и как категории культуры, детства как эстетической категории и как категории нравственной. Именно в это время была подарена всем нам книга Ивана Шмелёва «Лето Господне», именно в это время, где-то к 1905 году, появились первые труды, в которых была признана самоценность детского искусства, выраженного в рисунке. Детство стало интересно взрослому миру. Тогда же вышла в свет серия рассказов Аделаиды Герцык о многообразии и глубине внутреннего мира детства.

А затем происходят судьбоносные социальные события, сначала Первой мировой войны, а потом революции, приведшей к трагедии: из России были изгнаны не только чужеродные для революции люди, но и их дети. Эмиграция детей, в которых был накоплен удивительный ценностный опыт русской культуры и веры... Если бы в то время человечество утвердило новое, едва родившееся ценностное отношение к богатству детства, я думаю, цивилизация могла бы пойти иным путём. Мне кажется, что у нас тогда был именно такой период, но мы не сделали этого, и детство отправилось в череду очень печальных трансформаций: оно было выведено из мира любви, любовного отношения, выведено из защищённости верой, подаренной Господом ребёнку по приходе в мир, и было переведено в социальную категорию. Печально, что оно экспериментально лишалось то игры и игрушек, то колыбельной песни, то семейных праздников, то традиции высокого слова. Далее путь детства направился в узкие рамки науки, и когда наука занялась детством и перевела данные о нём в субъектно-объектные отношения, на мой взгляд, и произошло самое печальное: детство выпало из мира органического в мир механистический. (Этим объясняется, в частности, и традиционность линеек в виде квадратных построений детей, и многочисленные образовательные программы, которые дети каким-то непонятным для меня образом смогли вынести).

^{Т.В.Бабушкина среди своих воспитанников в летнем лагере}

Именно XX век принёс массовые аресты детей вслед за родителями, именно XX век посмел поднять на ребёнка руку и посадить его в концлагерь, именно в XX веке, в благополучные, казалось бы, и тихие, до плесени, 70-е годы, именно тогда детей подвели к следующему этапу: к этапу полного отсутствия векторности, к этапу самокапсулирования. И вот к концу века, к 90-м годам, когда взрослая часть человечества стала заниматься не саморазвитием, а самовыживанием, а темп и слаженность жизни качественно изменились, оказалось, что дети так и не попали под просветлённый взгляд взрослого мира. Они так и остались где-то сбоку, а внимание со стороны взрослых им стало доставаться по касательной.

Совсем недавно я столкнулась с удивительными работами Адольфа Ульяновича Хароша, психолога, который говорит о том, что если мама оказывает ребёнку не прямое внимание, а как бы по касательной, если его труд, его высказывания оцениваются только мимоходом, то у ребёнка развивается самый настоящий симптом шизофрении. Мне кажется, что сейчас наша цивилизация, причём, не только в России, характеризуется тем, что она, занимаясь своими делами, по касательной бросает внимание детям, и потому можно уже говорить о какой-то социальной шизофрении, которая, проникая в повседневность, оставляет место только для скудного диалога взрослого и детского мира.

Можно упрекнуть меня в том, что картина эта слишком темна и печальна, но, делая попытку анализа ситуации начала нового столетия и тысячелетия, мне хотелось бы высказаться как человеку, который жил всё это время с детьми, и не на территории урока, а в пространстве их трудностей, в пространстве, где почти не бывает взрослых людей. Я хочу сказать, что картина ещё намного сложнее, и знать о ней, это одно, а вот когда ты идёшь к трудным детям и живёшь в этом полурасчеловеченном пространстве, то выдержать это тяжко. Они к тебе щедры, они как бы по сусекам скребут и находят в своей душе любовь и принимают тебя, но ты видишь уровень их отношения друг к другу... Я хочу всё-таки поведать о тех бедах и микрофакторах расчеловечивания, которые мне удалось увидеть, благодаря откровению детей. Почему это так необходимо? - Потому что сейчас, мне кажется, наступило время, не менее важное, чем в начале XX века. Опять решается, куда пойдёт дальше Россия, и во многом это зависит от отношения России к своему подрастающему поколению. И если не учесть того, что происходит в детском мире, можно пойти только вниз. Тенденции, которые имеют место, и прежде всего последние, пугающие, - с заботой о физическом здоровье при полном отсутствии разговора о нравственности, с псевдоборьбой с беспризорностью и с отсутствием понимания, что у нас не создаются условия для взращивания педагогов... Кто будет работать с этими детьми?

Итак, какие факторы мне кажутся особенно угрожающими? Главный - это вымывание слова. Человек, который живёт с детства в словесно распредмеченном пространстве, перед тем как прийти к слову Господа, должен быть очеловечен в слове как таковом. И мой опыт показывает, что для того, чтобы человек услышал Слово, он вначале должен впустить в себя каждодневные, светлые слова. А что у нас происходит? Вымывание этих слов идёт настолько сильно, что к 7-8 классу дети пользуются не только жаргонными терминами, но многие из них даже не обременяют себя запоминанием и их, но всякий раз предметы частого употребления обозначают совершенно разными придуманными словосочетаниями или буквосочетаниями, умудряясь при скудости ассортимента общения понимать друг друга.

Следующий этап вымывания, - это замена слова мимикой и жестом. Мне была подарена великая встреча в этой жизни с сообществом Загорского детдома слепоглухонемых, в котором работали Ильенков, Мещеряков, Апраушев. Мы с моими студентами в продолжение 9 лет приезжали в этот детдом слепоглухонемых. Директор Альвин Валентинович Апраушев говорил о том, что в воспитании более всего важен микрофактор. В детдоме у каждого ребёнка было чудо обретения слова: оно состояло в том, что педагоги помогали проникнуть слову в эту душу, чтобы она смогла войти в диалог с миром. Было два списка над кроваткой каждого. Один список простой, это когда сотни тысяч раз прикасались, допустим, к краю губок, и это означало: поесть, сотни тысяч раз прикасались к бедру, и это означало: одеть колготки и т.д. И был список «золотой»: когда ребёнок научен понимать, что такое бескорыстие, что такое добрый поступок, что такое заботиться, что такое переживать, что такое совесть. И это смогли объяснить слепоглухонемым детям!

Педагоги всегда обращали внимание на то, сколько у детей слов, и сколько у них жестов. И как только жестовая культура начинала захлёстывать слово, мгновенно включался сигнал тревоги: это означало, что развитие ребёнка идёт куда-то не туда. Наши подростки уже пришли к жестовому упрощению, на которое мало кто обращает внимание.

Мы постепенно привыкаем к тому, что наши подростки переходят на нецензурно-жестовое обращение. Мы спокойно воспринимаем микрофакторы телепузиков, когда уже с младенчества дети приучаются к вымыванию языка. Прекрасное «до свидания» заменено непонятным «пока». Впервые в России детям дают информацию не обгоняющим возраст языком, а отстающим от возраста, поэтому дети 8-9 лет начинают говорить «доязыком» телепузиков и привыкают к повтору, который потом знаково будет использован в рекламе. Получается, что слово заменяется жестом и начинает уходить от человека.

Я сталкиваюсь с поразительными в речи подростков вещами, например, недавно они мне очень долго пытались разъяснить смысл слова «унизить», и только когда они начали говорить: «наклонить друг друга», «нагнуть друг друга» и т.д., - я поняла, что речь идёт об унижении. В 10-м классе очень престижной школы дети смысл слова «щедрота» не понимают; а «бескорыстие» у них, это отрицательное качество(!). Ну, я уж не говорю о том, что «панибратство» у них - это братство мужчин и женщин, а «бестактность», - когда идут не в ногу... Опрощение языка приводит к полному опрощению внутреннего мира, и очень многие дети к 9-му классу даже не догадываются о том, что существует архитектоника внутреннего мира, обозначенная прекрасными сложными словами, и что если внутри нет этого слова, то мы и не осознаем его.

Однажды мальчик из 10-го класса подошёл ко мне с рисунком: резким движением нарисовано было что-то такое, как рисуют дети 5-6 лет, как «каляка-маляка», и посредине - точка. Он сказал мне: «Это мой внутренний мир, это хавус (именно "хавус", самостийное такое определение), но вот эта точка, - это всё равно я». Потом посмотрел на меня и сказал: «Татьяна Викторовна, а почему мне никто раньше не говорил, что внутри что-то есть?». Я всегда вспоминаю это со слезами... И всегда благодарю детскую природу, которая настолько щедра и самовосстанавливаема. Сколько же мы всего сделали с детьми, но их изначальное богатство всё-таки даёт возможность проникновения человечного в их удивительный мир.

Поскольку взрослый мир постоянно обращается со словом очень грубо (одно слово «зачистки» чего стоит!), у меня такое впечатление, что мы вступили за порог болезни, что информация, поступающая к детям с телеэкрана, представляет собой поток сознания больного человека, в сумбурности, сумятице... Последние сеансы «застеколья», которые я стараюсь смотреть как специалист, ибо должна знать, что лицезреют наши дети, я думаю, - это действительно сдвиг нормы как таковой. В некоторых провинциях, городах, пытаются воссоздать этот опыт путём показа на региональных ТВ... Страшно это тем, что все эти игры на выбывание, устранение и прочее, - это игры, разрушающие русский архетип, содружество, совместность.

Следующий момент по вымыванию слова касается книги и компьютера. Наша компьютеризация, как и электрификация всей страны в своё время, - это очередная, боюсь, что даже и не преувеличиваю, - трагедия, потому что, даже по официальным данным многих психологов, около 40% детей никогда не подойдут к компьютеру. К сожалению, об этом мало говорят. Эти дети просто не пойдут к компьютеру, потому что они совершенно иначе духовно устроены. Мы вообще забываем о них, и они становятся выброшенными, они не нужны этому миру.

Вот уже два года мы с моими студентами очень счастливо живём с «маленькими черепахами» (так называется наш клуб «Внимание, черепаха»); это дети черепашата. Так назвали мы этот клуб, с бесконечным уважением относясь к Ролану Антоновичу Быкову. Мне тоже выпало большое счастье общаться долгие годы с этим замечательным человеком, слово о детстве которого уже, к сожалению, мало кто помнит. Черепашата - это те дети, которых в нашем социуме принято называть аутичными. А на мой взгляд, - это те дети, которые не приняли компьютерную цивилизацию и темпоритм сегодняшней школы и жизни. Это те дети, которые умеют в глаза смотреть взрослому человеку, это дети, которые умеют слышать и слушать. Это те дети, которые не подчинились всеобщей суете и быстроте темпа, это дети, которые умеют выдержать свой темп. Это ласковые дети, это тонкие дети, которые не могут на грубость ответить грубостью. Это дети, которые отринуты, к сожалению, названы невротиками и ещё другими медицинскими терминами. В содружестве с несколькими врачами-невропатологами мы пытаемся создать такой небольшой невидимый дом (я думаю, что в духовном мире даже маленький счастливый тёплый дом не может быть маленьким, он очень большой), где эти дети вместе со студентами живут в совместной духовной семье, проводят лето в заповеднике «Танаис». Дети, которые «не вписались», но именно в них осталось слово.

Следующая проблема со словом, - это, конечно, чтение. Больно осознавать, что у нас нечитающие дети. Мы уже потеряли поколение родителей, которые перестали по вечерам читать ребёнку. И теперь в Англии, Германии, Франции принимаются государственные программы по возвращению книги к ребёнку, который ещё не родился, а будущей маме вручается огромная библиотека. В каждом районе маленького города есть свои детские библиотеки. Всё это театрализовано, всё это очень по-домашнему устроено, всё это сыграно и т.д. А мы спокойно смотрим, как наши дети идут мимо книг... Куда они идут?

И ещё одно: от нашего ребёнка постоянно ждут результативного слова, слова на ответ, на скорость, на счёт. Вы знаете, когда я узнала анамнез своих черепашат, я увидела, что примерно у 50% детей произошёл этот сбив; невроз начался тогда, когда в первом классе их заставляли по секундомеру читать (т.е. сколько знаков они прочтут в минуту). Трудно представить себе весь абсурд этой затеи; последствия этого скорочтения, в частности, я вижу в педагогическом университете. Представьте себе, что люди, выросшие на этом секундомерном чтении, особенно, студенты негуманитарных факультетов, - а это будущие педагоги, - они не читают! Не только вслух, - об этом я уже не говорю, - но они вообще не читают, то есть, к детям приходит педагог, который сам уже прошёл мимо слова.

Вот поэтому, когда сталкиваешься со всем этим веером проблем, касающихся слова, то понимаешь, что прежде всего должна быть предпринята какая-то попытка очеловечивания, доброго общения, наживания бытовых добрых слов, потому что и они утрачены.

Если вы будете допущены во внутреннее общение детей не на уроке, то ахнете от скудости набора их слов и от их шуточной агрессивности.

Наши дети очень много шутят, причём шутят нелепо, скабрёзно, на невысоком уровне. Я долго думала об этом и вдруг поняла, почему: а потому что вымытое слово не оставляет тем для серьёзности и для разговора. Пошутить всегда легче.

Следующая проблемная область, которая идёт за словом и очень важна, - это та атмосфера, в которой живёт человек, несущий или воспринимающий слово. Я думаю, что родители, озабоченные своими делами, даже не могут представить всю сложность того мира, в котором растёт современный ребёнок. То обучая по каким- то перегруженным программам, то экспериментируя на полях двенадцатилетки (всё думаю, где же они найдут специалистов для работы со старшеклассниками?), то придумывая, что мы поведем детей в школу с 6-ти лет, мы здесь очень много теряем. Например, педагог Марина Аромштам, которая половину своей жизни проработала именно в начальной школе, говорит, что ведение ребёнка в школу с 6-ти лет в том состоянии, в котором он у нас сейчас находится, приведёт к полному физическому расстройству детей, потому что нет комнат отдыха, перегружена программа, дети сидят за партами, отсекающими подвижность половины тела ребёнка. Кроме того, для того, чтобы мальчики не попали в армию, их поведут с 5 лет, и у нас вообще разрушится женско- мужской диалог, потому что мальчики будут на 2 года моложе девочек, идущих в школу.

Я не буду здесь останавливаться на таких кричащих вопросах, как единый экзамен, тестирование, когда из обучения ликвидируется, даже не убирается, а ликвидируется личность педагога, а вводится что-то опосредованное, как введение западного отношения к ребёнку, когда он должен сам всего добиваться и лишён помощи и поддержки, обратите внимание ещё на одну беду: облегчив себе задачи и перейдя к решению только образовательных вопросов, взрослое поколение умудрилось полностью перестать уделять внимание общению детей. И вот здесь, совсем незаметно за это 10-летие, появилась неизведанная для взрослых земля, - земля, которая горит под ногами детей. И если вспомнить «Повелителя мух», - вот это та детская иерархия жестокости друг по отношению к другу, которая царит, к сожалению, везде.

Мы говорим о вреде наркомании, но самое страшное в наркомании, - это микродозы, потому что они полностью разрушают. Мы говорим об агрессии, но, долго живя с детьми, я поняла, что самое страшное, - это микродозы агрессии, когда в классе к тебе могут подойти и небрежно пронести в сантиметре от лица неуважительно поднятую руку, когда тебе могут сказать всё, что угодно, когда надсмеяться ничего не стоит, когда на день рождения тебе могут подарить верёвку и мыло... Вот эти все вещи родители даже не могут себе представить, не могут понять, в каком соусе нарушения пространственных, словесных, эмоциональных границ находится их ребёнок. И вот эти микрофакторы «дедовщины», как я их называю, - они присутствуют в среде детей с первого класса, и это именно то, что потом превращается в дедовщину в армии.

Вседозволенность взрослых по отношению к детям во время призыва в армию, вседозволенность по отношению к их жизням во время войны в Чечне, вседозволенность и полное отсутствие внимания порождают полную вседозволенность детей друг по отношению к другу. Кроме того, получается, что педагоги, которым еле-еле хватает сил и средств для выполнения образовательных программ, они знают ребёнка на перекрёстке урока, где он выработал какую-то поведенческую матрицу для того, чтобы у него было хотя бы меньше неприятностей в жизни. Попробуйте отправиться с детьми в поход или в заповедник, или ещё куда-либо... И сердце содрогнётся от их поведения в троллейбусе, в электричке, да и в самом заповеднике, потому что нет культурной поведенческой нажитости, и мы имеем дело просто с распредмеченным поведением.

Я заметила, что одна из точек вот такого расчеловечивания происходит с детьми во время общения вне школы; а именно в «точке еды». Я обратила внимание, что наш информационный перевёртыш, когда везде и всюду пропагандируются или вкусовые факторы, или факторы удовольствия, которым аплодируют, которые предлагают попробовать и т.д. - получается, что этот перевёртыш в поведенческом плане вырастает в большую печаль: детям во время еды ничего не стоит бросить кусок хлеба, к которому всегда на Руси относились свято... Происходит эротизация каждого предмета еды; опять-таки шутки, во время которых просто неловко находиться за столом. Сам стиль еды. Скудная еда совершенно обедневших людей, когда абсолютно не соблюдается ритуал еды. Не забуду описания Похлёбкиным блокады, когда интеллигентные люди, получая свою осьмушку хлеба, размачивали этот крохотный кусочек или ели его с помощью ножа и вилки, соблюдая и темп, и время, и отношения; и они ведь выживали благодаря окультуренной еде.

Сейчас произошёл провал в очень многих совершенно разорившихся семьях, но ещё более печальные вещи произошли в богатых семьях, откуда ушёл менталитет русской еды, где имеет место раздельность детского и взрослого стола, особенно во время праздников, дней рождения. Происходит массовое внедрение, - я называю это для себя, - «младенческого образа еды»... («чупа-чупсы» - это ведь знаковость младенческой со-ски, пивной алкоголизм, - это ведь тоже перевёртыш младенческой бутылки...). И при этом нарушено время еды, место еды... Меня воспитывали бабушка и дедушка; они были учителями; бабушка - 1882 года рождения, а дедушка - 1880- го. И я никогда не забуду, как я шла из школы. Если я кусочек булочки отламывала, голодная, то я ела его, пряча ото всех, потому что знала, что это очень интимно, что это стыдно, есть на улице. А теперь мы превратились в жующее население, и подрастающее, и взрослое. Я вспоминаю Антуана де Сент Экзюпери, который говорил, что если в доме перепутаны комнаты и в ванной начинают хранить книги, в столовой спать, а в спальне готовить еду, то дом разрушается. Отсутствие общей посиделки всей семьи за трапезой, - всё это где-то сродни такому перепутанному дому.

Что же делать? Я давно дружу с писателем Анатолием Андреевичем Кимом и очень дорожу его книгами. В этом году он приезжал в Ростов- на-Дону, и кто-то из слушателей задал ему вопрос: «Как оградить детей от всего этого?» Он, на мой взгляд, замечательно сказал, что оградить невозможно; можно только, чтобы жил взрослый человек, по вере, жил всем сердцем, жил как живой человек, дышащий, слышащий слово... И тогда возле него возникает этот вот кусочек земли, на котором растут «политые» дети (как трава есть политая, а есть сухая...) Только там, на этой живой почве, рядом с таким человеком, может вырасти живой ребёнок. И мне кажется, что в наше сложное время забыто ещё одно: забыта та радость, которую приносят дети.

г. Ростов-на-Дону