Дельфис

Величественный конус Синюхи отражался в зеркале Белого озера.

Мы с Инваром, сбросив рюкзаки и разувшись, лежали на мелкой, размером с копеечную монету, чистой гальке. Инвар перебирал камешки, искал с дырочкой, а я смотрела на ртутно-белую поверхность озера, на опрокинутую в него Синюху – Синюю сопку и островок, виднеющийся в середине. Недалеко, за хребтом, протекала река Белая, знаменитая своими белорецкими кварцитами. Из нежно-розового с прожилками крепкого камня на Колыванском заводе вырезали стройные вазы дивной красоты. Они и сейчас украшают Эрмитаж. Но ещё раньше, до того, как начали вытачивать вазы, в русском старообрядческом сознании это место отпечаталось как таинственное и наконец-то найденное Беловодье. Земля плодородная, климат здоровый, горы богаты зверьём, реки – рыбой. Живи – не хочу! Но где богатые руды – там деньги, там зависть и злоба людская…

Инвар рассказывал, что когда-то здесь был женский монастырь, закрытый после революции. Потому-то тропа, по которой поднимаются на Синюху в лоб (мы по ней спускались), называется бабьей.

Островок в середине острова плыл, словно кораблик с острыми мачтами-пихтами. Мне думалось: откуда на округлом, почти правильной формы озере глубиной больше семи метров остров? Да ещё почти точно по центру.

Дул ветер, играли блики на воде, облака набегали на солнце, и вспомнился мне патриарх Никон – не тот, что в силе и мощи своей громил старообрядцев и вытеснил в Даурию протопопа Аввакума со всей его семьёй, а он же, но опальный, уже сам сосланный в земли Белозерские, в Ферапонтов монастырь. Тот, что недалеко от Белого озера – но не здешнего, а древнерусского, ныне Вологодской области принадлежащего. Десять лет опальный патриарх летом готовил на берегу гранитные валуны, а зимой на санях возил их на середину Бородаевского озера, там сваливал на лёд. Весной лёд подтаивал, и глыбы падали на дно. Год от года рос остров – убежище для скита, для уединённой молитвы, чтобы суетные будни не препятствовали вознесению чистого Слова. Образ Ковчега богоспасаемого, окружённого водой Потопа – страстей людских неумолимых. Твердь веры средь смятения. Таким привиделся мне и этот остров на озере Белом – Алтайском.

Инвар же нашёл два камешка с дырочками, как заказывал. Пространство здесь особое, не раз повторял он, откликается на каждый запрос, каждое желание. Главное – чтобы оно было подлинным. Так что желать здесь надо осторожно. А не то ка-ак сбудется!

Путь наш лежал на Колывань – село, прославленное своим камнерезным заводом. До него от озера Белого – восемь километров по асфальту. Не успели мы выйти на дорогу, как остановилась машина – предложили подвезти. Мы поблагодарили – отказались.

– Вы принципиально пешком? – спросил водитель.

Инвар кивнул.

Справа – пруд Колыванского завода, слева, за сливом плотины, внизу – белые каменные корпуса. Мы оставляем их за спиной, поднимаемся на круто вздымающийся над заводом отрог горы Очаровательной. Гора поросла сосновым бором. Странный, непривычный для жителя средней полосы запах стоит в этом лесу: дух смолы и опавшей хвои смешивается с терпким, горьковатым запахом степных трав. Сосны на гребне хребта мощные, но сравнительно невысокие, толстые ветви их начинаются низко от земли, стелются почти горизонтально. Я со звонким хрустом отламываю несколько нижних ветвей и тащу их к очагу, цепляясь за подлесок из караганы.

^{Закат с отрога горы Очаровательной}

Очаровательная. Странное звучание для русского топонима, слишком уж литературное. Хорошо бы узнать, как она называлась в старину. Но корень «чар» в её названии неспроста. Рядом с вершиной – грот с лежащим в его середине плоским округлым камнем, боковые стенки которого обработаны вручную. Алтарь. На самой вершине – глубокая лунка диаметром полтора метра, глубиной больше полуметра. Несколько более мелких лунок – на скалах вокруг. Реперные точки для астрономических наблюдений в древности, в первом тысячелетии до нашей эры. Археологи считают, что в самой крупной лунке могли лежать древние наблюдатели-астрономы. Я понимаю логику учёных: на вершине такие ветра, что только лёжа можно быть уверенным, что тебя не сдует. Но думаю про себя, что изначальное предназначение лунок всё же жертвенное. Прими жертву нашу и укажи на точку восхода солнца в день равноденствия или солнцестояния!

Сама скала с гротом, где находится алтарный камень, похожа на пасть зверя-рыбы-птицы, вытянутую с севера на юг. В дни осеннего равноденствия это чудище словно заглатывает солнце, а весной выпускает его из своего плена.

Но откуда же можно наблюдать эту картину? Археологи исходят из того, что вся местность – природная обсерватория, слегка подправленная для своих нужд древним человеком.

На востоке плавно вздымается гора Сурья с заметным останцем наверху, рядом с ней – деревня Бугрышиха. Не зря её так назвали. Русские, пришедшие на Алтай в петровское время, буграми именовали древние, главным образом скифские, курганы-могильники, а тех, кто эти курганы разорял, звали бугровщиками. Бугрышиха – значит, местность с курганами, а Сурья – имя бога Солнца в индуизме.

При взгляде на запад сопки всё ниже, а вдали, угадываемое лишь чутьём, лежит Колыванское озеро. На его берегу – гора Большуха. Туда, на просторы степного Алтая, за Колыванское озеро, за село Саввушка, падает сейчас сентябрьское солнце, заливая долину невероятным малиновым светом.

Какое чувство испытывали люди древности, глядя на эту феерию красок в ожидании мига, когда светило достигнет грани, за которой год приходит к повороту? Они по нескольку дней жили здесь в ожидании священного дня, принося на гранитном алтаре жертвы богу Солнца и Огня. Всё было для них, даже воду для омовений и пищи не нужно было поднимать на гору снизу: рядом с вершиной есть озеро – в гранитной впадине, как Моховое в преддверии Синюхи. В его обработанной людьми чаше озера археологи нашли деревянного идола.

Сосновые ветки в очаге из крупных камней горят жарко, вода в котелках быстро закипает, но мы не в силах оторвать глаз от фантастически красивого заката. И лишь когда долину заполняет сизый туман, мы принимаемся за ужин: большой свежий творожный пирог, купленный в селе, и горячий чай.

От Никона и Аввакума наш разговор переходит на Петра и Февронию Муромских, точнее, на Ермолая Эразма, создателя жития этих местночтимых святых. В пику западноевропейской легенде об опоённом любовным зельем рыцаре Тристане и изменившей мужу Изольде он создал повесть о житии мужчины и женщины, единых в Боге своём. История не сохранила сведений о реальном муромским князе с именем Пётр. С кем же обвенчался житийный Пётр? С девой Февронией, отец которой был бортник. Собирал мёд. Мёд в христианской традиции – символ божественной мудрости, Слова Божьего.

А мёду, кстати, неплохо поесть, чтобы не простыть холодной ночью!

С мыслью о бортнике мы и засыпаем. И спится нам сладко под шум ветра в ветвях на мягкой подстилке из сосновой хвои.

Хмурое ветреное утро заставляет нас быстро собирать палатку. Остатки воды мы выливаем на костёр. Но углей много, а ветер силён. Инвар бежит вниз, к пруду, и приносит несколько полных бутылок, тщательно тушит костёр, проливая каждый оставшийся уголёк. Мы бодро спускаемся к плотине и вновь поднимаемся от неё – к центру села, где стоят школа, музей и пара магазинов.

Инвар вдруг восклицает, ускоряет шаг – и через пару секунд обнимается со своим старым другом, пасечником из Бугрышихи. Как?! Какими судьбами? Оказывается, Сергей приезжает в Колывань раз в неделю, купить продукты, и сразу уезжает. Именно в этот момент мы и встретились! Узнав, кто я, Сергей открывает дверь машины и достаёт двухкилограммовую банку мёда.

– Это вам!

– О! – вырвалось у меня почти горестно. – Нам же ещё несколько дней идти, его на себе тащить придётся!

– О чём мы вчера говорили? Желать надо осторожнее!

– Инвар, может, ты понесёшь? – без надежды спрашиваю я.

Добродушный смех в ответ. Я обречённо снимаю рюкзак и укладываю туда мёд.

Мы шагаем по дороге в сторону села Ручьёво. Тучи низкие, ветер свистит так, что я застёгиваю все липучки и молнии на своей куртке. Хочется в тёплую машину. И тут нам везёт: нас подбрасывает до нужного села местный участковый.

^{Дикие астры и чабрец на старой Демидовской дороге}

В Ручьёве мы круто поворачиваем налево, переходим вброд широкую здесь Локтевку, наискосок по стерне пересекаем узкое поле и движемся по Старой Демидовской дороге. Так её называет Инвар, об этом говорит и название одного из близлежащих сёл – Рудовозово. Однако у меня стойкое ощущение, что она намного старше. Тысячелетия эдак на три. Горы вокруг безлесные. Начиная с петровских времён лес здесь постоянно рубили на постройки, на дрова и главным образом на уголь для плавки руды. Сейчас народ сконцентрировался в городах, руды здесь не плавят, однако новый лес не вырастает так легко. Поэтому особую радость вызывают молодые сосенки, разбросанные по западному склону одной из гор. Издалека кажется, будто коровы разбрелись по жёлтой траве, но мы-то проходили мимо и знаем, что это сосенки.

Высокая трава, цветы: сиреневым – дикие астры и душистый чабрец, желтеет кульбаба осенняя. Порой дорога совершенно теряется. Вспархивает стая нарядных куропаток, приземляется выше по склону. Мы проходим рядом, но в траве не можем различить ни одной птицы. При подъёме к перевалу – ветер, уносящий тучи к Синюхе. Слева – гора Ракитная, одетая с одной стороны, как плащом, лентой осинового леса,  впереди и вдали – манящий блеск Колыванского озера, вокруг нас – волны ковыля.

^{Сентябрьский чилим в Колыванском озере}

Цель видна. Но очень скоро мы бредём по пояс в травах, окружённые зарослями ракитника, озеро совершенно пропало из виду, будто его и не бывало. Инвар уходит вперёд, и я пробираюсь одна, едва не теряя направление, когда он сворачивает в сторону и вверх. Мне часто приходится останавливаться и вытаскивать из носков и кроссовок заострённые веретёнца ковыля с хвостиками и всевозможные колючки. Инвар, зная эту особенность степной растительности, обут в ботинки и брюки из плотной ткани, в которую колючки впиться не могут.

^{Закат на Колыванском озере}

Вот и первый останец – как пропуск в заколдованное Колыванье. Мелкозернистые гранитные скалы здесь выветрились, превратились в причудливые фигуры, окружающие озеро со всех сторон. Между ними – берёзовые и осиновые рощи, большие участки степной растительности с колючими травами и кустарником. Весной здесь всё цветёт и благоухает, сейчас же, в начале осени, когда деревья ещё не вспыхнули яркими красками, а травы уже высохли, всё словно подёрнуто дымкой усталости.

^Знак

Мы хотим выйти к останцу Толстый, рядом с которым находится детский оздоровительный лагерь. Но не тут-то было. По большой дуге мы огибаем несколько останцев, похожих на космодромы для НЛО, – напрямик не пройдёшь из-за колючек, и наконец выбираемся на дорогу. Дорога ведёт в детский лагерь, где теперь одинокий сторож колет возле домика дрова. Мы поднимаем в приветствии руки и проходим мимо, туда, где речка Колыванка впадает в озеро. Переходим её вброд в самом устье, где плавают в прозрачной воде три резные розетки – уже покрасневшие листья чилима, и оказываемся на узкой песчаной косе.

На берегу озера, на мокрой дресве косы, мы ставим палатку. Сзади нас – болото, в шаге от нас – вода озера, в стороны – дуга берега, усыпанная плавником и сухим чилимом, реликтовым орехом. Из-за него в растеплевшем вечере не походить босиком: колючки с крючками на концах не дадут ступить без оглядки, надо тщательно выбирать место, куда поставить ногу. Сухой чилим, чёрно-серый, гладкий по бокам, матово блестит. Возможно, только перо писателя-фантаста способно описать его невероятно геометрическую, изощрённую форму.

При дневном свете скалы на противоположном берегу озера (до них два километра) не выглядят величественно, и контуры Большухи, господствующей над озером, словно дрожат в нагретом воздухе. Всего озера мы не видим: извилистая береговая линия, обозначенная башнями останцев, не даёт такой возможности. Его длина с юга на север – четыре километра, на том конце скалы понижаются, и из озера вытекает Усть-Колыванка.

Пока я собираю плавник для костра, Инвар ставит палатку под невысокой берёзой, разводит костёр.

Над противоположным берегом разметался закат, обведя чёрным контуром листья дербенника на косе и останцы на том берегу, а на юге, над Большухой, поросшей лесом, встала луна. При луне белый купол на вершине горы выглядит волшебной короной. Купол – это оптико-лазерный центр имени космонавта Титова, где находится телескоп траекторных измерений. Вот и протянулся мост через время: Колыванье как древняя обсерватория и суперсовременный телескоп. Земля пристально смотрит в глубины космоса и отражает его в очах своих озёр.

Звёзды зажигаются в озере. От воды тянет холодом. Над кромкой берега носятся летучие мыши, сова шарахается от нашей палатки в сторону озера. Я забираюсь в спальник, но всю ночь я не могу уснуть от чьих-то увесистых шагов по дресве и громких всплесков воды. Это любопытные бобры изучают хозяйство непрошеных гостей.

К рассвету температура опускается до плюс одного градуса. Солнечные лучи вырываются из-за полосы деревьев, высинивают озеро и сгоняют белый туман в его юго-западный угол. Белая цапля стоит на косе, возле купы тростника, отмечающего места впадения речки. Я хочу подойти поближе, чилим хрустит под моими ногами, цапля взлетает и по дуге летит к Ангел-скале.

^{Бухта урочища Старая Деревня}

После лёгкого завтрака мы путешествуем по окрестностям озера, влезаем на гранит останцев, покрытых хрусткой коркой лишайника. Возвратившись к лагерю и испив воды из родника, шагаем к северной части озера, на Старую Деревню. Так называют урочище на берегу с удобной бухточкой, отмеченной полосой старых тополей. Ещё в советское время здесь стояли дома, была ферма и МТС. Начиная с 1982 года на этом месте проводил раскопки археолог Юрий Петрович Алёхин. Он обнаружил поселение древних металлургов, которое теперь в науке именуется Колыванское I. Многие столетия, в эпоху бронзы и в скифское время, жители занимались здесь выплавкой металла, и уровень их культуры был много выше, чем у окружавших народов. Древние рудознатцы оставили на многие десятки километров вокруг свои следы – остатки рудников, которые позже назвали чудскими копями и по которым русские рудаши отыскивали новые месторождения. Здесь плавили не только медь, но и золото – возможно, то самое, которое стало известно всему миру как золото скифов. Группа скифских курганов находится за полосой останцев, совсем недалеко от Старой Деревни.

^{Скалы Колыванского озера}

Древние металлурги почитали Солнце и Огонь, с помощью которого они плавили цветные металлы, почитали быков редкой породы – с длинными загнутыми рогами, быков, похожих на… критские изображения. Не они ли устроили обсерваторию, используя особенности местных гор?

Из бухты хорошо видно северную часть озера, но южная скрыта.

^Взгляд

За Старой Деревней виден склон останца, словно подрезанный бульдозером. Он сахарно белеет среди бурой травы. Это месторождение кварца. Второе месторождение находится на другом конце озера, ближе к Большухе. На эту Кварцевую горку мы проходим от луговины по самому берегу, ибо от гор её отделяет полоса болота, заросшего почти непроходимым ивняком. Я от восторга теряю самообладание, хватая подряд все блестящие камни, забываю про усталость и ношусь вокруг с фотоаппаратом. Белейшие стволы берёз на вершине спорят за первенство с крупными, по колено, кусками дымчато-белого кварца. Солнце уже опускается к горизонту, бьёт лучами прямо в Кварцевую горку, и она сверкает нестерпимо. Куски чисто белые, прозрачные, желтоватые, с розоватыми прожилками – роскошь живого камня. Вот в трещине жилы укоренился очиток и сам кажется драгоценностью на фоне камня, словно светящегося изнутри.

^{На Кварцевой горке}

Инвар говорит, что здесь можно найти кристаллы горного хрусталя. Это мысль Земли, мысль человеческая прорезается сквозь породу, огранивает её, осветляет, превращает в кристалл. Я думаю о себе: как много во мне тёмного, неосознанного, густого, лишь одна или две стороны огранены – интеллект и логика. Духу ещё подниматься и подниматься вверх. Я даже не стремлюсь найти кристалл – любуюсь и фотографирую.

Инвар же обещает: сейчас найду – именно тебе в подарок. Садится и меланхолично начинает поднимать не сверкающие, верхние, а покрытые землёй камни, подковыривая их ножом. И когда я, утомлённая, говорю о готовности идти дальше, он протягивает мне кусок кварца с двумя сияющими гранями:

– Это ты.

Именно после этого Ангел-скала преподносит нам нежданный дар: фиолетовые колокольчики сон-травы с жёлтыми серединками – весенние цветы на нежно-мохнатеньких стеблях.

Солнце опускается совсем низко, когда мы огибаем озеро у подножия Большухи, минуем турбазы на западном берегу и подходим к издалека заметной скале, на вершине которой – два отверстия. Вспоминается сказка про Сивку-Бурку. В одно ухо влезешь, в другое вылезешь – и станешь красавцем писаным. Преображение.

Взбираемся наверх. Всё Колыванское озеро – четыре на два километра – на ладони. На противоположном берегу духи Колыванья, облечённые в гранит, горят в лучах закатного солнца. Ветер стих, озеро светится розовым. «Свете тихий святыя славы…»

– Ты прошла всю дорогу как древний родовой путь. Теперь надо родиться окончательно: лезь!

Я пролезаю в одну сторону, затем протискиваюсь вслед за Инваром сквозь Игольное ушко, но радости рождения нет – опустошение и усталость. Радость придёт позже, через несколько дней, когда каждое мгновение пути осознается как драгоценность.

Кажется, столько прожито за день, что уже ни капли не войдёт в переполненный сосуд. Но Инвар вновь сворачивает с дороги и ведёт меня вправо, на возвышенность, отделяющую грунтовую дорогу от деревни Саввушки. Там он останавливается перед скалой, подобной толстой лепёшке правильной формы. Обводит меня вокруг. С востока на запад её прорезает узкий, в середине чуть переламывающийся ход длиной в три-четыре человеческих роста – однозначно искусственного происхождения. Едва человеку протиснуться. Сейчас, на закате, лучи солнца входят точно в отверстие. Если прильнуть к нему, то на том конце, словно в камере-обскуре, чёткий, будто вырезанный, встаёт на горизонте силуэт Синюхи.

Это сооружение обнаружил Инвар, назвав его Визирным камнем. Пробить такой ход в гранитном монолите бронзовыми инструментами непросто. Видимо, это важная точка древнего астрономического комплекса, связывающего Синюху, Очаровательную, Сурью и Колыванское озеро в одно целое.

^{Визирный камень}

Через неделю, прощаясь со Змеиногорском и своими друзьями, я вновь смотрю на Синюху с Караульной сопки, что возвышается над городом древней горы.

– Хорошая у тебя разминка получилась перед твоим Большим походом, – говорю Инвару, уже собравшему, по своему обычаю, букетик пахучего чабреца.

– Да, через неделю в путь. Ну, тут уже все привыкли, что я хожу осенью в поход, и даже гордятся: мол, вот у нас какой человек есть, пешком до Белухи ходит.

Я вспоминаю слова водителя, подвозившего меня накануне:

– Вот я родился в Змеиногорске и всю жизнь здесь прожил, а на Караулку ни разу не поднимался. И чего вас туда тянет?

Да, говорит Инвар Ясень, Змеиногорск – первая чакра Алтая, связанная с жизнью животной, физической, с глубинными силами земли. От города мимо Синюхи до Белухи (высшей чакры) 450 километров. Высота Белухи – четыре с половиной километра, что кратно проложенному Инваром пути. Она чиста и устремлена ввысь. Пройти по сушумне, связать воедино все чакры Алтая, помочь людям увидеть новое, сделать так, чтобы обыватели захотели подняться на самую близкую гору, хотя бы помыслили о чистоте высшего сознания – снегов и ледников царицы Алтая.

Ради этого Инвар каждую осень пускается в путь – и посох его размеренно звенит по камням дороги от Змеиногорска до Белухи.

Сентябрь 2014 г.