Дельфис

<…> Когда мы познакомились, он был незряч, но в свои 94 года казался абсолютно здоровым и бодрым человеком. Он был статен, ходил, опираясь на палочку и при чьей-либо поддержке, но ступал твёрдо. Игорь Николаевич¹ рассказывал, что, будучи у Альфреда Петровича в гостях в Змеиногорске, на прогулках, чаще в гору, едва за ним поспевал. Наверное, от Игоря Николаевича я и услышал впервые это имя: Альфред Хейдок.

^{Альфред Петрович Хейдок}

Михаил Цезаревич Спургот-Спурга, мучаясь эмфиземой лёгких, задыхаясь и торопливо впрыскивая себе в рот лекарство, как-то проронил во время очередного приступа:

– Карма, милый мой... Богемная жизнь... Альфред не знал, в какую сторону дверь ресторана открывается, не пил, не курил (в молодости курил – это записано в его воспоминаниях), не знал ни одной женщины, кроме своей жены... Старше меня на десять лет... Высоченный, здоровенный – ботинки, наверное, сорок восьмого размера, – говорит он, быстро хватая ртом воздух. Разводит ладони рук, отмеряя в воздухе размер хейдоковской ноги.

В своём автобиографическом очерке «Моё путешествие на Запад» Альфред Петрович описал день, проведённый в клинике знаменитого офтальмолога Святослава Фёдорова <…>

Заметьте: 94-летний, лишённый зрения человек провёл весь день в клинике, без обеда, в сгущённой больничной атмосфере, выстояв и, может быть, частично «высидев» семь (!) очередей. О, священное победительное число 7 – два раза поднявшись на девятые этажи и спустившись с них, получив столь жестокий диагноз, тремя транспортами, сквозь бензиновую гарь, далеко не в комфортабельных условиях, а потом пешком добирался до места своего временного пристанища. Могучий был человек! Ведь даже поездка из алтайского Змеиногорска в Москву – непростое для человека таких преклонных лет предприятие.

Альфред Петрович вообще был очень подвижным человеком. Он рассказывал, что, когда ещё мог видеть, ездил и довольно далеко, – куда и к кому, я не запомнил – чтоб раздобыть книгу «Надземное» из цикла книг Живой Этики. Она тогда не переиздавалась и была в машинописной копии у очень немногих.

После неудачи в Москве Хейдок приехал лечить зрение в Калининград. К великому огорчению всех, Хейдоку помочь не удалось. Но из-за этой неудачной попытки и оказался Альфред Петрович в Калининграде. К тому времени – это был 1986 год – в кругах калининградских рериховцев, а в Калининграде было пять (!) рериховских обществ и даже Школа Живой Этики, имя его было хорошо известно, некоторые побывали у него в Змеиногорске, и к дому Войкиных началось паломничество. У их дома на улице Красной дежурила белая «Волга», и можно было видеть, как некто, сидящий за рулём, не таясь, что-то наговаривал в микрофон.

Когда я впервые увидел его в квартире Войкиных, он сидел в глубоком кресле, из-за чего нельзя было видеть, какого он роста, но казался большим и сильным – он напоминал замшелую каменную глыбу. Это сходство с камнем усиливалось тем, что Альфред Петрович не производил никаких движений, боясь, вероятно, что-то задеть. Теряя зрение, он становился настороженным. На нём был шерстяной пуловер, кажется, синего цвета, он был коротко острижен, волос было немного, и седой пух на его голове казался мхом. Я поздоровался и представился. Хейдок провёл рукой ото лба к затылку, поглаживая этот мох седых волос на голове, затем повернул голову в сторону моего голоса. Я сказал, что хотел бы разговаривать с ним наедине – Людмила² была в комнате. Альфред Петрович попросил её оставить нас одних, и она, с явной неохотой и с поджатыми губами, удалилась.

Игорь Николаевич предупредил меня, чтоб я подготовил вопросы, что Альфред Петрович любит именно такой способ общения с ним: вопрос – ответ. Я задавал свои вопросы – Альфред Петрович после небольшой паузы отвечал. Обдумав ответ, он отвечал закруглёнными, тщательно взвешенными фразами, как будто создавал очередное литературное произведение. Здесь, наверное, сказывалась многолетняя практика диктовки своих сочинений, а также тренированность и дисциплинированность мышления. Но Альфред Петрович не только старался красиво строить фразы, он и произносил их с очень наполненной, характерной и ему лишь присущей интонацией. И когда я читаю прозу Хейдока, то слышу его голос. Он чисто и грамотно говорил, но у него был незначительный оттенок – не назову это акцентом – в интонации и в произношении, который показывал, что русский язык, хотя и очень близок ему, всё же не впитан с молоком матери. Он, например, произносил слово «счастье» не так, как его произносят по-русски – «щастье», «я щаслив». Он тщательно проговаривал все буквы: «с-ча-с-ть-е», «я с-ча-с-т-ли-в». Слово «сердце» он произносил «сэрцэ». На один из моих вопросов, он ответил: «Я должен положить ваш вопрос на сэрцэ», и буква «и» в слове «положить» у него больше походила на букву i – «положiть». Тем не менее владел он русским в совершенстве. Это можно видеть по его прозе, по переведённой им с английского «Разоблачённой Изиде» Елены Блаватской, «Письмам Махатм». Переводы эти блистательные, из чего следует, что и английским Хейдок владел вполне прилично. Он также перевёл третий том «Тайной Доктрины».

А ведь его образование ограничилось начальной школой, и он был self-made man, «человек, сделавший себя сам» – так говорят в Америке о талантливых самородках. Но это определение не точно, так как у него были университеты, и Учителя были. И он учился, но иначе. Его руссизм, устремление к русскому языку и в русскую культуру удивительны. Он ведь до 12-летнего возраста не говорил ни слова по-русски. Объяснял своё тяготение к русскому языку тем, что уже был русским в прошлом, был близок к Сергию Радонежскому. В своей прозе Хейдок говорит об этом. К латышскому своему происхождению Альфред Петрович относился снисходительно. Он однажды сказал с усмешкой: «Латыши меня не любят, и я их не люблю», что казалось мне, и сейчас кажется, удивительным. (При более близком с ним знакомстве я обнаруживал и другие его удивительные качества. Он, например, оказался авторитарен в предмете, который был ему неподвластен, в музыке – об этом я расскажу дальше). Его эссе и рассказы – это своего рода нравственные проповеди и уроки-лекции по Живой Этике.

«Величайшие события в мире, а именно те, которые создают новые эпохи и накладывают неизгладимый отпечаток на человечество, часто трудноразличимы при их возникновении; они входят в жизнь не при пушечных салютах, а, скорее, появляются тихим ручейком, превращающимся впоследствии в грозный поток. Так, гордый Рим не заметил и нигде в своих исторических анналах не отметил галилейского Пророка Христа, хотя сам потом заполнился величественными христианскими храмами и стал центром христианства, сформировавшего мировоззрение всех европейских народов. Ныне человечество переживает именно такой момент: ему даётся новое Учение Жизни, новый аспект Вечной Истины, раскрывающий Врата в Новый Мир, в Новую Эпоху возрождения и света, – даётся Агни Йога. Что это – спросят – новая религия? Если религию рассматривать как науку Жизни, следуя правилам которой человек осуществляет своё истинное назначение на Земле, то Агни Йога есть религия. Подчёркиваем, что она становится религией, приносит чудесные свои плоды лишь в том случае, если человек применяет её в жизни каждого дня. Религия по смыслу слова означает “cвязь”, связь человека с высшим, духовным миром. И точно такое же значение имеет санскритское слово “йога”. “Агни” означает огонь, огонь духовный (“Бог есть Огонь поядающий”. Второзаконие, гл. 4, стих 24). Агни Йога – огненная связь с Миром Высшим. Агни Йогу также называют Учением Живой Этики или Огненным Учением.

<...> Появление Учения есть веление времени. Оно грозно звучит в бесчисленных знаках по всей планете. Мир в тревоге, и как бы набат слышится в участившихся землетрясениях, бурях, наводнениях, ударах холода и жары небывалых. Оживают, грохочут спавшие до сих пор вулканы и окутываются дымом извержений. Учёные замечают отклонение земной оси. Поднимаются и исчезают новые острова. Появились новые, невиданные болезни. Небывалые столкновения народов; ломка старых экономических и социальных соотношений; невиданных размеров успехи науки, вложившие в руки человечества страшные силы вроде атомной энергии, водородных бомб, – силы, повелительно диктующие необходимость сотрудничества народов всего мира, если хотят избегнуть взаимоистребления... И уже искусственные спутники Земли бороздят межпланетное пространство – человек выходит на космические просторы... И ко всему этому небывалый упадок нравственности во всем мире и полная неспособность господствующих церквей к её возрождению... Не вернуть им народы к детски наивной вере прадедов. Новое сознание народных масс требует вероучения, не противоречащего неоспоримым открытиям науки. Нельзя убеждать людей, что мир сотворён 7000 лет тому назад, когда геология говорит о процессах в миллиарды лет...»³

Иногда он может казаться немножечко наивным в некоторых своих рассказах, но трогателен невероятно именно этой детской наивностью, этой совершенно детской, но, по сути, очень глубокой и высокой верой в идеалы Величайшего Учения. Ведь сказано же: «Будьте, как дети!» Да, дети наивны, но они справедливы, доверчивы и радостны. Альфред Петрович беспредельно и беззаветно предан идеалам Агни Йоги, беззаветно! Через персонажа одного из своих рассказов он провозглашает:

– Я сознаю себя частью великой живой Вселенной. Я вечно живой, как жива она. Я не могу умереть и никогда не умирал, ибо я – сама жизнь. Формы мои – телесное одеяние – разрушаются и умирают: я неразрушим и творю добро, которое приносит мне счастье. Во Вселенной царствует закон: «Что посеешь, то и пожнёшь». Я сею доброе, чтобы и другие могли пожинать от этого счастье.⁴

В 1947 году Альфред Хейдок возвратился в Россию. Михаил Цезаревич, который тоже возвратился в Советский Союз в том же году, рассказывал нам во время прогулки в Литве, что будущие репатрианты для того, чтобы узнать, как устроились те из них, кто возвращались раньше, и понимая, что правдивое письмо из России послать будет невозможно, договорились, что некто напишет оттуда вполне лояльное письмо, к которому приложит фотографию. Если человек на снимке стоит, значит, всё хорошо. Если сидит – плохо.

– Получаем письмо – лежит... – усмехнулся Михаил Цезаревич.

– И вы поехали? – вскричал я.

– Ну, у меня мать там была, она жила одна, – сказал Михаил Цезаревич.

Я почувствовал, что он не хочет называть истинную причину. Уже позже она стала мне понятна, и помог её понять именно Хейдок. Он говорил, что на возвращение его благословил Н.К.Рерих, который также собирался вернуться в Россию, но умер. Смысл этого благословения тот, что эти люди, как и немногие другие, возвращались с тем, чтоб принести в Россию Учение Нового Мира, Учение Живой Этики. Они знали о своей участи и с готовностью жертвовали своим благополучием, своими судьбами и жизнями для претворения Величайшей Идеи. Они её апостолы.

Альфред Петрович был рад общению, ему были приятны интерес и внимание. Желающих с ним встретиться, обсудить свои проблемы, просто увидеть его и поговорить было очень много, и Людмиле с Игорем Николаевичем пришлось организовать запись и очерёдность для всех, кто хотел с ним встретиться. (Так же, как было в Харбине в 1934-м, когда Хейдок хотел встретиться с Рерихом, и из-за большого числа посетителей была организована очередь и составлялись списки). Всё это нравилось Хейдоку. Там, на Алтае, кроме Людмилы, людей, интересующихся вечными вопросами, рядом с ним не было. Потом он, конечно, устал и запросился домой, но поначалу очень охотно общался и делился Знанием.

Мы с ним встречались несколько раз и всегда очень тепло общались. Он мог быть суровым в своих высказываниях, но, в сущности, был очень сердечным и доброжелательным человеком – свойство сильных людей. В эти несколько встреч я успел увидеть, что этот старый по возрасту человек переполнен любовными переживаниями. Он был по-юношески возвышенно романтичен и сентиментален... Нет, всё-таки не сентиментален, а лиричен – вот, нашёл правильное слово! Лиричен, как юноша-поэт. Очень трогательным человеком был Альфред Петрович. Однажды прогуливаясь с ним в скверике рядом с домом Игоря Николаевича, я прочёл ему своё стихотворение. Он был им взволнован. Сказал: «Какое глубокое переживание! Я хочу иметь эти стихи». Я их напечатал на машинке и вручил Хейдоку при следующей с ним встрече. Был рад, что стихи ему понравились, но и удивлён немало такой его отзывчивостью, восприимчивостью и чувствительностью.

Наверное, у Альфреда Петровича не было любовных похождений – я этому верю. Он был на редкость чистым, целомудренным человеком, но он, мне кажется, нередко влюблялся. Он мог вспомнить эпизод, лирический эпизод своей молодости – встречу в дороге с девушками или какой-либо разговор с симпатичной ему женщиной и глубоко это переживать. Я видел слёзы в его глазах, вызванные одним таким воспоминанием.

Альфред Петрович подарил мне две поговорки Н.К.Рериха. Не исключено, что и Рерих их от кого-то перенял. Вот они: «Быват, и не такое быват, а быват – и не быват», «Да будет славен холм, на который ты взошёл!»

Альфред Петрович видел красный свет внутренним зрением – знак надвигающегося землетрясения или урагана. Сначала он эти видения записывал и старался угадать, где и какого характера землетрясение произойдёт, но явления стали происходить очень часто, и он записывать перестал.

Я был удивлённо обрадован тем, что Альфред Хейдок упомянул о нашей встрече в своём очерке с ироничным названием «Моё путешествие на Запад». Он не назвал моего имени – это несущественно, но встреча ему запомнилась. В очерке он описал это одним предложением: «Молодой композитор и поэт пригласил нас в дом и продемонстрировал замечательные образцы классической музыки».

Альфред Петрович и Людмила Вертоградская, его помощница и ученица, пробыли у нас в квартире полный день. Они с нами пообедали. После обеда Хейдок спал, и после сна читал по памяти свой рассказ «Шествие мёртвых» из книги «Звёзды Маньчжурии». До обеда мы слушали музыку с проигрывателя – компакт-дисков ещё не было. Я знал, что Альфред Петрович любит музыку и даже пытался в молодости учиться игре на скрипке. Из всего не очень многого, что мы тогда прослушали, мне хорошо запомнилось слушанье Пятой симфонии Густава Малера, потому что симфония эта Альфреду Петровичу... не понравилась, и он довольно резко это выразил, сказав, что эта музыка – сатанизм (?!).

Я не хотел возражать уважаемому человеку, но внутренне был шокирован. Малер – это композитор громадного масштаба, гуманист, философ. Его идеи созвучны идеям Живой Этики. Малер говорил о своём творчестве: «Всю жизнь я сочинял музыку лишь об одном: как я могу быть счастлив, если где-нибудь ещё страдает другое существо». Конечно, Альфред Петрович не обязан был это знать: он не был завсегдатаем симфонических концертов и, хотя любил музыку, не обладал серьёзной музыкальной эрудицией – его жизнь была насыщена суровыми испытаниями, и было не до музыкальных занятий. А язык музыки Густава Малера сложен, от слушателя требует подготовки. Всё это так, и высказывание Хейдока могло бы показаться забавным и наивным, если б не его громадный авторитет среди последователей Учения Живой Этики. Ведь не мог же он не сознавать своего влияния и того, как «слово его отзовётся»! И действительно, когда я рассказывал об этом эпизоде, то в ответ услышал от одной женщины, серьёзно изучавшей Живую Этику, но слабо разбиравшейся в музыке: «Раз Хейдок так сказал, значит так это и есть!» И ещё такой аргумент: он, дескать, может и не разбираться, но сердцем чувствовать истину. Вероятно, всё-таки не может. Во всём разбираться, всё знать ни один человек не может. Каждый вид деятельности требует настойчивого им овладения. Изучать и понимать музыку – это особый труд, это ещё один из путей расширения сознания – сознание многомерно. Кроме того, мои воспоминания о замечательных, действительно очень больших людях, с которыми мне довелось встречаться, – это не «жития святых». Я в святых абсолютно не верю! Величие этих людей не в их непогрешимости, а в том, что они умели расти и при любых, порой чудовищных обстоятельствах несли миру Свет! Возможность роста у всех людей, а также у Величайших Индивидуальностей, бывших людьми в прошлом, сохраняется на всех этапах эволюции. Эволюция беспредельна!

В очерке «Моё путешествие на Запад» Альфред Хейдок пишет о посещении органного концерта: «Молодой инженер повёл на концерт органной музыки. Концерт был необычен. Орга́ны строились в Средние века для исполнения торжественных гимнов, церковных хоралов, но не для музыкальных произведений, приближающихся к плясовым мотивам. В концерте, который мы прослушали, не было торжественных мелодий, и орга́н не мог выявить всю силу, на которую он способен». Но орга́н – это же музыкальный инструмент и, как любой другой инструмент, может быть использован по-разному разными композиторами. Это я через 26 лет так ему возражаю…

Альфред Петрович был очень одинок. Жена умерла, не сумев пережить арест сына, в 1950 году. В 1960-е годы Хейдок находился в ссылке в Казахстане, в городе Балхаш, расположенном на берегу озера с тем же названием. Работал библиотекарем, а в последние годы жизни в этом городе – в Казахском научно-исследовательском институте рыбного хозяйства переводчиком с английского. Тогда же он познакомился с 16-летней девочкой Людмилой, которая единственная – это подчёркивал Хейдок – из всех окружавших его людей проявила интерес к Агни Йоге. У Альфреда Петровича уже тогда было слабое зрение, и Людмила стала помогать ему и осталась верным помощником и стражем до конца его дней. Она печатала на машинке его переводы и литературные труды, сопровождала его в поездках, вела его переписку, решала множество бытовых проблем. У неё был непростой характер, но кто бы справился с такой трудной миссией, если б не она?

Мать Людмилы не могла понять этой связи дочери с пожилым человеком, не понимала и его интересов, и литературных трудов, которые он диктовал, и всем сердцем возненавидела Хейдока. Между тем все трое жили на его скромную пенсию: у Людмилы на работу для денег уже не оставалось времени. У Альфреда Петровича не было выбора: он не мог жить один, а найти человека, который был бы способен помогать ему, как это делала Людмила, не представлялось возможным, учитывая его биографию и особенность его деятельности, которая в то время мало у кого вызывала сочувствие, а в некоторых – только злобное раздражение.

Однажды, уже в перестроечное время, в 1987 году, в их квартиру нагрянули с обыском. Отобрали пишущую машинку, рукописи. Людмиле пришлось жаловаться М.С.Горбачёву. Машинку вернули, а рукописи – не полностью. Так они и жили втроём. Жили очень и очень скромно и не отказывались от добровольной помощи, которую оказывали наезжавшие в Змеиногорск визитёры. Также и в Калининграде: на встречу с Альфредом Петровичем многие приходили с гостинцами и подарками. Нужно ещё помнить, что это была та самая советская эпоха, когда благополучие измерялось очень малыми мерами для всех живущих в этой стране и ценилась даже самая скромная поддержка.

Что и говорить, жизнь у Хейдока была очень непростая и нелёгкая, но он умел использовать препятствия для роста своего духа. Он был очень мужественным человеком, не роптал на свою жизнь, стоически переносил свою слепоту и никогда ни на кого, в том числе и на своих лагерных тюремщиков, не жаловался. Кстати, о них. У Альфреда Петровича был перстень, подаренный ему Н.К.Рерихом (такой же перстень, знак особого доверия, Рерих вручил и Борису Николаевичу Абрамову). Он с ним никогда не расставался, и ему в лагере удалось его сохранить. Так вот, во время обысков, по лагерному – «шмонов», охранники не могли обнаружить этот перстень, который Альфред Петрович носил на шнурке на теле под рубашкой. Шарящие по телу руки, дойдя до перстня, останавливались. Также и уголовники: перстень обнаружить не могли.

<…>Его книга «Радуга чудес» – конечно, не просто сборник курьёзов. Хейдок хотел этой книжкой показать, насколько тесно сосуществуют в нашей жизни «чудеса» и повседневность. Жизнь насыщена необыкновенными, загадочными явлениями, которым «трезвый» скептический ум объяснений не находит. Разводит руками официальная наука. И хорошо ещё, если честный, добросовестный учёный говорит «не знаю», но чаще можно слышать авторитарные утверждения о галлюцинациях, розыгрышах, мистификациях, мошенничестве… И сколько вопросов у современной науки?! Телекинез?.. Полтергейст?.. Телепатия?.. НЛО и пришельцы?.. Потусторонний (Тонкий) Мир?.. Атлантида?.. Пирокинез (самовозгорание)?.. Всего не перечислить. И как бы ни протестовали скептики и некоторые «учёные», сейчас уже невозможно от этих вопросов отмахнуться – эти явления существуют! Значит, их нужно изучать! И великая тайна Огня... То, что мы называем огнём, – это только пламя, одно из проявлений пространственного огня. Также свет, тепло, электрические разряды – это всё огненные манифестации. Истинный огонь невидим. Вся Вселенная горит, горит постоянно, и это не метафора. Огонь – это движение, изменение и развитие космоса и всего в нём. Прекращение горения – смерть. Пожар – это нарушение равновесия в пространстве, в природе. Горим, а значит, живём мы, и признаком этого горения является теплота наших тел. Пространственный огонь, он же эфир, или астральный свет, – божественная субстанция, из которой состоит всё в мироздании. Наука сумела узнать о существовании всепроникающей энергии Вселенной и дала ей условное название тёмная энергия. Это и есть пространственный огонь. А совсем недавно учёным из шведского города Гетеборга удалось получить фотоны (частицы света) из вакуума, – я написал об этом в шестой главе своей книги, – что совершенно недвусмысленно определяет наличие этого божественного элемента, «тела Бога» – пространственного огня – в мироздании. Переоценить это открытие невозможно!

Но вот ещё что интересно: с явлением горения в наших телах напрямую связана проблема старения. Да, да, именно! Дело в том, что при любом горении остаются шлаки. Мы называем их золой, пеплом. Если найти способ убирать из артериальной системы известковые отложения – отходы горения – старость будет побеждена. Чтоб узнать, как науке нужно научиться спрашивать об этом Великих Учителей, нужно признать Высокое Руководство планетой и Космосом, нужно сотрудничать с Иерархией Света, и только оттуда может прийти помощь и Знание. Над всеми проблемами: и в науке, и в экономике, и в искусстве, и в культуре, и в нравственности – возвышается одна большая проблема – Духовность. Удивительно, это слово нередко употребляется в наши дни, но чаще всего с неправильными смыслами. Путают понятия «Дух» и «Душа»; и термин «Дух» употребляют как синоним слова «Душа».

Душа – это первичная, неуничтожимая живая субстанция, которая присуща всем живым организмам, включая растения и даже минералы, – живые минералы излучают свет, у них есть аура. Дух – это Высшее Сознание, Высший Разум – только человека. НЕ БОГА, А ЧЕЛОВЕКА. Человек, достигающий подобного уровня сознания, обретает способность понимать, видеть, слышать, знать то, что недоступно для многих людей. Этот уровень сознания достигается под руководством Великой Иерархии Света и иным путём получен быть не может. В Эволюции вообще не существует иного способа развития и приобретения знания. Всегда некто с большим опытом обучает и наставляет другого, у кого опыта и знаний меньше. Человек развивается и растёт с помощью учителей всегда. Духовный человек – это человек, устремлённый к Высшему Знанию. Духовность – это стремление идти этим путём. Иного пути нет. Иной путь – это инволюция и деградация, что принципиально недопустимо. Нельзя сопротивляться эволюционному процессу. Но нельзя также и строить эволюцию по своему разумению. К эволюции можно только приобщиться. И только в направлении Великой Иерархии Света.

Альфред Хейдок провозглашает:

«Есть люди, их подавляющее большинство в мире, которые не принимают ни проповедуемого церковью Бога, ни признаваемого философами Космического Разума, ни наличия души и духа, ни существования незримых физическому глазу иных миров и, тем паче, бессмертия души. Они верят только в грубую материю и смеются над самим понятием пророчества и возможностью его осуществления. Они не признают пророчеств и в то же время боятся их (выделено – С.Б.). Многие знаки и знамения, грозные явления в природе не убеждают их и только заставляют изощряться в лживых измышлениях, чтобы утаить грозный смысл событий (прежде всего от себя самих. – С.Б.) и необычное показать обычным. Они приказывают себе не видеть, если увиденное не укладывается в их ограниченное мировоззрение. И они будут отрицать вплоть до того момента, когда их собственная гибель уже станет неизбежной...»⁵

Мне было вдвойне интересно читать в сборнике Хейдока «Радуга чудес» эпизоды из жизни Михаила Цезаревича, с которым он был дружен в Китае. Они оба печатались в тех же журналах, а в лагере встретились в инвалидном бараке. От Михаила Цезаревича я слышал эти истории раньше, а уж потом прочёл в изложении Альфреда Хейдока. Я помню машинописную версию этой книги с иллюстрациями Людмилы Вертоградской, с картинками и фотографиями из различных журналов, которые она вклеила в текст. Книжка тогда называлась «Россыпи чудес».

<…> Постепенно интерес к Хейдоку возрастал. Он с большим воодушевлением писал Михаилу Цезаревичу и Войкиным (с помощью Людмилы, конечно) о своих успешных выступлениях в Челябинске и Новосибирске. В феврале 1989 года Альфред Петрович принял участие в конференции, посвящённой 110-й годовщине со дня рождения Е.И.Рерих, которая проходила в Новосибирском Академгородке. Лёд затворничества был сломан. Хейдок становился известен. А сейчас множество сообщений о нём можно прочесть в Интернете. Издаются его книги. Упоминают его имя в диссертациях. Пишут и нелепости. В одной такой «диссертации» сказано, что он родился в семье... дворянина. Отец Альфреда Петровича был кузнец, и в детстве он помогал отцу, работал в кузнице.

Но однажды его отчаянье всё-таки прорвалось горькой жалобой. Это было, вероятно, в году 1990-м. Группа калининградских рериховцев привезла из Змеиногорска видеописьмо от Альфреда Петровича к Михаилу Цезаревичу – он гостил у нас. С экрана на нас смотрел старый измученный человек. Я не запомнил содержания этого послания, только его начало: «Здравствуй, Мишенька! Как твои дела? Мои плохи...» Он не был сломлен, он очень устал, и, вероятно, Михаил Цезаревич оказался единственным человеком из живущих на Земле, кому он мог открыть свою душу. Михаил Цезаревич смотрел на экран и тихо повторял: «Ах, Альфред, Альфред...»

г. Сан-Франциско (США)