Дельфис

Одни народы жизнь человека отмеривают от зачатия. Другие – от рождения. Третьи – от инициации, или от вступления во взрослую жизнь. Для человека, по словам И.Канта, обладающего мужеством пользоваться собственным разумом без руководства с чьей-либо стороны, жизнь нравственная и разумная начинается с осознания главной особенности нашего бытия. Наш современник Джозеф Кэмпбелл данную особенность считал «первым законом» жизни: «Жизнь живёт за счёт другой жизни. И первый её закон – сегодня я съем тебя, а завтра ты меня» [1, с.39].

Осознание этого кошмарного принципа приводит впечатлительный разум к потрясению. Какой выход из данной ситуации? Кэмпбелл видит их три. Первый и самый простой – признавать и принимать «закон джунглей», а может быть даже и получать от такой жизни удовольствие, по крайней мере, до тех пор, пока не настанет черёд «получить возмездие за свою нечестивость». К счастью, таких людей не так уж и много. Большинство же находит утешение в благоговении перед тайной смерти, в полном соответствии с логикой «естественных религий» (обожествление стихий мира), характерных для родового общества. Именно тогда складываются архетипы повелевающей жизнью и смертью Великой Матери, Хаоса и Хроноса, рождающих и губящих свои порождения, а затем и всесильного и неотвратимого Танатоса (бога Смерти). Тогда же появляются ритуалы жертвоприношения и поедания «плоти и крови» бога или божественного животного, иногда – человека, которого объявляют богом или сыном бога [1, с.87–88]. Это победа смерти над продуктивной способностью материнского чрева, которая и составит суть матриархального родового общества. Данное решение не канет в Лету после неолитической революции; оно сохранит свою значимость и для современного общества, которое можно с равным правом назвать и патриархальным, и матриархальным, и техногенным, и гендерным, что заставляет задуматься над тем, насколько верно мы понимаем природу техногенного общества.

Другое решение – полное неприятие этого бесчеловечного положения вещей. Таков буддизм с его благородной максимой – «жизнь есть страдание», и попыткой выйти из круговорота жизни, разорвать цепь «взаимного порождения», погрузившись в блаженное бесстрастие. На Западе – это орфико-пифагорейское учение о погребённости человека в теле и земном мире и его возвращении через духовный опыт в высший духовный мир, где данное правило бессильно.

^{Н.К.Рерих. Будда-победитель}

Третье, промежуточное, решение – это учение зороастризма о перманентной борьбе добра со злом на Земле и в сердце каждого человека. Это учение затронет христианство ересью манихейства и ортодоксальным разделением миров на горний, совершенный, и дольний, лежащий во зле. Закончится это борение, по Писанию, Апокалипсисом, разрушением царства зла и утверждением нового неба, новой земли, царём которых будет Агнец Божий, Иисус Христос, пришедший в Силе и Славе [Отк. 21; 22].

Кэмпбелл неявно формулирует и четвёртую позицию. Описывая приключения эпических героев, которые в архетипических образах раскрывают путь взросления человека, он проводит их через разные мытарства к состоянию, когда они оказываются «за пределами бинарных оппозиций, выходят из-под власти добра и зла» [1, с.229]. Так осознаётся высшее единство, которое на языке Библии представлено в словах Яхве: «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия. Я, Господь, делаю всё это» (Ис. 45:7). Таков Бог, который трансцендентен дуализму добра и зла. Таков и человек, который пришёл к познанию высшего единства [1, с.269–270].

Если присмотреться к этим решениям внимательнее, то станет очевидно, что все их можно свести к двум: принятие и непринятие сложившегося положения вещей. Третье, зороастрийское, признать решением невозможно, поскольку оно лишь описывает происходящее. И даже новозаветный Апокалипсис, обещающий окончательную победу над злом мира, осуществляет её способом, перед которым бледнеет сам «закон жизни». Средства победы ставят под вопрос саму победу. Остаётся неясным, кто кого победил: герой – дракона или дракон – героя, став им?

Не решение и признание божественного происхождения данного положения вещей. Это ответ на вопрос «Кто виноват?», а не «Что делать?». Не спасает и то обстоятельство, что виноват сам Создатель мира, а, следовательно, остаётся лишь смириться. Если же принять за ответ апелляцию Кэмпбелла к зрелости человека, предполагающую единство сознания, то и оно ничего не меняет по существу, являясь лишь скрытым признанием своего бессилия.

Так неужели решения нет, кроме буддистского ухода в нирвану? Это не так! Человечество со времён неолитической революции нашло выход в преобразовательной деятельности, в создании культурного мира, мира «второй природы», творимой по законам человеческого бытия, где милосердие и взаимопомощь становятся главными принципами существования. «Мы не можем ждать милостей от природы, но мы можем создать их своими руками». В конечном счёте, само неприятие «закона джунглей» становится возможным лишь с позиций культурного человека и гуманистических принципов его бытия, попытки выразить которые предпринимались с древнейших времён.

Это и Моисеева заповедь «Не убий», заимствованная из «Книги пирамид», то есть имеющая более древнее происхождение, чем библейская книга «Исход». Это и вошедшее в Новый Завет, сформулированное равви Гиллелем золотое правило «Не делай другому того, чего бы ты не сделал себе». Это и собственно новозаветное правило любви к ближнему. Это, конечно же, категорический императив И.Канта: «Поступай так, чтобы максима (правило) твоей воли могло стать всеобщим законодательством». «Закон джунглей», кстати, не проходит критерия всеобщности, поскольку в качестве всеобщей нормы ведёт к полному уничтожению жизни. Замыкает список принцип благоговения перед жизнью Альберта Швейцера: «Добро состоит в сохранении жизни... а зло – в уничтожении жизни. Я действую в мире и воздействую на него, создавая ценности [добра]…» [2]. Это путь культурного строительства, путь преодолевающего рознь мира, его преобразования в соответствии с принципами добра, красоты и справедливости.

Однако создание искусственного мира культуры, мира добра и благоговения перед жизнью, оборачивается противопоставлением второй, разумной и нравственной, природы природе первой, жестокой и безумной. Культура созидается за счёт «покорения» и эксплуатации естественной природы, сама становится инструментом агрессии, направленной против живой природы. Опять торжествует комплекс Танатоса, а мы возвращаемся к исходному благоговению перед смертью. Человек оказывается в двусмысленном положении существа одновременно природного, принадлежащего миру бессмысленной и беспощадной бойни, и культурного, принадлежащего миру разума и этической нормы. Сама мораль в этом случае становится двойной, то есть нарушающей обязательный принцип всеобщности.<...>

Полностью статья будет опубликована позже. Этот номер журнала «Дельфис» Вы можете приобрести в книжном Интернет-магазине «Дельфис».