Дельфис

^{Н. Шмидт – о нём говорил весь мир}

 

1928 год, июнь. Сотни миллионов людей с волнением следили за развязкой событий, разыгравшихся в Арктике. Одно имя – Нобиле – было у всех на устах. Замолкла рация дирижабля «Италия», возвращавшегося на базу после сенсационного полета к Северному полюсу. Сомнений не оставалось – произошла катастрофа. Но живы ли аэронавты и где их искать? Этого пока не знал никто. Раненный при катастрофе итальянский радист Джузеппе Бьяджи, скрючившись в крохотной палатке на дрейфующем льду, тщетно отстукивал «SOS». Мир не слышал его...

^{Дирижабль «Италия»}

 

 

Первым сигнал бедствия принял советский радиолюбитель Николай Шмидт – теперь уже его имя замелькало в заголовках газет. Николай Шмидт! На поиски аэронавтов отправлялись экспедиции – 16 судов, 22 самолета, более полутора тысяч человек из шести стран! Но именно советским людям удалось спасти затерянных среди льдов Ледовитого океана участников полета...

В самом начале в итальянской газете «Паэзе сера» появилась карикатура: русские – в лаптях, прыгая с льдины на льдину, «спешат» на помощь Нобиле. А в конце весь мир – впервые, наверное, после Октябрьской революции – рукоплескал подвигу советских полярников. «Русские дали европейской цивилизации первый урок»; «Мы смотрели на Россию, широко открыв от удивления глаза», – писали иностранные газеты...

События в Арктике, потрясшие почти век назад, не забыты и сегодня. Десятки книг, сотни статей. Совместный советско-итальянский фильм «Красная палатка» прошёл не так давно по всем киноэкранам мира. Немножко обидно только, что Николай Шмидт – один из героев этой исторической эпопеи показан в кинокартине этаким неотесанным деревенским пареньком. Вроде бы просто случайность, что именно он первым услышал «SOS».

Рассказывают, что в годы войны итальянские партизаны назвали свой отряд отрядом Бьяджи – Шмидта. А в 1976 году именем Бьяджи Шмидта был назван лагерь итальянской экспедиции в Гренландии. Нет, имя Николая Шмидта не забыто. Но – странное дело – почти ничего не было известно о нём и о его дальнейшей судьбе. Каким он был, какой прошёл жизненный путь? Чтобы ответить на эти вопросы, пришлось заняться поисками сведений о нём в забытых публикациях, завести переписку с людьми, знавшими его, направить многочисленные запросы в организации и ведомства.

Многое прояснил очерк Ефима Борисова в журнале «Огонёк», написанный по горячим следам в октябре 1928 года, когда Шмидт приехал в Москву. Эта небольшая публикация ценна тем, что в ней Шмидт сам рассказывает о себе.

Собранные воедино сведения, дополненные некоторыми, доселе не известными подробностями, колоритными деталями и чёрточками, рассказанными его земляками, позволяли уже достаточно ясно представить себе этого человека. Но дальнейшая его судьба оставалась неизвестной. И вдруг удача! Работникам Вохмского филиала Костромского государственного объединенного историко-архивного музея-заповедника П.Я. Орловой и А.Н. Холмовой удалось разыскать радиоинженера, который жил и работал со Шмидтом до 1933 года. Этот человек жил в Комсомольске-на-Амуре и почему-то упорно не отвечал на мои письма. Тогда в далёкий путь отправилась я – вначале в Комсомольск, потом в село Вохму, чтобы там, на месте, осмыслить всё, что довелось услышать и собрать. И вот теперь могу начать рассказ о жизни Шмидта.

Родился Николай в 1906 году в Киеве. Отец его, Рейнгольд Эрнестович, был военным инженером и педагогом. Мать, Анастасия Григорьевна (в девичестве княжна Маматкази), закончила Петербургский институт благородных девиц, владела немецким, французским и английским языками, играла на фортепиано, знала много рукоделий. В семье было четыре сына: Николай, Владимир, Борис (утонул в детстве) и Александр.

Николай с малых лет проявлял интерес к технике. Воображение его было потрясено, когда на уроке физики он узнал о «телеграфии без проводов», как тогда называли радио. Загадочный мир радиоволн поманил его, захотелось глубже проникнуть в эту, ещё мало исследованную, область техники. Юный радиолюбитель решает приступить к самостоятельным экспериментам. В 14 лет, будучи учеником школы второй ступени во Владивостоке (к тому времени семья Шмидтов перебралась туда), Николай уже проводит серьёзные опыты. Раздобыв где-то или смастерив катушку Румкорфа, он собирает в 1920 году свой первый искровой передатчик.

Однажды, когда Шмидт, как всегда, ночью работал на передатчике, отплыв немного от берега в лодке, свет сигнального фонарика привлёк внимание японского берегового патруля – Владивосток был во власти интервентов. Незадачливого экспериментатора доставили в комендатуру, а содержимое лодки реквизировали. Отцу его стоило немалых усилий убедить оккупантов в том, что сын не шпион, а просто любознательный подросток.

«Эта история, – рассказывал Шмидт корреспонденту "Огонька", – надолго отбила у меня охоту заниматься серьёзными радиоопытами. Во всяком случае до окончания японской оккупации... Я рисковал навлечь на себя жестокую кару в случае нарушения запрета продолжать эту работу».

Шёл 1920 год. За многие тысячи километров от Владивостока, в Нижнем Новгороде, в радиолаборатории, впоследствии получившей имя В.И. Ленина, по существу только зарождались отечественная радиотехника и радиовещание. В разных городах и сёлах появляется всё больше пытливых юношей, которые, как и Шмидт, покорённые романтикой радиосвязи, мастерят из подручных средств, проявляя чудеса выдумки и находчивости, самодельные радиоаппараты. Число таких любителей радиотехнических опытов значительно возросло в 1924 году в связи с начавшимся регулярным радиовещанием в нашей стране. Радиолюбительство окончательно утвердил в правах закон о «свободе эфира», разрешавший частным лицам пользоваться самодельными приёмниками, промышленность их выпускала очень мало. Чтобы научиться их делать, люди объединялись в радиолюбительские кружки. Вот интересные цифры: из имевшихся у населения нашей страны в ту пору 16 тысяч приёмников 13 тысяч были кустарными!

После смерти отца семья Шмидтов вернулась в Киев, где жила мать Анастасии Григорьевны, а в 1924 году Шмидты переезжают в Нижний Новгород – центр радиотехнической мысли страны. Не удивительно, что увлечение радио с новой силой захватывает юношу. К сожалению, мы не знаем, учился он там или работал. Но то, что Николай преуспел в своих радиоопытах, нам известно. Одержимый идеей создания первоклассного аппарата, он сумел раздобыть в какой-то войсковой части радиолампу, которая требовала для своей работы напряжения в 500 вольт! Но это не смутило юного конструктора, и он собрал свой первый ламповый приёмник.

Только год семья Шмидтов прожила в Нижнем Новгороде. Задержись она там, и, я уверена, судьба привела бы Николая, как и многих других нижегородских радиолюбителей, в стены знаменитой радиолаборатории, где он вырос бы в радиоинженера, а возможно, и учёного. Но судьба распорядилась иначе.

У Анастасии Григорьевны было несколько сестёр. Одна из них, Вера Григорьевна, жила на станции Шарья (ныне город) Северной железной дороги, сын другой – Екатерины Григорьевны – служил лесничим в тех же краях, на кордоне, недалеко от села Заветлужье Нижегородской губернии. Вот к ним-то, поближе к земле, где полегче было прокормить трёх сыновей, и перебралась Анастасия Григорьевна. После смерти мужа она едва сводила концы с концами. В Заветлужье Шмидты поселились в комнатушке над лавкой инвалидной кооперации. Николай стал «избачом», заведовал избой-читальней. Владимир работал на заготовке и сплаве леса. Шура был ещё подростком.

Вскоре в Заветлужье разнеслась молва о Николае, который увлечённо конструировал радиоприемники. Он с радостью делился своими знаниями и опытом с заветлужскими парнями. Многие по его примеру собирали немудрёные радиоаппараты. Подумать только: в селе, где и электричества-то не было, массовое радиолюбительство! Оазис в глухом лесу! И если раньше вести в эти места доходили с большим опозданием, то маленькие аппараты, которые мастерили Шмидт и его ученики, помогли людям лучше чувствовать пульс времени, ритм жизни страны, помогали узнавать о делах всенародных.

В 1927 году произошло очень важное в жизни Николая событие. Он встретил человека, с которым подружился, а потом вместе в течение десяти лет работал и жил. Это был шестнадцатилетний юноша Михаил Смирнов. Он приехал в Заветлужье на каникулы к родителям из соседнего села Вознесенье-Вохма, где учился в школе второй ступени. Именно к нему уже в 80 годах прошлого века, после упорного его молчания я летала в Комсомольск-на-Амуре. От встречи с Михаилом Сильвестровичем Смирновым я ждала многого. Ведь это была единственная возможность выяснить наконец судьбу Николая. Собираясь в дорогу, я ещё не знала, насколько тесно переплелись жизни этих двух людей…

Михаил Сильвестрович, щурясь от дымка папиросы, говорил неторопливо, обстоятельно, часто задумываясь: «Мы со Шмидтом сразу подружились. Он меня буквально заворожил своими радиотехническими опытами. Решили не расставаться. Мои родители – они были сельскими учителями – гостеприимно приняли его в дом. Мы провели у нас лето. А когда наступил учебный год, вместе поехали в расположенное в 35 километрах село Вознесенье-Вохма. Оно относилось к Северо-Двинской губернии, а не к Архангельской области, как указано во многих публикациях. (Позже село входило в состав Северного края, затем Вологодской, а с 1944 г. – Костромской области. – Н.Т.) Село исстари вело бойкую торговлю хлебом, мясом, льном, сплавляло лес, славилось богатыми ярмарками. Находилось оно вдали от уездных и губернских центров.

^{Село Вохма в 80-х годах}

 

 

О семье Николая могу сказать, что его мать была совершенно не приспособлена к деревенской жизни. Поэтому она с двумя сыновьями тогда же уехала в небольшое местечко возле Ветлуги, где размещалась картонная фабрика. Она стала преподавать в школе иностранные языки, а Володя и Шура работали на фабрике. В 1929 году Анастасия Григорьевна умерла. Она упала с сеновала в давальницу – отверстие для сталкивания сена в ясли – и сильно разбилась. Николай же вошёл в нашу многодетную семью как сын. Позже, уже в тридцатых годах, работая в Ташкенте, он в отпуск всегда приезжал к моим родителям в Заветлужье.

^{Н. Шмидт и глава семьи Смирновых}

 

 

В Вохме мы поселились на частной квартире. Я заканчивал школу второй ступени, а Шмидт стал работать киномехаником. Помню, был у него киноаппарат французской фирмы «Патэ», который он довёл «до ума» – пристроил к нему дуговую лампу. Неподалёку жил тракторист Григорий Меркушев. Шмидт договорился с ним, что он двигателем трактора будет помогать запускать динамо-машину. Электричества в ту пору в Вохме не было, дома освещались керосиновыми лампами».

Двадцатилетний скромный юноша, появившийся в Вохме, вскоре стал весьма почитаемым и известным на селе человеком. Свой киноаппарат он установил в профсоюзном клубе и поражал неискушённых в технике вохомцев демонстрацией «живых картинок». Николай показывал кинофильмы и громко читал текст, так как многие зрители были неграмотными. Шмидт всегда был окружён ребятнёй, с которой имел гораздо больше общего, чем со своими сверстниками. Например, он любил бегать на «гигантских шагах», которые находились на школьном дворе. Мальчики с удовольствием помогали своему кумиру в клубе – терпеливо, на протяжении всего сеанса по очереди крутили вручную динамо-машину. У Шмидта было много «последователей», в основном школьники старших классов. Шмидт учил их делать детекторные приёмники, помогал осваивать азбуку Морзе.

– Образовалось что-то вроде радиолюбительского кружка, – рассказал мне при встрече в селе Вознесенье-Вохма один из учеников Шмидта, впоследствии учитель истории, а тогда уже пенсионер Авенир Петрович Борисов. – Подставку к приемнику мы делали из двух скреплённых под углом досок. На одной из них монтировали всё, что было указано в схеме. Конденсатор готовили сами. Шмидт давал нам обрывки кинолент, мы смывали кадры и на светлую ленту наклеивали станиолевую бумагу из-под чая или конфет. Делали две книжки, листы которой заходили друг в друга. Вытаскивая или вставляя одну в другую, можно было менять ёмкость. Ребята научились собирать приёмники, ловили передачи Москвы. Если мы делали только детекторные приёмники, то у Шмидта они были самых разных конструкций. Два стола в его комнате были заставлены различными приборами, а на полу стояли аккумуляторы – элементы с кислотой. Антенна его приёмника была натянута между двумя жердями: одной, укреплённой на колодезном столбе возле дома, и другой – на ёлке, росшей невдалеке, за небольшим логом.

Николай, часто слушавший эфир, конечно, знал и о коротковолновиках. До сих пор мы говорили о «слушательском» радиолюбительстве, а в начале 20-х годов уже появлялись энтузиасты радиосвязи на коротких волнах, которые собирали не только приёмники, но и передатчики, выходили в эфир и, работая морзянкой, устанавливали друг с другом радиосвязь на неслыханно больших расстояниях. Опыты радиолюбителей вызывали недоумение в кругах специалистов, считавших диапазон коротких волн «бросовым», непригодным для практической радиосвязи. Любители тем временем с увлечением продолжали свои опыты и таким образом становились первооткрывателями большого будущего коротковолновой радиосвязи.

Николай Шмидт не мог не заинтересоваться короткими волнами, мечтал сделать передатчик. Ну, а что касается приёмников, то вот что об этом рассказывает он сам в статье «Огонька»: «За период с 1924 года мной было сконструировано множество различных приёмников, главным образом с двухсеточными лампами низких анодных напряжений (негде было достать высоковольтные анодные батареи). Последний вариант сконструированного мной приёмника представлял собой комбинацию немецкой передвижки для КВ и рефлекса. (Иначе говоря, приёмник был собран по усовершенствованной Шмидтом схеме, вероятно найденной в немецком радиотехническом журнале. – H.Т.) На этом одноламповом приёмнике мной и был принят «SOS» с "Италии"».

^{Передатчик, созданный Н.Р. Шмидтом}

 

 

Мы подошли к главному событию нашего повествования. Джузеппе Бьяджи, радист экспедиции Нобиле, среди выброшенных на лёд вещей нашёл коротковолновую аварийную радиостанцию, которую захватил с собой на всякий случай вопреки приказанию своего начальника – капитана Мариано. И вот теперь этой рации предстояло сыграть решающую роль в их спасении.

В Вохме, как обычно, текла по-деревенски неторопливая жизнь. Трудно себе представить оторванность этого края. Он как бы сам по себе. Чем богат, тем и рад. Поэт А. Яшин об этих местах написал: «Где семь вёрст до небес и всё лесом, да лесом, да лесом...» До областного центра – Костромы – люди и тогда, когда я ехала в те края, добирались сутки на перекладных. И мне по дороге в Вохму пришлось узнать почём фунт лиха. Только единственный пассажирский поезд Москва – Хабаровск на четыре минуты останавливается на маленькой станции со странным названием Супротивный, до которой не ехал, а полз 16 часов. Тут я и сошла, а потом три часа в холодном станционном зале, окружённом лесом, ждала рабочий поезд. Маленький паровозик два с половиной часа тряско и неторопливо тащил по узкоколейке в село Малораменье два видавших виды вагона. От него до Вохмы – рукой подать, около 30 км. Но на деле они обернулись очередным испытанием. Дорогу, утопавшую в глинистой жиже, разбитую тяжёлыми машинами и тракторами, наш маленький автобус чуть ли ни 30-х годов, битком набитый пассажирами, преодолевал, натужно пыхтя и шарахаясь из стороны в сторону. Из автобуса я вышла, слегка покачиваясь, как после шторма. Мои ноги тут же погрузились в вязкую и чмокающую глину. Угораздило же меня явиться сюда в октябрьскую распутицу!

Село раскинулось на холмистых берегах реки Вочки – притока Вохмы, которая в свою очередь впадает в Ветлугу – приток Волги. Стройные, в вечнозёленых мундирах ели, огненно-рыжие лиственницы, белоствольные берёзы, пышные и ещё зелёные кусты малины, склонившиеся под тяжестью первого снега, в сочетании с милыми русскому сердцу рублеными избами и двухэтажными деревянными домами представляли необыкновенно живописную картину. Сказочная тишина и безлюдье создавали странное впечатление – казалось, и село и лес нарисованы.

^{Село Вохма}

 

 

Недалеко от центра села, на улице Маяковского, 18 стояла небольшая избушка, слегка покосившаяся и изрядно вросшая в землю. В ней в 1928 году жили два друга-радиолюбителя. Когда-то возле неё и была околица. Небольшой лог отделял избушку от пригорка, на котором ещё сохранилось здание школы второй ступени, где учился Миша Смирнов, и возле которого на лавочке часто сиживал с приятелями Николай Шмидт. Рядом Вочка, пруд, на котором тогда стояла мельница. Шмидт убедил сельские власти подключить к мельнице динамо-машину, и тогда в селе загорелась первая электрическая лампочка...

^{Вохма. Избушка, где жили Шмидт и Смирнов в 1928 году}

^{и где был принят SOS}

 

 

А теперь вернёмся в годы бурного освоения Арктики. Вечером 3 июня 1928 года, через неделю после катастрофы дирижабля «Италия», сидевший у коротковолнового приемника Николай Шмидт вдруг насторожился. Сильные атмосферные шумы и замирания мешали приему, но его чуткое ухо уловило чей-то зов о помощи. «"Италия" ... Нобиле... SOS... SOS... SOS... терре... тено...» – записал он. Как потом выяснилось, переданные на итальянском языке Джузеппе Бьяджи слова «около Острова Фойн» слились и были поняты Шмидтом, как Земля Франца Иосифа. (Аналогичную ошибку через несколько дней допустили и радисты на плавучей базе итальянской экспедиции судне «Читта ди Милано».)

Первой его мыслью было тут же вызвать своего друга Мишу Смирнова, который уехал к родителям в Заветлужье. Побежал на почту и дал телеграмму. «Получив её, – вспоминает, продолжая свой рассказ в Комсомольске-на-Амуре, Михаил Сильвестрович, – я бросился в Вохму. Тридцать пять километров пробежал за пять часов. На следующий день, уже в Вохме, мы с Николаем снова приняли сигналы «SOS». Они прослушивались хорошо. Решили дать телеграмму в Москву, в Общество друзей радио».

Дальше предоставим жителю Вохмы Г.Г. Меркушеву. «Прибегает ко мне Николай, – рассказывает он, – страшно взволнованный и говорит, что поймал сигналы о помощи экспедиции Нобиле, а телеграфист отказывается принять у него телеграмму, считая её текст несерьёзным. Мы бросились к моему старшему брату, который работал механиком. Всё объяснили ему, и он пошёл с нами к начальнику почты Селезнёву. По его распоряжению телеграфист Чигарёв принял телеграмму».

Однако содержание её было достаточно туманным: «Москва. ОДР. Мукомлю. Италия. Нобиле. Шмидт. 3.VI.28» (Я.В. Мукомль – председатель Общества друзей радио СССР. – Н.Т.). Поэтому на следующий день на почте в Вохме царило небывалое оживление. Общество друзей радио, Осоавиахим, редакции газет, Наркомат иностранных дел запрашивали подробности о принятом сообщении и о самом радиолюбителе. Шмидта просили продолжать наблюдения в эфире. Срочно выслали ему посылку с радиодеталями. Через несколько дней Николай и Михаил вновь услышали едва различимые обрывки радиограмм Бьяджи.

^{Н. Шмидт. Таким он был, когда принял сигнал SOS}

 

 

Сведения о Нобиле немедленно были переданы Комитету помощи «Италии» (он был организован при Осоавиахиме и возглавлялся И. Уншлихтом), а оттуда через Совнарком в итальянское консульство. В Риме помощник секретаря министерства военно-морского флота Сириани получил их уже 4 июня.

Отвлечёмся от Вохмы и подумаем: многие ли радиолюбители у нас в стране имели коротковолновые приёмники? По официальным данным, всего чуть более пятисот человек. И теперь мы вправе задать вопрос: случайным ли было то, что сигналы из ледового лагеря Нобиле услышал именно Шмидт? Доля случайности в этом, безусловно, была. Прохождение радиоволн могло быть иным, и тогда повезло бы другому радиолюбителю, из другого района нашей страны или даже с другого континента. Но, узнав о Шмидте подробнее, мы можем говорить и о закономерности. Шмидт был талантливым человеком, влюблённым в радиотехнику, и это явилось залогом его успеха.

Хочу подчеркнуть, что Шмидт был горожанином, прожившим в деревне несколько лет. Распространённое представление о нём как о совсем юном (Шмидту уже был 21 год), неотёсанном деревенском пареньке совершенно неправильно.

Ну а теперь перейдём к той части биографии Шмидта, о которой до сих пор в литературе не было никаких сведений.

«Через некоторое время мы получили телеграмму из губернского центра – Великого Устюга, – рассказывал мне Смирнов. – Нас приглашали на работу операторами радиостанции "Малый Коминтерн". Приехали в Великий Устюг. В одной из комнат губкома партии располагалось что-то вроде приёмного центра этой радиостанции. Там мы стали жить и работать. В расписании передач была трансляция иностранных и иногородних радиостанций. Вот в эти часы я или Шмидт садились за приёмник, ловили передачу какой-либо станции, например Вены, и давали её в эфир. Так мы проработали три месяца, пока нас не вызвали в Москву. Уволились и отправились в столицу. Сначала плыли на пароходе по реке Вологде, потом пересели на поезд. Мне тогда было 17 лет. Но железную дорогу я видел впервые. Вот из каких глухих мест мы прибыли. Можете представить себе, как же меня ошеломила Москва!

Прибыв в столицу, сразу же представились председателю ОДР Мукомлю. Он внимательно посмотрел на нас, нажал кнопку звонка, и в кабинет вошёл какой-то человек.

– Выдайте этим молодчикам деньги, – сказал Мукомль и, обращаясь к нам, добавил: – А вы, отправляйтесь в Мосторг, что возле Большого театра, купите себе по костюму, сорочке, галстуку, ботинки обязательно. А потом прибудете ко мне на смотрины.

Мы всё сделали, как он велел. Да ещё зашли в парикмахерскую, побрились, постриглись. Явились преображённые. Мукомль нас пристально оглядел и говорит:

– Теперь вас, пожалуй, можно и итальянцам показать. Вот вам два билета в Большой театр на торжественное заседание, посвящённое возвращению нашей спасательной экспедиции на "Красине"».

^{Ледокол «Красин»}

 

На огромной сцене, за столом президиума, сидели знаменитые полярные учёные, моряки, лётчики, общественные деятели. И верно, не очень-то ловко среди них чувствовали себя скромные молодые люди, приехавшие из далёкого края. Общество друзей радио наградило их грамотами, а Николаю ещё были вручены именные золотые часы.

Все эти события совершенно изменили жизнь обоих радиолюбителей. В Москве они прожили несколько месяцев. Работали в лаборатории, которой руководил П.В. Шмаков, впоследствии крупный специалист в области телевидения. Потом их вызвали на собеседование к И.Е. Горону, также ставшему известным радиоинженером, руководителем работ по восстановлению пластинок с записями речей В.И. Ленина. Горон учинил радиолюбителям настоящий экзамен, а потом объявил:

– Поедете работать в Ташкент. Там очень нужны люди, которые могли бы помочь в налаживании первых линий коротковолновой связи. Поступите в распоряжение чрезвычайного уполномоченного Наркомата связи в Средней Азии.

«Так мы стали работать на научно-испытательной станции в Ташкенте, – продолжал рассказ Михаил Сильвестрович. – Мы со Шмидтом собирали стоваттные коротковолновые передатчики, выезжали с ними в районы, устанавливали их, настраивали и налаживали связь. Нам приходилось налаживать связь Ташкента с райкомами партии, частями Красной Армии, устанавливали мы рации и геологам, речникам. Шмидту, как старшему, давались задания более трудные. Ему случалось попадать в переделки с басмачами. В Ташкенте мы жили сначала в маленькой глинобитной пристройке во дворе Управления связи, а потом нам выделили комнату в одноэтажном доме в центре города. В 1933 году я переехал в Тбилиси, где поступил учиться в Институт связи. Последний раз я видел Шмидта в 1936 году.

^{Сотрудники станции Министерства связи.}

^{Сидит слева –  Н.Р. Шмидт. Стоит справа – М.С. Смирнов.}

^{Ташкент, 1933 год}

 

 

Что я могу сказать о Шмидте как о человеке? Это был образованный, начитанный человек, который хорошо разбирался в искусстве и музыке. Шмидт мне чем-то напоминал тургеневского Рудина. Такой же в чём-то очень собранный, целеустремленный, а в чём-то очень не от мира сего…»

Младший брат Смирнова, Алексей, переехал из Заветлужья в Ташкент в 1935 году и стал жить вместе с Николаем. Алексей, будучи очень способным юношей, поступил учиться на физико-математический факультет в Среднеазиатский государственный университет и одновременно в Ташкентскую государственную консерваторию. Затем он работал в Физико-техническом институте Академии наук Узбекистана. Многие годы вёл концертную и лекционную деятельность. Так что Шмидт помог встать на ноги, получить образование двум братьям Смирновым.

«Николай работал в Управлении связи УзССР радиоинженером, – написал мне Алексей Сильвестрович, – когда я приехал к нему. Начальником управления был Калюжный. Он ценил Николая как специалиста. Некоторое время перед войной Николай выполнял функции начальника радиоотдела в Управлении. Он построил более тридцати маломощных передатчиков, которые были установлены в таких городах, как Нукус, Фариш, Ургенч, Каган, и других. Жили мы тогда во дворе общежития инженеров связи на улице Мельничной, 17. Занимали комнату в десять квадратных метров. Николай спал на железной кровати, а я на раскладушке-«сороконожке». Рядом с койками стоял большой письменный стол, покрытый листом черного эбонита. На столе – патефон, приёмники. Была у нас ещё массивная этажерка, сделанная Шмидтом. Сверху на ней громоздился большой динамик в деревянном корпусе, одна полка была занята книгами, остальные – пластинками. Их у нас было около восьмисот, причём в основном с записями классических музыкальных произведений.

^{1931 год. Н. Шмидт дома в Ташкенте}

 

 

Хозяйство в доме вёл я. Иногда мы с Николаем ходили в кино, в парк отдыха, театры, особенно любили оперный. В свободное время он рисовал акварелью, преимущественно пейзажи. Хорошо помню его рисунок "Мефистофель", который производил очень сильное впечатление своим настроением и красочностью. Ещё он увлекался фотографией. Во время путешествия в Хорог на Памире и по Амударье он сделал много снимков. Николай был восторженным, непосредственным человеком. Смеялся громко, любил по-детски резвиться, прыгать, шалить. Но в моменты работы над радиосхемами становился сосредоточенным, не видел и не слышал ничего вокруг. Он выписывал и покупал много радиотехнических книг и журналов. И хотя не имел специального образования, свободно разбирался в технических статьях. Мне кажется, он обладал громадной интуицией».

Вот это почти всё, что мне удалось узнать о Николае Шмидте. Умер он в 1942 году.

* * *

На этом мой очерк в «Полярном круге» был закончен. Так решил «Главлит» в 1986 году, запретив публиковать те начало и конец, которые были мной написаны. Ныне времена изменились, а мой долг перед прекрасным человеком и талантливым радиоинженером-самоучкой оставался невыполненным. И вот теперь я это исправляю.

Во время Великой Отечественной войны все жители и радиолюбители нашей страны обязаны были сдать свои передатчики. Сделал это и Николай Шмидт. Однако какие-то отдельные детали у него остались в ящике письменного стола. Это, видимо, увидела соседка и донесла «куда следует». К Николаю пришли с обыском, а обнаружив радиодетали, сочли, что он «немецкий шпион». В 1942 году его расстреляли. А соседка получила заветную 10-метровую комнату.

Этим и объясняется молчание М.С Смирнова, когда я штурмовала его письмами с сакраментальными вопросами. Он боялся и не хотел омрачать былую славу Николая Шмидта и светлую память о нём.

^{М.С. Смирнов}

 

 

Покидая Комсомольск-на-Амуре, как и подобает специальному корреспонденту из Москвы, командированному Министром связи страны Псурцевым, на чёрной «Волге» до Хабаровска, а потом в аэропорт, я чувствовала себя бесконечно уставшей. Трудная беседа со Смирновым, встречи с местными радиолюбителями, бессонные ночи… Сказывалась семичасовая разница во времени. Семь часов лёта до Москвы. Мечтала сесть в самолёт и закрыть глаза… Но всё получилось иначе.

^{г. Хабаровск. 13 апреля 1983 г.}

 

 

Именно с того, что далее произошло в самолёте, начинался первоначальный мой очерк. Но и это начало «Главлит» запретил. Теперь я имею полное право восстановить его и им заканчиваю свой рассказ.

* * *

После напряжённой, насыщенной встречами с людьми и выступлениями командировки я предвкушала, что отдохну в самолёте. Семь часов длится беспосадочный полёт из Хабаровска в Москву. Времени будет достаточно, чтобы побыть наедине со своими мыслями и подремать. Но едва затихла посадочная суматоха, как я поняла, что над моими надеждами нависла угроза. Рядом в кресле оказался мужчина лет сорока, едва втиснувший своё могучее тело в узкое самолётное ложе. Его экспансия не давала ему покоя: он поворачивался, ёрзал, хватался то за одно, то за другое, явно искал, с кем бы поговорить.

– В командировку едете? – полетел пробный камешек в мой огород.

– Нет, домой, – коротко ответила я и отвернулась, явно показывая, что не очень-то настроена на беседу.

– Ну а что в командировке делали? Зачем пожаловали в такие далёкие края? – не унимался великан.

«Вот, пристал!» – раздосадовалась я и пробурчала:

– Выяснить судьбу одного человека надо было. Да вы его не можете знать, Николая Шмидта.

Мой сосед странно посмотрел на меня и умолк, видимо, что-то обдумывая. «Слава богу, отстал», – решила я и закрыла глаза. Но движение и шелест в соседнем кресле заставили меня их открыть. Великан протягивал мне паспорт. На первой его странице я с изумлением прочитала, что владельца его зовут… Николай Шмидт! Что за наваждение! Сколько же их Шмидтов?!

Сказочное везение? Нет. Мой попутчик, конечно, не был родственником Шмидта, биография которого меня интересовала. Сидящий рядом – был представителем другого поколения, полярник и строитель из посёлка Черский в устье Колымы. Но проговорив с ним семь часов, прослушав рассказ о его жизни, я чуть-чуть лучше стала понимать и другого Николая и, признаюсь, не жалела, что так и не удалось в самолёте отдохнуть.

Послесловие:

Двух героев нашей рубрики «Человек и время» постигла схожая судьба. И в обоих случаях инициаторами их реабилитации стали авторы очерков.

В июльские дни 2023 года, когда весь мир отмечал 95-летие спасения экспедиции Умберто Нобиле, не забыли её и радиолюбители. С итальянской стороны работала мемориальная радиостанция, а в Вохме – одна из радиолюбительских станций.

Вот, что сообщил мне нынешний энтузиаст эфира Михаил Каверин: «В музее посёлка Вохма есть справка, где говорится: "…12 июля 1984 года Верховный суд Узбекской ССР прекратил уголовное дело, по материалам которого в 1942 году был осуждён Шмидт Николай Рейнгольдович. Шмидт Н.Р. реабилитирован за отсутствием в его действиях состава преступления".

Эту справку привезла Н.А. Григорьева [ныне Тоотс]. Наталья Александровна и была инициатором возбуждения дела о реабилитации».