Дельфис

Тот, кто думает, что литература объединяет мир, ошибается. Лишь музыка способна объединить его. И слово в своём стремлении к музыке совершенствуется и набухает ассоциациями, приобретая смысл, не объяснимый простой логикой.

Развалины монастыря, море, квартет, волны – метро, разговор с женой – поезд, девочка с хищным голосом, пьяные крики в тамбуре – море, орган, девушки, опять один.

Нет, подумал я, не вытянуть мне этот (сюжет)

Но попробуем…

В краю ветров, скал и моря купались киты.

На берегу печального моря Заката, в руинах монастыря Страстей Господних играл странный квартет…

Сначала на белые камни выскочил Некто во фраке, с подбитым глазом, вытащил из-под полы трубу и вскричал отчаянно и тонко.

И умолк.

Ровный и безразлично-упорный шум моря заглушил трубный отзвук.

И тогда еле слышно, терзаемая и обрываемая порывами жестокого ветра, тягучим отзвуком, тоскливо затрепетала затерянная в светлых верхушках сосен скрипка, и плач её, грустью обволакивая стволы, туманом опускался вниз и слезами ложился на песок…

Из пустынной дали донеслась мольба захлёбывающейся виолончели и разбилась о мёртвые камни…

Внезапно то, что издали казалось ржавым остовом разбитого корабля, дико вскрикнуло и истерично рассмеялось. Отрывистые, невыносимо скребущие звуки разбитой клавиатуры выброшенного на белый песок клавесина поползли в море, и его дребезжащие вопли забились над обречённой, жутко рыдающей виолончелью, гибнущей в серых волнах моря. Не мог безумный успокоиться и всё плакал там хрипло и гулко.

Ещё долго звучал этот ужасный квартет…

На белые кресты развалин набрёл Старый Флейтист и, умирая, залитый кровью отходящего Солнца, взвыл пронзительно и безнадёжно…

И умолк.

Белой пеной ненависти протяжно исходило море…

Плыли рухнувшими глыбами трупы утонувших китов…

Кровь погибших стекала в море багровыми струйками…

Было светло и больно.

^{Партитура Времени. Рис. О.В.Уралова}

Где-то среди этой боли плакали марши для жизни, гибели и любви…

Где-то в глубинах моря всматривались с надеждой и страхом новые марши для жизни, гибели и веры…

А где-то внутри хаоса этих звуков уже бродили левые марши для жизни, гибели и лжи…

Повисла слеза на Солнце.

Содрогнулось море от трубного воя.

В пучине злорадно воющих звуков зазвучали новые марши.

Зарыдал, обнимая багровые скалы, леденящий Норд-Ост.

Звуки рухнули.

Задрожали старые камни.

Забился в истерике жестокий ветер, неся из дали морской жуткие стоны.

Откуда-то выскочил Трубач, бодрящие звуки его трубы вытаскивали из издёрганного хаоса задорно воющих звуков левые марши для жизни, гибели и лжи.

И понеслись уже радостные трубные вопли и припевы.

Пришли пылающие Солнца.

Настало – из основ и глубин бытия на поверхность пространства-времени вышла Глубина-Основа.

Так, в криках и горе одних, страхах и надеждах других, явилась сердцу оплаканных Молодая Истина.

Рыдал, разбиваясь о скалы, и падал в море свирепый Норд-Ост, порывами своими взметая белые слёзы пены и заглушая страдающую мелодию, всю эту музыку, последние предсмертные стоны и злорадно радостный трубный вой новых маршей.

И наступила Тишина.

А мешает ли Истина в сердце её пониманию?

Не мешает ли Разум восприятию Истины?

Во время одной из великих бурь, которые так часто бывают поздней осенью, уходил я пустынным берегом моря. Вокруг было оно одно и его одинокий белый берег. Вдали ржавели дали. Китов не было.

Мне показалось тогда, что нет на земле более дивных звуков, чем эти грозные, скрежещущие раскаты, гул и гром, среди которых и наперекор которым ликует венец из небесных ангельских пений.

На переднем сиденье тихо сидела тётка и изредка, будто вспоминая что-то, несчастно икала. Рядом вертелась маленькая девочка, в ручках у неё была кукла, которая отвратительно хищным, писклявым голосом требовала: «Папа, попить!». В тамбуре звучали пьяный хохот и матерная ругань.

Всё в мире происходит одновременно. Все звуки мира – его музыка. Да, партитура времени – самая сложная на свете, но зато ей не требуются ни дирижёры, ни оркестры, ни солисты. Только публика. Слышащая, даже если и не слушающая звуки текущего, замирающего и постоянно возвращающегося Времени.

В детстве я бежал стремглав ранним утром к реке, над которой висел туман. Другой берег не был виден, но я знал, что это река. Моря я не видел, но знал, что у моря только один берег. Что удивляло.

Орган играл что-то из прелюдий Скрябина. Я прекрасно знаю, что Скрябин для органа вообще ничего не писал, но это были прелюдии Скрябина. И они жили, жили, как девушки, они хотели, чтобы он умер. Потому что они хотели просто жить, тогда они могли просто звучать и умереть, когда придёт их время.

А я вновь стремглав бегу ранним утром к реке. Над ней висит туман. Берег одинок. И я – всегда.

Сентябрь-октябрь 1968 г.

Послесловие. Он ушёл недавно и нелепо. Непоправимая ошибка врачей. Ах, как это трудно – терять близких по духу друзей. Почти за пятьдесят лет до этого печального события он всё знал. Чувствовал. Этот одинокий, как утренний берег, человек вмещал в себе всю Вселенную…