Дельфис

Мне хочется рассказать о Михаиле Цезаревиче Спургот-Спурге как можно больше, потому что это был человек совершенно необыкновенный, а известно о нём очень мало. Вся моя жизнь после встречи с ним (а может быть, и до – как знать), все события, о которых пишу, и те, которые находятся за пределами этого повествования, – это всё обусловлено им, его мощным духовным воздействием – слово не очень точное, так как он не воздействовал, а одаривал своей самоисходящей мощью всех, кто знал его, и давления не было ни в малейшей степени.

^{М.Ц.Спургот-Спурга у своего «иконостаса» – стеллажа, на котором было много фотографий}

Жизнь любого человека сложна и многогранна. Возвышенное и земное в ней сосуществуют в нерасторжимой связи, а уж Михаил Спургот¹ пережил столь много, что хватило бы на нескольких персонажей, а когда рассказываешь о замечательном человеке, каждая, даже небольшая, подробность важна. Слова великий, выдающийся, гениальный и прочие в том же роде не согласуются с его обликом, с масштабом его личности. История знает совсем немало и выдающихся, и великих, и, так сказать, гениальных... Он – это что-то другое, чему я не могу найти определение.

У него была сложная, интересная и драматичная биография. В молодости он был известным поэтом русского Китая, а также журналистом и репортёром русских газет Харбина и Шанхая. В 1947 году вернулся в Россию. В 1951 году попал в сталинский лагерь. После освобождения в 1955 году работал актёром различных театров, в том числе и Калининградского кукольного театра, организатором которого была третья жена Михаила Цезаревича – Вера Николаевна Трипольская. Практически прекратил писать стихи. Ещё находясь в Китае, стал привеженцем Учения Живой Этики, служению и постижению которого посвятил всего себя и свою жизнь.

Когда Михаил Цезаревич возвращался в Россию, он оставил изданные книги и рукописи своей жене (это была его вторая жена), которая должна была приехать в Россию позже и всё это привезти. Но она, не зная, как это сделать, обратилась в советское консульство за советом. Он был дан: материалы сжечь! И талантливый русский поэт Михаил Спургот перестал существовать!..

Михаил Цезаревич, узнав о поступке супруги, написал ей письмо, в котором объявил, что своей женой её больше не считает. Со временем он сумел побороть в себе отчаянье, – ведь он был крупным литературным деятелем, но горечь этой большой потери время от времени мелькала. Мне, кстати, удалось здесь, в США, разыскать его сборник «Жёлтая Дама», да ещё и с авторским дарственным автографом неизвестному мне лицу. Ксерокопию этих стихов за умеренную плату мне прислала одна из американских библиотек. Это стихи ещё очень молодого автора – всё, что удалось найти. Но не исключено, что в чьей-то библиотеке сохранилось нечто. Конечно, всё неопубликованное утрачено безвозвратно. Жаль.

Люди, близко его знавшие, не оставили о нём никаких свидетельств и воспоминаний. Он был очень дружен с Вертинским – тот не написал о нём ни строчки. Наталья Ильина работала под его руководством в харбинском журнале «Рубеж», и тоже ничего о нём в своих мемуарах не сказала (мемуары, как говорил М.Ц., не вполне правдивые). Как можно было писать об «изменнике Родины» и «враге народа»?! Уже в России всецело поглощённый эзотерической деятельностью Михаил Цезаревич написал книгу «Заветы Махатм» по материалам Учения Живой Этики. Он считал очень важным издание этой книги. Обратился к Людмиле Васильевне Шапошниковой, востоковеду, директору тогда уже созданного в России Фонда Рерихов, с просьбой написать предисловие к своей книге. Он надеялся, что Людмила Васильевна поможет её издать, но она ничего не сделала. Я отвозил в Москву по просьбе Михаила Цезаревича оригиналы писем Елены Ивановны Рерих и другие бесценные материалы в дар Центру Рерихов – это было в 1989 году. Когда я вошёл в кабинет Людмилы Васильевны и спросил, сколько времени она может уделить для беседы, она ответила: «Десять минут». Быстро раскрыв чемодан, я отдал ей письмо и материалы, объяснив, от кого они, передал привет от Михаила Цезаревича. Людмила Васильевна сказала «спасибо», и я, попрощавшись, вышел.

Магнит памяти по крупицам собирает сведения о жизни и творчестве этого замечательного человека. Делясь своими воспоминаниями о нём и теми крохами записанного с его слов, я надеюсь, что может быть, найдутся люди, которые знали Михаила Цезаревича Спургот-Спургу по его жизни в Харбине и Шанхае, знали его в лагере, знакомы с его творчеством.

Он не был святым. Святость порой лицемерна и эгоистична. А он не скрывал своих несовершенств, часто рассказывая о своей богемной молодости. Нет, он не был святым. Он был борцом. Можно только ещё больше уважать и крепче любить этого человека, узнав, через какие пропасти ему удалось перешагнуть на пути к вершинам Духа.

Несомненно, ценным для меня являлось то, что Михаил Цезаревич был поэтом, хотя в пору нашего знакомства он стихов уже не писал, но очень сочувственно и деликатно относился к творческому труду, понимал, какая это важная и сложная работа – созидать.

Он учил видеть высокие явления в простых повседневных делах. И, наоборот, не выпячивать и никому не навязывать свой опыт и понимание. (Книга – другое дело. В книге нет принуждения. Книга – это выбор читателя).

Мы познакомились в 1982 году в г. Советске Калининградской области (бывшем Тильзите в Восточной Пруссии). Первой его узнала моя жена Оля. Произошло это так. Игорь Николаевич Войкин² после того, как они с Антониной Ивановной побывали в гостях у Альфреда Петровича Хейдока на Алтае, в городе Змеиногорске, возникла идея переезда их туда, чтобы быть рядом с ним. Но как быть с Михаилом Цезаревичем? Он одинок, болен. Игорь Николаевич – иногда один, реже с Антониной Ивановной – навещал его. Кто заменит их? И тогда он обратился к Оле, не согласится ли она (если Михаил Цезаревич, конечно, не станет возражать) иногда проведывать немолодого человека. Оля обрадовалась предложению, они с Игорем Николаевичем поехали к нему с визитом.

^{М.Ц.Спургот-Спурга и А.П.Хейдок (слева), в скверике перед домом, в котором жил Михаил Цезарович (г. Советск). Снимок был сделан в приезд Хейдока в Калининград. 1989 г.}

Игорь Николаевич говорил с Михаилом Цезаревичем об Агни Йоге, а Оля их молча слушала.

– Ну что ж, я, может быть, всё отдам, а там, как знать, и воплощаться не потребуется³...

Михаил Цезаревич, обращаясь к Оле, участливо спрашивал:

– Деточка, тебе не кажется странным то, о чём мы тут говорим?

– Нет, – отвечала Оля.

Из таких односложных ответов и состояло её участие в беседе. Так она мне потом об этом рассказывала. Знакомство состоялось, и Оля стала навещать старого человека. Впоследствии и я наведывался к нему. Мы ездили порознь, чтобы он не переутомлялся и мог лучше сосредоточиться на каждом из нас. Распорядок был таким. Я прибывал около 11 часов утра. Михаил Цезаревич был готов идти на прогулку. Его квартира в доме по улице 9-го Января была на первом этаже. Дом был угловой – напротив сквера. Мы и гуляли по этому скверу. Михаил Цезаревич шёл медленно, опираясь на палочку. Я шёл справа, – он не слышал левым ухом, – слегка поддерживая его за локоть. Разговаривали. Иногда присаживались на скамейку – Михаил Цезаревич отдыхал. Он обратил моё внимание на розы. Они были восхитительные и многих сортов.

 – А всё потому, что бывший хозяин города (первый секретарь горкома партии) любил цветы. Не совсем, видимо, пропащий человек.

Да, я знал о нём и его любви к цветам, потому что и в нашем городе, которым впоследствии управлял в той же должности, он также рассадил много роз – это было замечательно – и за сломанный цветок телефонным звонком к прокурору определял меру наказания... 15 суток ареста.

Около часа пополудни мы возвращались с прогулки. Обедали тем, что я привозил. Во все другие дни обед Михаилу Цезаревичу приносили из столовой. Он не был вегетарианцем. Объянялось это просто: жил один и готовить вегетарианскую пищу было слишком хлопотно. А в столовых выбрать или заказать что-либо вегетарианское тоже было сложно. Однако у Игоря Николаевича в отношении его невегетарианства было особое мнение: есть грубую мясную пищу, чтобы не улететь, – очень утончённый дух.

Ему присылали из Америки растворимый кофе родственники покойной жены. А в стране в то время почему-то он исчез. И, конечно, это угощение Михаила Цезаревича очень радовало. Он пил кофе очень слабый и, думаю, просил присылать его главным образом для того, чтобы угощать. Кофе назывался Folgers. На контейнере был изображён красавец-мужчина, элегантно держащий у рта чашку с напитком, – я, когда оказался в Америке, такие контейнеры увидел в супермаркете.

– Я привык к кофе. Всю жизнь его пью. Сейчас уже только для запаха, но совсем без него обходиться не могу. Они мне его раньше вот в таких посудинах присылали, – показывает на контейнер с кофейным красавцем, – но я попросил это делать в пакетах. Так больше можно переслать⁴.

Он, смешно грассируя, произносил слово «рыба», делясь своим гастрономическим опытом и «откровениями» и очень напоминая профессора Преображенского из «Собачьего сердца» М.Булгакова.

– Твёрдокопчёную колбасу следует есть с чёрным хлебом. Ломтики должны быть очень тонко, почти прозрачно, нарезаны и класться на тонкий ломоть хлеба, очень аккуратно намазанный тонким слоем сливочного масла – только замазываются поры...

– Икру с белым хлебом?! Абсурд! Её так же, как селёдку, нужно есть только с чёрным...

– Кофе должен быть горячий, как страстная женщина...

Вспоминая жизнь в Китае:

– Даже у простого бедного китайца на обеденном столе не бывает меньше десяти блюд. Порции, правда, небольшие, в маленьких тарелочках. Экзотические китайские блюда не люблю, в том числе и такой деликатес, как суп из ласточкиных гнёзд.

^{В центре – Ф.Шаляпин, вверху крайний слева – писатель Павел Северный, вверху, крайний справа – балетмейстер Элеров, под ним, во втором ряду – Михаил Цезаревич; г. Шанхай, 1936 г.}

Однажды в качестве репортёра его пригласили на обед к одному богатому китайскому магнату. Это был глава очень крупного преступного сообщества. Он собрал журналистов и репортёров серьёзных шанхайских изданий, когда-либо писавших о нём, желая показать, как он силён и никого не боится. Написать о таком сенсационном обеде было заманчиво, и многие газетчики пришли. Угощение состояло из великого множества яств и было очень изысканным. Когда приём уже, казалось, заканчивался, внесли прикованную серебряной цепью к серебряному подносу небольшую живую обезьянку. Поднос поставили перед хозяином дома. Ловким движением специального большого ножа повар снёс ей верхушку черепа. Обнажился мозг. Повар отрезал кусочек мозга и дал его съесть хозяину. Затем он нарезал достаточно порций, которыми обнёс гостей. Отказаться от угощения было нельзя. Это значило жестоко обидеть хозяина дома. Затем обезьянку унесли, и через какое-то время, уже изжаренную, внесли опять, предлагая гостям её мясо.

– Это было очень неприятно. Как будто ешь ребёночка.

Михаил Цезаревич до конца приёма не досидел, и это оказалось спасительным для него. Все журналисты, побывавшие на том обеде, вскоре... умерли. Не в одно время, но всё-таки было понятно, что с визитом к богатому мафиози это как-то связано.

Так, с разговорами, приканчивали обед (это выражение М.Ц.). Ему нужно было отдохнуть.

– Пора на боковую. А ты попей ещё кофе, а после почитай – я тебе кое-что приготовил. Найдёшь на столе.

Он спал, не раздеваясь, положив руки под голову. Раздеться, а затем одеться ему было нелегко: он был слаб физически. Засыпал, и скоро я начинал слышать его, характерное для спящего, ритмичное дыхание. Помню, что в первый мой приезд он приготовил для меня вырезки из газет, в которых писалось о трудностях жизни за границей советских эмигрантов. Михаил Цезаревич знал, что наша семья не получила разрешения на эмиграцию, чего мы серьёзно добивались. Я был удивлён. Михаил Спургот проживал за границей⁵. В Шанхае, например. (Харбин не в счёт. Это был русский город, хотя и с китайской администрацией). Бывал во Франции. Я подумал тогда, что он это сделал с целью проверить меня или для конспирации. Наверняка ведь кто-то очень интересуется, почему к старичку ездят молодые люди. О чём таком занимательном он с ними говорит? Оказывается, ни о чём предосудительном и нехорошем. Вот молодой человек хочет покинуть Родину. Спрашивает совета. А старый человек с большим жизненным опытом его отговаривает. А вдруг я как раз тот, который помогает любопытствующим их любопытство удовлетворять? Тогда всё объяснимо. Всё-таки это был 1982 год. Позже я понял, что проверять кого-либо ему незачем: он человека видит насквозь, и не в переносном, а в буквальном смысле. Он видел ауру, а значит, никто не мог скрыть от него своей истинной сути. И действительно, он не всех к себе допускал, хотя некоторые люди очень стремились с ним встретиться.

Был в окружении Михаила Цезаревича один офицер госбезопасности, который этого не скрывал. Интерес к Агни Йоге у него был как бы внеслужебный. Интерес искренний. Он читал книги Учения, увлечённо и с пониманием о нём говорил. Тем не менее было очевидно, что он обо всём докладывает своему начальству. Сотрудники этого ведомства всегда на службе. А мы удивлялись, почему он так к нему снисходителен. Михаил Цезаревич охотно объяснял: «Вот и хорошо, что такой человек среди нас есть. Он хороший парень и будет нас охранять и защищать. Пусть докладывает. Ничего плохого мы не делаем, мы, напротив, помогаем государству воспитывать высоконравственных, преданных стране и общему благу людей, и замечательно, если он сумеет это своему начальству объяснить». Мы иногда получали от этого человека интересные сведения, так как благодаря своему служебному положению он мог бывать, например, на встречах со Святославом Николаевичем Рерихом, когда тот приезжал в Советский Союз.

 У Михаила Цезаревича был замечательный стол. Нет, это не был какой-то особенный антикварный образец. Скорее наоборот: обычный письменный стол, над которым был прилажен самодельный стеллаж. И весь этот стеллаж, и стол были уставлены фотографиями. Это были фотографии Великих Учителей, Рерихов, друзей и близких. Была там и фотография Александра Вертинского, с которым Михаил Спургот был дружен и тёплые чувства к которому сохранял всю жизнь. Был снимок пани Ирены, героини песни Вертинского. Была фотография Альфреда Петровича Хейдока, Игоря Николаевича и Антонины Ивановны. Позднее там появились и наши с Олей фотографии. Потом я догадался, что эти снимки помогают ему сосредоточиваться на людях, которые «входят в его орбиту», как он говорил. Он ставил на видное место фотографию человека, который должен был к нему приехать, или того, о ком нужно было с особым смыслом размышлять.

В тот мой первый приезд Михаил Цезаревич мне не показался немощным. У него было гладкое, свежее, неморщинистое лицо, укрытое довольно длинной «патриаршей» бородой. Он был узкокостен от природы, но не щуплый, а плотненький. Когда он проснулся, я встал из-за стола, а он надел серый пиджак и сел к столу. А я сел на кровать – она была рядом со столом. Он вынул из кармана пиджака чётки из красных и желтовато-белых бусин и бросил их на стол. (Я заметил, что указательный палец левой руки у него искривлён, как будто был сломан и неправильно сросся). Чётки легли «восьмёркой».

– Вот, милый мой, чётки говорят, что мне ещё придётся пожить на этом свете.

«Восьмёрка» – это не только число «восемь», но и символ бесконечности. Так что в точности нельзя было знать, сколь долгой обещают чётки быть его жизни. С чётками он никогда не расставался. Часто держал их в руках, перебирая бусы. Брать их в руки кому-либо, кроме него, не дозволялось. Да никто и не пытался.

Сон взбодрил Михаила Цезаревича. Ему хотелось разговаривать.

– Люди часто сетуют на то, что сон отбирает у них уйму времени, а жизнь и без того коротка. На самом деле во сне мы получаем энергии Тонкого Мира, без которых жить не способны, и знания, хотя не всегда осознаём это. Учёный ночью спит, а утром делает открытие. Никогда не нужно сопротивляться сну. Процесс обмена энергий в Тонком Мире взаимный. Если ты вдруг почувствуешь сонливость, приляг. Хоть ненадолго. Конечно, если условия позволяют. Возможно, что кому-то в Высших Сферах понадобилась твоя энергия.

Михаил Цезаревич стал знакомить меня с героями снимков, которые были размещены на столе и стеллаже над ним. Моё внимание привлекло очень выразительное, скульптурное лицо.

– Это Салима́ Иоанн, мой старший друг... Ушедший уже. Был руководителем московских эзотериков. Это человек с огромными духовными накоплениями. Во времена Древнего Рима он возглавлял одну из сект первых христиан. Их должны были растерзать львы на арене цирка. Но звери легли у его ног, и сектантов отпустили.

Во время очередной прогулки Михаил Цезаревич вспоминал, что, когда ему случалось бывать в Москве, всегда у Салимы останавливался. Салима был одинок. Жил в однокомнатной квартире. Он уступал другу свою кровать, а сам ложился на полу.

^{Салима Иоанн (Негель Арбатский)}

– Большой трудяга был. Мы с ним наговоримся за полночь. Нужно идти спать, а он говорит: «Ложись, Мишенька. А я ещё немножко поработаю». Шёл к письменному стол, и там работал над глобусом.

Игорь Николаевич рассказал мне, что после кончины жены, Веры Николаевны – она умерла в 1973 году – Михаил Цезаревич чувствовал себя очень одиноким и очень больным. Он был уверен, что дни его сочтены, и готовился к уходу. В 1974 году он неожиданно получил письмо от Салимы Иоанна, в котором тот, в частности, писал: «Мишенька! Я знаю, что ты хочешь уйти. Но раньше уйду я. У тебя ещё будет работа».

Рассказывал Оле об этом письме и сам Михаил Цезаревич. Салима ушёл в 1974 году. А к Михаилу Цезаревичу стали приезжать визитёры. Одним из первых появился Игорь Николаевич Войкин, который впоследствии стал центральной фигурой, своеобразным центром распространения Учения Живой Этики в Калининграде. Он обладал большим наставническим темпераментом и беспредельным энтузиазмом в отношении Учения. Неудивительно поэтому, что его квартира на Красной улице в Калининграде стала местом многих встреч, бесед, обмена идеями и книгами, которые существовали тогда только в машинописных и фотокопиях. Большим подспорьем в изучении Агни Йоги были оригиналы книг Учения, которые достались Михаилу Цезаревичу в наследство от И.И.Ельцова. (О нём – ниже).

Иннокентий Иванович поручил ему передать их Николаю Ивановичу Поповичу, бывшему харбинцу, проживавшему в Ленинграде. Ещё до своего ухода Михаил Цезаревич передал эти книги в семью Войкиных. В Калининграде к началу 80-х стали появляться рериховские общества. К 1986 году, когда приехал к Войкиным А.П.Хейдок, их уже было пять (!), а также Школа Живой Этики, а это сотни людей.

В Советске живёт ученик Михаила Цезаревича Спургот-Спурги – Эльман Салаев. Он был с ним почти неразлучен в последние дни его жизни. Эльман проводит работу по распространению и популяризации Учения среди школьников. Он организовал несколько конференций на тему Живой Этики в Калининградской области. Татьяна Мешкова, также ученица Михаила Цезаревича, организовала рериховское общество в Санкт-Петербурге (тогда ещё – Ленинграде), работа которого со временем стала более универсальной, включив в число своих приоритетов ещё и Ученье Храма Человечества, находящегося в Калифорнии, созданного непосредственно Великими Учителями, Представителями Великой Иерархии. Сейчас группа, руководимая Т.Мешковой является одним из отделений Храма в России. Таким образом, масштаб деятельности этой организации приближается к планетарному. И мы все, знавшие Михаила Цезаревича, живущие ныне в разных странах, находящихся на разных континентах, стараемся в меру своих сил и способностей быть его духовными наследниками.

К Михаилу Цезаревичу продолжали приезжать посетители, но теперь уже чаще по рекомендации Игоря Николаевича. Бывали, конечно, и просто любопытствующие: слух о том, что живёт в городе Советске необычный человек, распространялся.

– Раньше ко мне много народу приезжало, – говорил Михаил Цезаревич, – но они видят, что во мне ничего особенного нет, искр из глаз не пускаю, и уходят разочарованные.

Однако, огромное сочуствие и доброта в нём были. Он человека обволакивал своей сердечностью. В нём не было сенсации – была гармония. Он умел духовно помогать. Несмотря на то что был обременён множеством серьёзных недугов, физически слаб, почти немощен и сам нуждался в помощи, люди, которые регулярно общались с этим удивительным человеком, чувствовали, причём каждый из них, что он к ним относится с особой симпатией, может быть, предпочтительной. Это я осознал, разговаривая с этими людьми. На самом деле нельзя было точно знать его мнение о том или ином человеке. И я не знаю, какого он в действительности был мнения обо мне. Михаил Цезаревич имел достаточно тепла в сердце, чтобы уделять его каждому.

Однажды некто с гордостью поделился с ним своим достижением, которым ему же и был обязан: он снял головную боль сотруднице, да ещё и по телефону.

– Но вы знаете, Михаил Цезаревич, если быть абсолютно честным, то я не только радовался тому, что могу помочь, но всё-таки гордился собой, здесь было примешано честолюбие.

– Это хорошее честолюбие, – улыбнувшись, возразил Михаил Цезаревич.

«Мужество и терпение учат нас», – он это регулярно повторял, как мантру.

Мужество и терпение. Карма гнётся под напором человеческой воли

А что есть терпение? Нечувствительность к боли? Привычка к страданию?.. Терпение – это целесообразное отношение к обстоятельствам. Неудобные обстоятельства порой изменить нельзя, но можно изменить своё к ним отношение. Нужно полюбить сознание силы в себе, которая может стать источником радости в преодолении препятствий. Трудностями растём!

Большая внутренняя сила в нём чувствовалась. Он, это становилось мне всё более понятно, был не таков, каким казался. Он был... тайна.

Была на стеллаже и фотография Иннокентия Ивановича Ельцова, наставника Михаила Цезаревича, приобщившего его к Учению Живой Этики. Это ему были адресованы письма Елены Ивановны Рерих, которые я по просьбе Михаила Цезаревича отвёз в Москву, в Фонд Рерихов. Туда же я отвёз и рукописи трудов Ельцова.

Есть «Краткая биография» И. И. Ельцова, написанная Михаилом Цезаревичем для сборника «Учения Востока», составленного безвременно ушедшим Александром Тишиным.

Несомненную ценность представляют письма Е.И.Рерих к Ельцову. Они были помещены Александром Тишиным в его альманахе «Учения Востока». Под огромным впечатлением идей Агни Йоги, к которым Тишин приобщился благодаря Михаилу Цезаревичу, Саша организовал в городе Гусеве Калининградской области типографию для издания этого альманаха, единственный номер которого успел выпустить в 1991 году. В этом сборнике он опубликовал эзотерический труд Иннокентия Ивановича Ельцова «Учения Востока» и компилятивную работу Михаила Цезаревича «Заветы Махатм». О Ельцове известно мало, и письма Е.И.Рерих высвечивают отражённым светом черты его крупной индивидуальности. В этих письмах есть тёплые упоминания об Альфреде Петровиче Хейдоке. Именно благодаря Михаилу Цезаревичу мир узнал об этом алтайском отшельнике.

* * *

Приближалось лето. Нужно было подумать об отдыхе. И для Михаила Цезаревича – тоже. Он, как выяснилось, уже много лет никуда не выезжал. Игорь Николаевич подал идею снять дачу где-нибудь в Литве. А поедет ли с нами Михаил Цезаревич? Справится ли он с переездом? Как он приспособится к условиям дачного проживания?

Когда мы спросили Михаила Цезаревича, согласится ли он провести отпуск с нами, он неожиданно просто ответил:

– А почему бы и нет?

Я вспомнил деревню вблизи Друскининкая, в которой мне раньше доводилось бывать. Мы съездили туда с племянником и сняли там дом. Вода – в колодце. Туалет, дровяная печь для готовки – во дворе. Озеро. Лес – грибной и ягодный. И такой чарующе-дремучий. Прекрасный. Суровый и нахмуренный по вечерам. Как в страшной сказке. Побывав в этом краю, я стал лучше понимать живопись Чюрлёниса, жившего в Друскининкае.

Когда я рассказал о доме Михаилу Цезаревичу, он это принял легко. Отсутствие удобств не пугало его.

Хозяйка, ни слова не говорившая по-русски, жила одна. Дети-подростки, мальчик и девочка, учились в городе. Летом они приехали к маме, нашей хозяйке, на каникулы. Они-то и были нашими переводчиками. Грибы-лисички, (был июль, сезон не грибной, но лисичек было много), парное и кислое молоко, свежие овощи, картошка и салат с огорода – это было наше питание. Хлеб, сыр, колбасу, масло, кофе, сахар и чай покупали в местном магазине или привозили из Друскининкая – он был недалеко. Мы с Михаилом Цезаревичем (иногда всей нашей компанией: я, Оля, наша семилетняя дочь Ира и племянник Костя 11 лет) часто ходили гулять в сторону леса. С Михаилом Цезаревичем мы в лес войти не могли для него далековато было – но приближались. Михаил Цезаревич садился на скамеечку, которую мы с собой приносили, и мы разговаривали. Иногда он находил грибы-лисички и палочкой своей на них указывал. О, какие это были замечательные прогулки. И разговоры, разговоры... Как он мог замечательно утешить, успокоить, наставить.

– ...Жизнь можно считать неудачной только в одном случае: если она бесплодна, если ты не сумел приумножить свои таланты и опыт. Всё, что даётся жизнью, нужно рассматривать как пищу для духа. Всё помогает растить опыт и силу духа. Не забывайте, что мы находимся там, где мы нужны для пользы процесса эволюции. Ни один атом во Вселенной не оказался там, где он есть, по ошибке или несчастливой случайности. Следовательно, обстоятельства нашей жизни таковы, какими они должны быть в силу кармических причин. Нужно только осознать это и научиться извлекать пользу из этих обстоятельств для духовного роста. Человеческий организм постоянно обновляется на клеточном уровне. Каждые семь лет состав клеток полностью меняется, и эти изменения претворяются мышлением и волей. Если в этот период удалось укрепить волю, накопить опыт и знания, состав клеток будет соответствующим. Организм будет утончаться и оздоравливаться...⁶

Мы купались в озере, нежились на солнышке, а Михаил Цезаревич, полностью закрытый от солнца лёгкой одеждой и кепкой, наблюдал за нами, сидя в шезлонге или стоя, опираясь на свою тросточку. Воздух и природа были замечательные, солнце ласкало, и ему тоже очень хотелось искупаться, но это было слишком большим риском для его здоровья. Однажды он всё же чуть-чуть побродил босиком по воде. Это было всё, на что мы могли решиться.

Вспомнив утверждение знатоков о том, что быть на солнце вредно и даже опасно для психических центров, я спросил Михаила Цезаревича, ни на кого не ссылаясь, не вредно ли находиться на солнце. Он сказал, что сам в юности очень любил загорать и купаться в Японском море. И добавил, удивив проницательностью: «Не слушайте этих самозваных учителей. Придёт время, сами всё почувствуете и узнаете».

Cо временем я действительно стал что-то и чувствовать, и понимать не так, как я понимал и чувствовал это раньше.

Михаил Цезаревич вылечил от лунатизма нашего племянника Костю. Иногда ночью тот вставал, выходил из дома. Глаза у него были открыты, но он никого не узнавал и выглядел так, как будто ничего и никого вокруг себя не видел. Погуляв так немного, он возвращался в свою постель. Наутро ничего о своих похождениях не помнил. Мы волновались, что он всё-таки уйдёт и забредёт куда-нибудь, откуда не сможет выбраться. Кругом ведь лес. Очнувшись, он мог не понять, где находится, и сильно испугаться.

– Бедный мальчик, – сказал Михаил Цезаревич. – Я попробую ему помочь.

– А вы сможете?– наивно спросил я.

– Я надеюсь, – сказал Михаил Цезаревич задумчиво.

И Костины хождения прекратились.

Михаил Цезаревич советовал по возможности приобретать новые навыки и осваивать новые виды деятельности. Он говорил, что в идеале мы должны одинаково успешно владеть обеими руками без предпочтения, что эта способность в нас заложена природой, но мы ею не умеем пользоваться. Тренировка может быть полезна. Я стал внимательнее относиться к некоторым своим способностям, которым до этого серьёзного значения не придавал, а впоследствии принял предложение стать художественным руководителем городского Дворца культуры, в котором до этого работал аккомпаниатором. Решение далось нелегко. Очень удивлялась Оля и горячо меня отговаривала. Всё это действительно было необычно. Однако согласился и проработал в этой хлопотной должности несколько лет. До сих пор недоумеваю. Безусловно, наставление Михаила Цезаревича очень повлияло тогда на моё решение. По долгу новой работы мне нужно было организовывать творческие объединения и кружки, и, желая получше проявить себя в новой должности, я решил основать литобъединение. Я писал стихи (точнее было бы сказать – пописывал), но мало кому их показывал. Я был человеком одной мысли. Считал, что для достижения успеха в деле, к которому призван (я – композитор), именно этим делом и до́лжно заниматься, прилагая максимум усилий. (В скобках замечу, что моя философия с тех пор изменилась радикально, и я абсолютно уверен, что именно многогранная и разносторонняя деятельность может быть по-настоящему успешной и плодотворной). Руководить литобъединением стал известный калининградский поэт Сэм Симкин. Я обзвонил и разыскал местных поэтов: начинающих и более опытных – и сам стал одним из членов этого объединения. Назвал я его «Луч». Это лито работало довольно успешно. Были публикации в калининградских газетах, публичные выступления и участия в поэтических турнирах. Мы выпустили два сборника стихов. Писали и прозу. Так вот начало всему этому было положено беседами с Михаилом Цезаревичем в Литве и позже. Да, безусловно, не всё, что создавалось, было образцовым, но это было творчество. А Михаил Цезаревич учил именно важности творческого огонька, творческой амосферы, атмосферы созидания. «Лучше несовершенное действие, чем бездействие, – учил он. – Созидание, даже несовершенное, – антипод разрушению. Нужно учиться творить».

Помню, как в первый раз в Литве я прочёл Михаилу Цезаревичу свои стихи, произнеся от смущения, такую нелепую тираду:

– Михаил Цезаревич! Можно я вам почитаю свои стишки? Вы всё-таки поэт...

Оля ткнула меня в бок, а он, известный в прошлом поэт русского Китая, приятель и соперник Арсения Несмелова, расхохотался, нисколько не обидевшись. Я понял свою оплошность и смутился вторично. Стихи старый поэт похвалил и в дальнейшем не раз предлагал мне прочесть что-нибудь «из Бокмана».

Потом, уже дома, свои стишки на машинке перепечатал и передал Михаилу Цезаревичу. Когда я звонил, чтобы узнать его мнение, не сомневался, что он скажет что-нибудь ободряющее, обойдя острые углы. Но то, что я услышал, ошеломило меня.

– Стихи мне понравились. Хорошие стихи. Лучше моих.

– Что – что?!

Я был уверен, что ослышался.

– Я говорю: лучше моих, – повторил он громче. – Я самокритичен.

Думаю, что он это сказал, чтобы меня как следует зарядить, чтобы я над поэзией работал. Такой это был удивительный человек.

Меня до сих пор удивляет вот какой казус. Михаил Цезаревич хвалил мои стихи, но не принимал мою музыку личностно – это было мне совершенно понятно. «Извини меня, милый, я дальше оперетты не пошёл...» – говорил он. Тем не менее он регулярно и методично интересовался, сочиняю ли я, и Олю спрашивал о том же. Напутствуя меня, говорил: «Пиши музыку». О моей поэзии он почему-то такой озабоченности не проявлял. Однажды сыграл я ему одну давнишнюю свою пьеску, и она ему понравилась. Только слушал он как-то необычно. Он сосредоточенно вглядывался в пространство, словно рассматривал его, как картинку...

Я однажды спросил его:

– Михаил Цезаревич, а мы с вами в прошлых жизнях встречались?

– Встре-ча-а-лись, – произнёс он нараспев.

– А как мы друг к другу относились?

– Симпатизировали.

Подумал и добавил.

– Встреча предшествует разлуке, а разлука предшествует встрече.

Мудрее поэтому радоваться разлуке, но люди почему-то предпочитают радоваться встречам и грустить в разлуке.

^{*  *  *}

Мы были в очень тесном и постоянном общении в течение десяти лет. Приблизительно раз в месяц кто-нибудь из нас – я или Оля – навещал его. Иногда он гостил у нас в летние месяцы, а во всё остальное время мы общались с ним по телефону. Звонили ему каждый вечер и разговаривали долго. Иногда целый час. Однажды мы даже получили предупреждение от диспетчера телефонной станции, что если так подолгу будем говорить, то от нас потребуют поминутной оплаты телефонных разговоров. Беседы эти не содержали никаких секретов, ничего таинственного и мистического. Говорили о событиях прошедшего дня, делились успехами, огорчались неудачами. Михаил Цезаревич добросовестно выслушивал нас, сочувственно отвечал на наши вопросы, «докладывал» нам о своих делах, самочувствии, прошедшем дне, делился вспоминаниями о минувшем⁷. Он не очень любил разговоры о чудесах и феноменах, говорил, что при росте сознания и духовном устремлении многие чудесные явления могут происходить. Несомненно, он сам владел многим, но умел выглядеть обыкновенным, хотя и уставшим от множества недугов, симпатичным пожилым человеком. Готовясь к уходу, он уничтожил многие сокровенные записи. Он говорил, что сведения эти таковы, что их нельзя передать в государственный архив, а среди знакомых ему людей он не находит никого, кому мог бы их доверить. Игорь Николаевич был убеждён, что Михаил Цезаревич – сотрудник Белого Братства, Махатма.

– Он здесь в командировке, – добавлял, улыбаясь.

Мы все также были убеждены, что, владея уникальными знаниями и способностями, он мог бы исцелить себя от всех болезней, но по соображениям Высокой Этики не может применять эти силы в личных целях. Но однажды он ими всё-таки воспользовался. Почуствовав себя нехорошо, обратился к врачу. Тот внимательно его осмотрел и, встревожившись, направил на рентген. Снимок подтвердил опасения врача: рак желудка. Михаил Цезаревич согласился на операцию. Каково же было изумление хирурга, медперсонала и жены, Веры Николаевны, когда опухоли не оказалось. Разрезали желудок, перещупали каждый миллиметр ткани – ничего!

– Так куда же подевалась опухоль? – спросил я.

– Рассосалась, – ответил Михаил Цезаревич, и лукавый огонёк зажёгся в его глазах.

(А.П.Хейдок в своей книге «Радуга Чудес», VIEDA, Рига, 1994, процитировал письмо жены М.Ц., Веры Николаевны Трипольской, к нему, в котором она рассказывает об этом удивительном случае. В книге рассказ называется «Духовные связи»).

О встрече Михаила Цезаревича и Веры Николаевны следует рассказать особо, так как вряд ли отыщется в истории человеческих взаимоотношений столь необычная новелла.

Вера Николаевна

 – А как вы узнали, что это я? Где вы меня видели прежде?

 – Что это в самом деле, я как будто его где-то видела?

 – Я вас тоже будто видел где-то.

 – Где? Где?

 – Я ваши глаза точно где-то видел... Да этого быть не

 может! Это я так... Я здесь и не был. Может быть, во сне...

Ф.М.Достоевский

 Вера Николаевна Трипольская – третья жена Михаила Цезаревича. Его «сватовство», «ухаживание» за ней и женитьба – из разряда событий неординарных. (Всё это, конечно, происходило уже после «санатория» за колючей проволокой). Я не зря слова: «сватовство» и «ухаживание» заключил в кавычки. Веру Николаевну Михаилу Цезаревичу сосватали... во сне. Да, да, именно во сне. Михаил Цезаревич рассказывал мне об этом без подробностей, а мне неловко было допытываться, кто и каким образом указал ему во сне на его будущую жену. Получив эти сведения, он написал Вере Николаевне письмо, в котором рассказал ей о своём сновидении.

 Вера Николаевна не удивилась, и они стали переписываться. Это и было «ухаживанием». (Она была разведена, что впоследствии не мешало ей и Михаилу Цезаревичу оставаться с её бывшим супругом в приятельских отношениях). Чудеса на этом не закончились. Михаил Цезаревич на протяжении многих лет слышал голоса – мужской и женский. Он называл это «галлюцинацией». Но была ли тут на самом деле патология? Судите сами. Во всяком случае, он к психиатрам не обращался. Эти голоса поддерживали, помогали ему советами, а иногда даже развлекали его. Так было, когда он находился в одиночной камере, в которой его пытали бессонницей, добиваясь «признания». Голоса веселили его, и надзиратель был в недоумении, чего этот подследственный, которому грозит расстрел, так хохочет-веселится? Согласись, читатель, это действительно должно было выглядеть весьма странно. Каково же было изумление Михаила Цезаревича, когда, продолжая «ухаживать» (опять в кавычках; а как же без них?) за Верой Николаевной, но теперь уже по телефону, он узнал в её голосе один из тех дружеских голосов, которые к тому времени уже перестали его сопровождать. А вот когда он увидел её, то...

 За много-много лет до «сватовства» и «ухаживания» Михаил Цезаревич видел во сне красивую женщину-статую, которую якобы любил. Сон запомнился. Так вот, когда увидел Михаил Цезаревич Веру Николаевну, её сходство со статуей оказалось несомненным.

 Этот третий брак оказался самым счастливым. Михаил Цезаревич и Вера Николаевна Трипольская (она была талантливой актрисой) одно время работали в Калининградском кукольном театре, который был основан при их участии. Жили они и в Донецке. Там и произошёл удивительный инцидент со злосчастной опухолью, столь счастливо (хотя послеоперационный период был очень мучительный и сложный) завершившийся.

Михаил Цезаревич ещё задолго до того, как приобщился к Агни Йоге, был членом Ордена розенкрейцеров. Его первая жена, китаянка, была его Старшей Сестрой в иерархии Ордена. (К сожалению, она покончила с собой.) Она владела очень серьёзными тайнами целительства.

 – Она мне кое-какие секреты передала, – говорил Михаил Цезаревич

– Так вот откуда у него секреты врачевания! – подумал я.

На мою просьбу поделиться он ответил:

– Не могу. Не имею права. Ведь все приёмы исцеления могут быть использованы и с противной целью. Поэтому на передачу этих сведений наложен строжайший запрет.

Мне стало понятно, что Агни Йога никак не снимала с него ответственности в отношении членства в Ордене и его таинств.

У него было особенное отношение к лечению. Если к нему обращались за советом в случае какого-либо недуга, вероятно, рассчитывая на особенный, чудодейственный способ исцеления, мудрый старец неизменно отвечал: обратитесь к врачу. Я позволил себе иронию и процитировал ему строчки поэта Ярослава Смелякова: «Если я заболею, к врачам обращаться не стану...»

 – Ему всё-таки пришлось обращаться, – парировал Михаил Цезаревич. –Он, бедняга, так тяжко болел и умер от этой болезни.

Вот случай с этим страшным диагнозом Михаила Цезаревича: рак желудка… Объяснила мне этот удивительный феномен, уже в Америке Элеонора Шамвей, Главный Хранитель Храма Человечества в Халсионе. Она, конечно, не знала Михаила Цезаревича, но так же, как и он, в случае болезни обращалась к врачам и нам советовала поступать так же. Она объяснила, что в физическом мире, в котором мы сейчас живём, это самый естественный способ лечения. И если мы хотим, чтобы Высшие Силы нам помогли, то нужно понимать, что именно через врача и с помощью лекарств и процедур, им предписанных, и приходит помощь. Можно мысленно просить Высшие Силы помочь врачу найти наилучший способ лечения, выбрать наиболее подходящие медикаменты. Можно использовать и нетрадиционные способы лечения, но врачебную помощь исключать нельзя. Иначе могут быть неблагоприятные кармические следствия.

Очень часто в ответ на жалобы о недомогании Михаил Цезаревич говорил: «Чисть мышление». Когда же сам плохо себя чувствовал, и я спрашивал, чем и как можно ему помочь, неизменно отвечал: «Мне очень помогают добрые мысли». У него была эмфизема лёгких, и, чтобы не случилось удушья, он регулярно глотал пилюли. Был также аэрозольный баллончик с лекарственным препаратом для самых крайних случаев. Им он пользовался редко. Думая об уходе, он делился с нами своим опасением, что может уйти от удушья. А это нежелательно не только из-за физических страданий, но и из-за потери сознания в связи с ними.

– Когда будешь уходить, – говорил он, – старайся не терять сознание.

Он поздно вставал по утрам, иногда даже к 11 часам. Объяснял это привычкой к богемной жизни: вечерами концерты, поэтические выступления – возбуждение от них, поздние ужины и прочее. Ложился всегда поздно. «Но это ведь когда было? – думал я. – В давней молодости, ну ещё, может быть, в России до лагеря». К тому же ложился Михаил Цезаревич не поздно. В 10 вечера он уже стремился в объятия Морфея. Новый год никогда не встречал и называл его старым обманщиком. Нет, причина была, вероятно, в его особой ночной деятельности...

Он живо интересовался политикой. Читал газеты, с которыми обращался по-свойски: идя на прогулку, сгибал газету в несколько раз, чтобы она могла поместиться в наружном кармане его пиджака или плаща. На удивлённые вопросы, почему политика ему интересна, – ведь известно, что она не влияет на эволюцию, – он отвечал, что, наблюдая политические интриги и игры, можно видеть, как идёт и распространяется Свет. Ему нравилось наблюдать, как меняется мир. Однажды за завтраком он рассказал нам, что увидел во сне Иру, нашу дочь, плачущей. Стал её расспрашивать, и она ответила: «Мы поссорились с моим женихом-англичанином». И её жениха он тоже видел в этом сне: «Высокий, светловолосый...». Да, мой зять высокий и светловолосый. Они с Ирой познакомились в США. Он родился здесь, но мама у него – потомок первых английских эмигрантов-протестантов. Когда Михаил Цезаревич увидел свой сон, Ире было 15 или 16 лет, а об отъезде в далёкую Америку мы в ту пору и не помышляли.

Михаил Цезаревич был в высшей степени деликатный и утончённо-интеллигентный человек. Никакой экстравагантности, странностей, причуд и капризов выдающейся персоны у него не было. Учил тому, что самые простые, известные абсолютно каждому человеку нравственные истины, если их правильно понимать и руководствоваться ими в жизни, – чудесны.

Он мог быть суров. Я видел, как он отчитал пасынка-инвалида, сына Веры Николаевны, за то, что тот явился к нему пьяным. «Я уже говорил тебе, чтобы ты не смел являться ко мне в таком виде!», – сказал Михаил Цезаревич Герману, не повышая голоса, но твёрдо. И того как ветром сдуло.

Был у него один загадочный жест. Когда он прощался с человеком, поднимал обе руки вверх, чуть согнув их в локтях и наклоняя в направлении уходящего. Этим жестом он как будто прокладывал ему дорогу, охранял его. И выглядел он в этот момент величественно, даже когда бывал нездоров, как будто поднимался во весь свой гигантский рост.

Когда умерла Вера Николаевна, впустил по добросердечию во вторую комнату своей квартиры молодую семью: мужа с женой и мальчика, их сына. Денег с них за проживание не брал. Он надеялся, что они будут помогать ему, старому человеку, в быту. Но помощники они оказались некудышные, да ещё и скандалисты и пьяницы, и Михаилу Цезаревичу порой приходилось вмешиваться: их сдерживать, мирить и призывать к порядку. Я спросил его однажды, почему он их впустил, незнакомых и неизвестно каких, и почему, узнав, какие они, он не выставит их за дверь. Он ответил, пристально глядя мне в глаза, тихо и внушительно: «Так надо было».

Вероятно, Михаил Цезаревич возвращал им некий кармический долг. Впоследствии он прописал их, и после его ухода семья осталась жить в этой квартире.

Постоянно наблюдавший его врач удивлялся его жизнестойкости, потому что при таком «джентльменском наборе», как шутливо называл свои болезни Михаил Цезаревич, ему, врачу, непонятно было, как этот человек жив. Михаил Цезаревич ушёл из этого мира 30 июля 1993 года на 91-м году жизни. Это в наши дни не столь большая редкость – доживают и до более преклонных лет. Но он в этом возрасте сохранял великолепную остроту и ясность ума, а также огромную силу духа.

США, Белмонт, Калифорния

(Окончание следует)