Дельфис

Проблема соотношения науки и религии столь многогранна и имеет столь давнюю традицию обсуждения, что в рамках данной статьи невозможно сколь-нибудь полно осветить её нюансы, а тем более предложить аргументированное решение. Поэтому я сосредоточусь лишь на некоторых методологических аспектах проблемы.

Начну с того, что выделю три принципиальных трудности, с которыми сталкивается любой исследователь, желающий последовательно и непредвзято разобраться в данном вопросе. Во-первых, взгляд на соотношение между религией и наукой будет в существенной мере определяться его собственным мировоззрением. Принадлежность к определённой религиозной конфессии, национальной традиции или отрасли научного знания неизбежно наложит субъективный отпечаток на характер выводов, которые сделает данный исследователь. Наиболее желательный вариант преодоления данной трудности — ясное осознание неуниверсальности собственного видения проблемы и открытость для учёта иных ракурсов её осмысления. Плюс понимание того, что рёбра пирамиды далеки друг от друга лишь у её основания, а чем утончённее и шире познающее сознание, тем с более высокой синтетической точки зрения оно может обозреть и объединить, казалось бы, непримиримые позиции.

Во-вторых, религия и наука взаимодействовали и взаимодействуют по-разному на Западе и на Востоке. В Китае и Индии они никогда (по крайней мере, вплоть до XX века) не конфликтовали друг с другом, в то время как на Западе они нередко находились в состоянии жёсткого противостояния. К тому же сами феномены религии и науки существенно разнятся на Востоке и на Западе. С одной стороны, европейские историки вплоть до последнего времени считали, что Восток не создал своей науки, ибо там отсутствовала систематическая экспериментально-техническая деятельность, а также теоретико-понятийный аппарат планирования и объяснения её результатов. С другой стороны, представители восточных религий (например, буддизма и веданты) никогда не могли понять европейского естествознания, способного при изучении природы абстрагироваться от человека и закономерностей его психической жизни.

В-третьих, и на Востоке, и на Западе «образы» и социальные функции религии и науки претерпевали серьёзные исторические изменения, а, соответственно, менялись и отношения между ними. В Европе данная динамика более очевидна: подчинение науки религии в Средние века — размежевание религии и науки с эпохи Возрождения — попытка избавиться от религиозных «предрассудков» в позитивистских, марксистских и нигилистических культурных проектах XIX-XX столетий. Однако и в восточных странах, особенно с конца XIX века по мере становления национальных научных организаций, понимание сущности религии и её взаимоотношений с наукой не оставалось неизменным. Здесь достаточно вспомнить появление на протяжении всего XX века многочисленных модернистских течений в веданте и буддизме, пытающихся учесть и освоить результаты науки, и их непростые отношения с ортодоксальной восточной религиозной мыслью.

Вышеприведённые примеры говорят о том, сколь важно учитывать, с одной стороны, конкретный культурно-исторический контекст при обсуждении проблемы взаимоотношений между наукой и религией, а, с другой стороны, сколь поверхностными могут быть обобщения, сделанные именно на конкретном культурно-историческом материале.

В-четвёртых, — и это, быть может, самое главное — наше понимание условий и перспектив сосуществования науки и религии в определяющей степени зависит от того, какой исходный смысл мы вкладываем в сами термины «религия» и «наука». А поскольку феномены науки и религии исключительно сложны и многомерны, то ракурсы их смыслового видения и, соответственно, сопряжения, могут быть самыми разнообразными. Так, науку можно рассматривать и как особый тип производства знания, и как профессиональное сообщество, и как систему подготовки и переподготовки научных кадров. Соответственно, и религия может трактоваться как особый тип мировоззрения, как разновидность культово-магической деятельности, как жизнь церкви, и, наконец, как особая социальная общность верующих.

Исходя из всего сказанного, можно сделать общий вывод, что избежать многообразия и неоднозначности в истолковании соотношения науки и религии принципиально невозможно. Они предопределены как особенностями объекта, так и субъекта анализа. Казалось бы, такой бесконечной полифонии и равноправию точек зрения следовало бы только радоваться. Однако любое разнообразие хоть и хорошо, но таит угрозу абсолютного хаоса в виде эгоистического произвола и самодовольного субъективизма, когда не возникает желания рационально излагать и обосновывать свою собственную позицию, равно как и прислушиваться к чужой. Обывательский принцип «у каждого своя правда» в конце концов всегда оборачивается принципом «у каждого своя ложь» и оголтелой защитой собственных предрассудков. Безбрежный плюрализм неизбежно вырождается в крайности догматизма, либо скептицизма. Кстати, скептик — чаще всего разочаровавшийся догматик; а догматик — слепо уверовавший скептик. Но как неопровержимо свидетельствует исторический опыт, догматизм и скептицизм равно неплодотворны ни в науке, ни в религии, а в вопросах об их соотношении — тем более. Это исключает возможность всякого диалога и взаимопонимания между ними. Поэтому, не отрицая многообразия точек зрения, следует всё же попытаться найти такое объективное основание сопоставления, которое бы: а) давало возможность рассмотреть религию и науку как некие относительно устойчивые феномены в межкультурном и историческом планах; б) позволило объяснить закономерности их взаимодействия в рамках сегодняшнего дня; в) определить перспективы их развития.

С этих позиций наука и религия могут быть рассмотрены как самостоятельные и автономные области духовного опыта (и, соответственно, различные сферы духовной культуры), связанные с деятельностью различных познавательных способностей сознания и обеспечивающие в силу этого многомерное и многогранное творческое бытие человека в мире.

Наука характеризуется доминантой логических (рассудочных и разумных) способностей сознания, позволяющих получать всеобщее, доказательное и интерсубъективное (то есть однозначно понимаемое многими индивидуальными сознаниями) знание [1]. Предмет традиционной науки (прежде всего, конечно, естественных наук) — мир, некоторая внешняя предметность, противостоящая человеческому «я». Но даже если наука (например, психология или медицина) изучает человека, то она с необходимостью превращает его во внешний предмет, рядоположенный другим предметам и процессам окружающего мира. Цель учёного — получение объективно-истинного знания, которое может быть проверено другими членами научного сообщества, и, следовательно, должно носить безличный характер. Наука, по крайней мере вплоть до последнего времени, в основном отвечала на вопросы «как?» и «почему?», реже — «откуда?» и практически не задавалась ценностно-метафизическими проблемами типа «во имя чего?» и «для чего?». «Проблема источника и закономерности организации природы, — верно отмечает М.К.Петров, — есть, с точки зрения науки, псевдопроблема: был бы порядок, а как он там оказался — доискиваться поздно и бесполезно. В этой метафизической неразборчивости и сила, и слабость науки» [2]. Немудрено, что наибольшие успехи науки связаны именно с изучением материального мира, а общий процент знаний о человеке до сих пор составляет в её массиве всего около 5%.

Религия, в отличие от науки, основана на такой познавательной способности, как разум (или ведение) сердца, и подразумевает сердечную личную связь человека с высшими духовными началами и ценностями бытия, с которыми он совестно сверяет свои жизненные поступки. Это совершенно объективное для личности духовное знание, как бы вливающееся в открытые вены его сердца (откровение). Именно о такой сердечной вере-знании (а не о догматическом принятии каких-то идей и аксиом без всяких доказательств) всегда говорили и говорят наиболее авторитетные отцы Церкви. Еще Климент Александрийский писал о «духовных очах сердца», дарующих подлинную веру в Бога [3], а впоследствии один из самых выдающихся христианских подвижников Исаак Сирин наставлял, что «если достигнешь чистоты сердца, производимой верою в безмолвии от людей, то... внезапно обретётся пред тобою духовное ведение» [4]. В понимании разума сердца, как ядра религиозного опыта, едины все мировые религии. Крупнейший даосский мыслитель Чжуан-цзы говорил: «Я странствую сердцем по началу вещей». Излюбленным девизом суфиев были следующие слова: «Истинная кааба¹ — это сердце, а не каменный дом». Известно и особое почитание чакрама сердца в индийской религиозной традиции.

Исходя из такого понимания сущности науки и религии, бесперспективными видятся следующие крайности в решении вопроса об их соотношении. С одной стороны, это стремление подчинить науку религии (и наоборот) или же механически растворить их друг в друге. Такие попытки в истории всегда оканчивались или духовным насилием, или вавилонским «смешением языков». С другой стороны, не менее ошибочны попытки абсолютно развести науку и религию (знаменитая европейская теория «двойственной истины»), поскольку и личный духовный опыт, и духовная культура человечества в целом должны образовывать некоторое единство, несмотря на всё разнообразие. В противном случае разрушается не только целостность культуры, но и целостность психического мира человека. С этих позиций наиболее целесообразным представляется взгляд на науку и религию как на взаимодополнительные сферы духовного опыта, чей диалог и взаимообогащение является условием целостности мировоззрения и гармонии внутреннего духовного мира личности. В идеале они должны образовывать соборное (А.С.Хомяков) или симфоническое (Л.П.Карсавин), или синархическое (П.А.Флоренский) единство, где части не утрачивают автономии и своеобразия, а, наоборот, самовосполняются и прирастают через обращение к иному типу познания и творчества, тем самым обеспечивая рост и гармонию Духа как некой интегративной целостности.

Возникает естественный вопрос: «А насколько соборный взгляд на взаимодействие науки и религии соответствует реальному положению дел в современной духовной культуре и не противоречит ли он всей истории их взаимоотношений?». И здесь можно констатировать, что начиная со второй половины XX века — и чем дальше, тем больше — религия и наука начинают испытывать объективную потребность в обращении друг к другу. Так, наука посредством своих экспериментальных и теоретических средств всё больше подтверждает правоту и мудрость древних воззрений на мир и на место в нём человека, а также обращается к религии в поисках твёрдых ценностных оснований своей деятельности. С другой стороны, религия начинает всё больше опираться на научные факты и строгие рациональные доказательства при интерпретации и пропаганде своих истин и ценностей, поскольку современная наука вступила в её традиционные «вотчины», связанные с закономерностями психической жизни и духовных переживаний человека. Учитывая эти тенденции, которые неуклонно набирают силу, мы можем говорить о вступлении человечества в эпоху радикального антропокосмического поворота и отказа от воинствующего антропоцентризма, когда человек и его духовная жизнь всё более обнаруживают своё физически-космическое, трансперсональное измерение; а сквозь покров вроде бы сугубо физического и безжизненного Космоса начинает проступать живой человеческий лик. Иными словами, материальный мир, подверженный исследованию точными научными приборами и методами, и нематериальный человеческий дух и его надземные основания, постигаемые внутренним религиозным опытом и сердцем, начинают как бы утверждать свою противоположность. Это предвидел ещё Свами Вивекананда, когда писал, что «тем, кто ориентирован на познание внешнего мира, и тем, кто ориентирован на внутренний опыт, суждено встретиться в одной точке, когда они достигнут пределов своего знания» [5].

Сущность же совершающегося на наших глазах антропокосмического поворота связана с изменением представлений о роле и месте человека во Вселенной. Он предстаёт уже не как сугубо земное и конечное, а как нравственно-космическое существо, отвечающее как за процесс собственной, так и планетарной эволюции и имеющий неограниченные возможности совершенствования. Он — ключевая сила мирового бытия, духовно-материальная сила. Его сознание, как показывают современные экспериментальные исследования, может оказать не только опосредованное, но и непосредственное физическое воздействие на окружающие природные процессы и собственную телесность, причём это воздействие может быть как позитивным, так и негативным, в зависимости от содержания его сознательного акта. Получает подтверждение старая религиозная истина, что нравственным человеком полезно быть даже в физиологическом смысле, а истина не может быть разрушительной и безнравственной; что ценности материального потребления, эгоизма и властвования есть ложные псевдоценности, а идеалы аскезы, нестяжательства, ненасилия, познания и бескорыстного творчества есть вечные и неизменные путеводные звёзды человеческого духа. Становится всё более очевидной и другая закономерность: никакого параллельного роста материальных и духовных потребностей быть не может. Если одни прибывают, то другие неизбежно убывают, и если материальные здоровые потребности всегда конечны, то духовные потребности могут расти бесконечно.

Неудивительно, что передовые учёные и религиозные деятели образуют сегодня единый фронт борьбы за вечные духовные приоритеты человеческого бытия против техногенно-потребительских ценностей современной цивилизации с её культом эгоцентризма, отрицанием всеобщей истины (научным релятивизмом) и нравственным скептицизмом. Фактически науке и религии сегодня противостоит «бесовское» выворачивание мира наизнанку, где духовное «небо» и духовное «дно» давно поменялись местами и где человек, благодаря техническим средствам массовой культуры, оказывается как бы в чудовищном внутризеркалье: у него нет ощущения почвы и нет видения высших небес, а есть лишь умело поставленные сверху и снизу зеркала, в которых он видит лишь свое иллюзорное и болезненно-вывернутое изображение. Интеллигентской апологией такого извращённого восприятия мира и человека выступает философия постмодерна с её культом жизни как игры, назойливой иронией и шутовством, бесконечной сменой масок, циничной профанацией религиозных святынь и глумлением над научным разумом. Борьба с этой изощрённой апологией распоясавшегося эгоиста и потребителя во имя сохранения здорового (и духом, и телом) человека — это объективная общекультурная почва для мировоззренческого союза науки и религии.

В этих условиях сознательный и взаимоуважительный диалог между ними приобретает особую актуальность и значимость, и он постепенно разворачивается, причём успешнее всего — в России, духовные традиции которой просто-напросто несовместимы (в чём мы все сумели убедиться за последние 10 лет) с идеологией псевдосвободного западного потребительства, вседозволенности и распущенности. Я лично с большой пользой для себя участвовал в нескольких теоретических конференциях в Москве и на Алтае, где в свободной и открытой обстановке обменивались своими взглядами богословы, философы и учёные. Мои представления о принципах проведения подобного диалога, дающих наиболее плодотворные результаты и способствующих формированию гармоничного духовного Космоса Культуры, изложены в соответствующей теоретической статье [6]. Здесь же я остановлюсь на том, что в перспективе может дать самой науке и самой религии их сознательный, лишённый предвзятости, соборный диалог.

Начну с науки, и прежде всего с естественных наук. Благодаря религии, всегда обращавшейся к духовному миру человека, наука имеет возможность обрести, наконец, свою ключевую предметность как условие собственного прогресса и ценностного укоренения. Таким предметом должен стать сам человек как конденсат всех материальных энергий, полей и процессов. Не человека надо низводить до уровня известных ныне физических и химических законов, а физику и химию поднимать до уровня человека. Он должен стать главным объектом экспериментальной науки в его многочисленных связях с природными явлениями и процессами. Сквозь призму (в прямом и переносном смысле) человека естествоиспытатель должен смотреть и на микро-, и на мегамир. Благодаря возвращению к древнему религиозному принципу тождества макро- и микрокосмов наука имеет возможность целенаправленно воспарить в духовные небеса.

Но верно и обратное. Религия благодаря науке обретает верное понимание своих вечных идей и ценностей, подчас обильно заваленных церковной догматической мишурой и ветхой обрядностью. Она должна перестать отрывать человеческий дух от тела и от природы; земной мир от надземного. Дух и мысль имеют своё многообразное телесно-материальное проявление, а надземные духовные миры обретаются лишь через земное служение. Через восприятие научных истин религия имеет возможность сойти сегодня на Землю и стать живым опытом духа с очищенными и по-настоящему утверждёнными идеалами личного жизнеустроения. Ведь именно вокруг них, представленных образами Христа и Будды, Моисея и Магомета, группируются и обретают смысл все другие религиозные идеи и символы (вероисповедальная догматика, культ, богословские построения и т.д.), и именно в жертвенном пути основателей мировых религий и следовавших за ними святых праведниках и подвижниках наиболее явственно просвечивают контуры иной Земли и иного Неба, где нам всем когда-нибудь предстоит продолжить свой путь. Более того, благодаря науке религия имеет сегодня возможность заново открыть и оправдать своих незаслуженно забытых, а иногда и оклеветанных, авторитетов, например, Оригена, тем самым внутри себя обретая основания и добрую волю для принятия истины иных религиозных систем.

В связи с этим выскажем убеждение, что есть одна, по-настоящему срединная, точка в человеке, обратившись к которой наука и религия могут получить наиболее мощный импульс к собственному развитию, взаимному пониманию и, вместе с тем, сохранению автономии в рамках духовного единства. Как ни парадоксально, но именно этот объект лежал в основе разделения религии и науки. Я имею в виду сердце человеческое как тончайшее и сложнейшее материальное образование и, одновременно, как цементирующий центр духовной жизни человека. В настоящее время совершенно очевидно, что сердце — это не только важнейший физиологический орган, но и интегратор психоэмоциональной жизни личности. Кроме того, данные по операциям шунтирования сердца говорят о том, что несмотря на то, что в чисто физическом плане сердце работает лучше, умственные способности индивида, подвергшегося операции, довольно заметно ухудшаются. Наконец, накапливается всё больше статистического материала, связанного с изучением больных с пересаженным сердцем, которые свидетельствуют, что человек постепенно приобретает черты характера и способности донора, сердце которого ему пересадили. Иными словами, эмпирическое подтверждение получает исконная религиозная идея, что именно сердце является живым органом и носителем глубинного «я» личности и что мыслит человек вовсе не только «при помощи мозга», как назойливо твердила десятки лет плоскоматериалистическая философия, но и в неменьшей степени благодаря сердцу.

Я рискну высказать гипотезу, что изучение сердца со стороны самой точной и фундаментальной науки — физики (естественно, при её тесном сотрудничестве с медициной, биологией и психологией) должно привести к самым фундаментальным открытиям. Возможно, именно здесь будет лежать ключ и к верному теоретическому пониманию сущности человека в целом, и к окончательному научному оправданию религиозного опыта как разума сердца, а главное — к гармонии теоретического разума и сердца, чего так не хватает современной рационалистической культуре.

Об этом всегда, кстати, говорила русская религиозная «метафизика сердца», представленная именами П.А.Флоренского, И.А.Ильина, Б.П. Вышеславцева, П.Д.Юркевича. Больше ни в одной национальной европейской традиции она не была развита (на Западе ей занимался разве что Блез Паскаль). Вспомню в этой связи и русскую литературу, которую всегда отмечали как раз сердечность и душевная человеческая теплота. Наконец, пришла пора вспомнить и Учение Живой Этики (Агни Йоги), где сердце провозглашается центральным органом земного и надземного бытия личности, собирающим и трансформирующим все многообразные потоки психической энергии в Едином Живом Космосе. Агни Йога получает в этом плане подтверждение в качестве метанаучного и метафилософского учения, позволяющего системно интерпретировать духовные искания прошлого, осуществлять синтез знания в настоящем и правильно предвидеть будущее. На её основе можно сделать общий вывод, что сердце является не только синтетизирующим центром индивидуального сознания, но в качестве приоритетного объекта исследования — средством интеграции всей духовной культуры общества в лице её важнейших сфер (религии, науки, философии и искусства). В этом процессе сердечного собирания духовной культуры и сама Агни Йога будет, по-видимому, всё глубже и глубже раскрывать перед ищущим человечеством свои смысловые сокровища, тем самым подтверждая как своё огненно-надземное происхождение, так и правоту своего великого пророчества, что следующее тысячелетие будет ТЫСЯЧЕЛЕТИЕМ СЕРДЦА И СЕРДЕЧНОЙ ОТКРЫТОСТИ!