Дельфис

Снова и снова вспоминая сына (Алексея), Данила застонал...

Из куста вышел волк, отряхнулся, уставил беспокойный взгляд на человека. Потом лёг, сделав два рывка на брюхе, и жадно облизал босые подошвы хозяина. Тот не шевельнулся. Тогда волк сел за его спиной, вытянул белую морду и тонко, по-щенячьи заскулил.

Данила всмотрелся в тоскливо мигающие глаза и вдруг ткнулся головой в волчий загривок, спрятал лицо в тёплую шерсть, глубоко вздохнул. Стало темно и глухо. Он уходил во что-то другое. Любовь волка переливалась в него. Медленно, капля за каплей. Падала на тоску, буравила её, топила.

Но вот Данила успокоился, открыл глаза, и Алексей словно опять улыбнулся ему и опять по- новому. Теперь светло и печально...

Теплоход кружился на месте. Ветер бросал воду в окна рубки. Но тут о судно стукнулась лодка бакенщика. Паренёк в капитанской форме вскинул голову, настороженно глянул вниз на бакенщика. Тёмные веснушки Алексея метнулись к Даниле — он вспомнил, как цепкие пальцы обхватили тогда его шею, тёплое тело мальчика прижалось к нему.

Это было давно... Мальчик спасался от бешеной собаки и вскочил к нему на руки. Да так и повис — Данила всегда чувствовал его на груди.

Шли годы, время стирало ощущение, мальчик становился всё легче и легче. А потом и совсем усох...

Теперь он вдруг ожил, в упор посмотрел своим диковатым взглядом.

— Алексей! — позвал Данила.

Паренёк подался вперёд, по-оленьи дрогнул широко поставленными глазами.

«Алексей, Алексей», — твердил про себя Данила, и радость, как волна, накрывала его с головой. Он боялся захлебнуться и протянул капитану руку: узкая ладонь легла на его широкую. Бакенщик поднялся на теплоход.

Алексей не понимал... Человек на реке явился из темноты, молний и грома. Его лицо дрожало, меняло оттенки. Оно светило. Алексей подставил под его лучи свою тоску и оторвался от чего-то страшного.

Где он? Что с ним? Всё исчезло. Было лишь прикосновение шершавой ладони. Был запах свежести, травы и земли.

Бакенщик зашёл в рубку, заглянул в смотровое стекло на бушующую реку, отодвинул рулевого, сел на его место, сказал:

— Стань ближе, капитан.

— Он! — удивлённо округлил рот матрос. — Знаменитого бакенщика Данилу выловили... Как же я сразу не признал его по зверю? А зверь-то, зверь! — Сам белый, а хребет чёрный.

Алексей очнулся, опустил глаза и тоже увидел — в капитанской рубке спокойно стоял волк. Настоящий, как тот, из клетки. Он тогда запомнил его на всю жизнь...

...Беловато-жёлтые, обросшие шерстью ноги. Грудь и шея, как густой лес. Обтянутое короткими волосинками удлинённое лицо. Странно вытянутые вперёд нос, рот и человеческие глаза, которые внимательно смотрели сквозь железную решётку.

— Волчище, волчище! — кричали дети.

— У, волчара, чёрный хвост, поймался! — прыгали перед клеткой девчонки и мальчишки.

Пальцы Алексея приклеились к чугунному барьеру, он не смел пошелохнуться — волчий взгляд проникал в него всё глубже и глубже.

Почему зверь повернул своё волосатое лицо к нему? Ведь их так много. Другие смеются над волком, дразнят его, красивая Нинка машет перед решёткой палкой. Повернулся бы к ней, зарычал...

Но что это? Словно кто толкнул Алексея. Стоящие на вершине головы волчьи уши сдвинулись, ресницы мигнули, зрачок расширился и занял весь жёлтый глаз.

— Оттого, что я не похож на тебя, оттого ты засадил меня сюда? — спросил волк.

Алексей попятился.

— Не отворачивайся, не уходи, — попросило волосатое существо.

За спиной хохотали. Никто ничего не слышал. Волк умел говорить без звуков. Его слова отделялись от зрачка, невидимо скользили по воздуху и вливались в Алексея. Он наполнялся ими. Слова подступали к горлу, — Алексей взглянул на воспитательницу: может, она тоже слышит?

Нет, завёрнутая в яркую, цветную материю, Лидия Васильевна улыбалась. Она так же, как и все, не понимала, что зверь плакал.

Значит, волк выбрал Алексея, чтобы ему сказать...

Колька, Нина, Володька, долговязый Олег стояли у самой клетки. Их теснили свои, детдомовские, и чужие. Все хотели пробраться вперёд, толкались, орали.

Как перекричать всех?

Сердце у Алексея застучало часто, часто.

— Я знаю волчий язык, — тонко, изо всей силы провозгласил он. — Вы думаете, он просто так стоит... Да нет же, он говорит с вами, давно говорит, а вы не слышите! Слушайте меня, слушайте! Я передам вам слова волка.

Дети повернули головы, стало тихо.

— У меня четыре ноги. Моё тело покрыто шерстью. Я не умею говорить вслух, — сказал Алексей и посмотрел зверю в глаза, чтобы получить у него новые слова.

Волк одубенело переступил с лапы на лапу, хмыкнул.

— Но я живой, — передал Алексей. — Отпустите меня. Я привык жить в лесу. — Он опять уставился в волка, и все уставились и ждали, и больше не смеялись и не кричали.

— А тут... Тело моё онемело... Я не касаюсь земли, не гребу её, у меня под ногами холодный цемент. Вы же видите сами, видите?

Лицо долговязого Олега перекосилось, у Володьки затряслись губы. Нинка сорвала с волос красные банты: стыдно быть красивой, когда другие так мучаются!

Наконец-то! Услышали!

— Лидия Васильевна, скорее, сделайте так, чтобы волка выпустили, — крикнул Володька.

— Заберём его с собой в автобус и отвезём обратно в лес. Он сам нам скажет, куда ехать, — предложил Олег.

— Он хищник, дети! — рассмеялась Лидия Васильевна. — Вы его выпустите, а он первого Алешку — клац. А потом и вас... Волку пальцы в рот не клади. Он всех режет — и овечек, и коровок, и гусочек. Вспомните нашу игру: гуси, гуси, га-га-га!

Опять наступила тишина.

Первой опомнилась красивая Нинка:

— А ведь правда! Волки не умеют разговаривать. Алёшка — врун.

— Не врун, дети, а фантазёр, — поправила Лидия Васильевна.

...Алексей хотел объяснить — он не фантазёр, не врун. Волк действительно говорил, это — не выдумка. Но слов у него не стало, они, как тот зверь, попали в клетку и не могли выйти, а лишь светили изнутри печальными глазами.

Алексей отстал от своего отряда, лёг на землю, вдохнул её запах — беловато-жёлтые ноги топтались на цементном полу у решётки. Он не смог её разрушить, не смог освободить волка, а ведь тот так надеялся...

Алексей плакал и от бессилия, и от тоски, которую отдал ему зверь.

...А тут вдруг брусья исчезли, железная решётка упала — время прыгнуло назад: перед ним возник свободный волк. Он пришёл вместе с бородатым человеком, окликнувшим Алексея по имени.

Откуда бакенщик знал его? Может, зверь скажет?

Алексей пристально, как в детстве, всмотрелся в волчьи глаза и ничего не прочёл: он вырос и забыл волчий язык. Волосатое существо навсегда отгородилось от него молчанием.

* * *

Хрупкая девушка на палубе присела перед Волком и стала гладить его белую грудь.

— Он у вас такой странный. И совсем не похож на собаку, — подняла она внимательный взгляд к Даниле. — Он напоминает волка. Вы ведь по сходству его так назвали?

— Он настоящий! Зову, как есть! Волк он!

— Ой! — отдёрнула руку девушка. — А бегает за вами, как собака.

— Так я у него один на всю землю, единственный друг, товарищ и брат.

«Собаку гладила, а как узнала, что волк, шелохнуться боится». — Его карие глаза просияли от внезапной мысли.

— А волк не испугался. Волк-то знал, что ты человек, а ничего... выдержал... Ласковее его нет никого на свете... Дети и женщины у него на первом месте. Никому не даёт обидеть!

Тонечка снова опустила руку на голову зверя. — Откуда он у вас, из зоопарка? — спросила она.

— Вольный! Из логова, последний. Последний в нашей области волк!

Данила сморщился: вспомнил оскаленную пасть волчицы, распластанное тело с повёрнутой к охотникам головой, мохнатые тушки вытягивали лапы и падали на тело матери. Он опять услышал низкий и дикий крик — свой крик. Он всё бежал, и, добежав, никак не мог ухватить молотящие дубинкой руки. Вырвал последнего волчонка, затолкал за рубаху, прижал к животу. Крохотная, урчащая жизнь впилась в его тело. Данила ощутил нестерпимую боль, ему казалось, он сам родил Волка.

Бакенщик смотрел на руки, что лежали на пушистом загривке. Он хотел рассказать им и не смог.

— Последний, — повторил Данила. — Хищник.

* * *

Бакенщик склонился, чтобы привязать верёвку. Алексей тоже протянул руку и сразу отдёрнул — клыки волка впились в запястье.

— Ты?! — удивился Данила.

Волк упал брюхом, раскинул передние лапы, уткнул морду в землю. Хозяин вцепился в волчий загривок, приподнял. Белая морда и лапы безвольно откинулись, зверь посмотрел на Алексея. Волк упрекал и о чём-то молил, и скорбел. Он говорил не от одного себя...

Жалость обожгла Алексея:

«Я забираю у него последнее, он ревнует. Что ж теперь делать? Почему судьба опять столкнула меня с волком?»

— Пустяки, чуть коснулся, — отмахнулся капитан от бинта Людмилы Игоревны.

Алексей наклонился к Даниле, они всмотрелись друг в друга.

«Я знал его, всё это было... Но когда же... — Алексей тянул какую-то нить. Она расширялась, он слышал её, в хаосе звуков, нежная и щемящая, она разрывала грудь. — Сейчас, сейчас... Он узнает». Но родные глаза исчезли. Данила беспокойно оглянулся — Волк убегал вглубь острова. Хозяин засвистел, замахал свободной рукой. Зверь поджал хвост, опустил голову, но не остановился.

* * *

— Волк, волк! Где ты есть? — шёл Данила по лесу у реки.

Свистел, кричал, хлопал в ладоши. Сунул руку под рубаху, погладил знак, оставленный малым волком, и будто оживил старое, и вдруг услышал выстрел, один, другой... Сердце сжалось. Он представил волка на брюхе с вытянутыми вперёд лапами, с повёрнутой к нему мордой. Зверь, наверное, решил покончить с жизнью — бросился на человека, и его пристрелили.

Ещё издали, с горы он увидел: людей и громадных птиц над ними. Гуси хлопали крыльями, вытягивали шеи, издавали тонкие, пронзительные звуки. Посередине стоял матрос с зажатым в руках ружьём. Хрупкая девушка вцепилась в ствол, повисла на нём:

— «Почему птицы не улетают?», — Данила подбежал и сразу понял: на земле лежал гусь. Вытянул шею, разбросал в стороны крылья: танцевал, танцевал и споткнулся.

— «Вожак... Вожака убил, — догадался он. — Слава Богу, не волк... Живой, он живой!» — встрепенулась радость.

— Отцепите её. Мясо над самой головой, мясо уйдёт! — орал длиннорукий матрос.

— Не подходите, — отпустила ружьё Тоня. — Ещё не открылась охота, закон на моей стороне. Его вяжите, он просто убийца!

Матрос отбежал, прицелился — гуси с злобным клёкотом стали пикировать на его голову. И вдруг — взмыли кверху: белый зверь ударил длиннорукого лапами в грудь. Ружьё упало. Матрос лежал на спине, его взгляд ушёл в ощеренную над ним пасть.

— Волк, — заплакала Тоня. — Он один смог...

— Волк! — восхитился Данила.

Кто-то потянул его за рукав.

— Я нашёл его, — шепнул Алексей. — Он пришёл сюда со мной. Сам...

«Волк не мог стать между нами», — понял Данила и засмеялся.

—Бакенщик, убери свою проклятую животину, — взмолился длиннорукий.

Данила оттащил волка, махнул рукой, смех не давал говорить. Горилла отряхнулся, взял гуся за шею, пошёл к теплоходу. При каждом шаге крылья гуся приподнимались и лапы упирались в песок. Казалось, он всё ещё хочет взлететь.

Тоня передёрнулась, глотнула ртом воздух:

— Гуси обрадовались родной земле, спустились к нам и попросили есть. Неужели вы не понимаете? Они поверили нам. Он сам бежал, этот гусь, и его убили, — её лицо скривилось. — О,-о, он развёл клюв, ждал... Мы бы подкормили их, а дальше ещё кто-нибудь тоже подкормил. Теперь они не будут верить людям!

Гуси поднимались всё выше и выше. Они бросались вправо, влево, тревожно переговаривались. Гуси выбирали нового вожака, чтобы опять лететь.

На ружья, ножи, вилки... Через голод, чад, грохот городов, через дождь и снег — вопреки всему, — лететь через смерть — к любви, к родным гнездовьям...