Дельфис

Что может служить прочным метафизическим основанием научной картины мира? Уже в начале нашего века прозвучал ответ Павла Флоренского: платоновская философская традиция [1], [2]. Тогда этот ответ казался не только не очевидным, но и попросту антинаучным. Теперь мы находим все новые и новые доказательства его правоты.

Две темы являются важнейшими для философии объективного идеализма: онтологический статус сознания («реальность идеального») и антитеза холизм — редукционизм. Платон показал их теснейшую связь, открыв существование таких уникальных бытийных объектов, целостность которых не может быть сведена к сколь угодно сложному взаимодействию их частей, но имеет своим основанием идеальное (холон) [3].

Сказанное нуждается в некотором пояснении. За двадцать пять веков до Флоренского великие эллинские философы сформулировали два альтернативных подхода к пониманию Вселенной. Демокрит учил, что в мире нет ничего, кроме атомов и пустоты. Отсюда и принцип мироустройства: Вселенная подобна огромному механизму — вся последовательность, этаж за этажом выстраивается только снизу вверх. Целое всегда в конечном счете сводимо к сумме его частей. Такой подход получил название редукционизма.

Платон разработал принципиально иной, целостный, холистический подход. Мир подобен огромному организму, человек — микрокосм. И здесь главное не столько аналогия между Космосом и живыми существами, сколько отнюдь не очевидное, но звучащее парадоксом и в наши дни утверждение о существовании таких необычных объектов, принцип устройства которых прямо противоположен обычным, составным. В них целое предшествует своим частям, детерминирует их свойства. Такие объекты Платон называл Целое; слово это по-гречески звучит как «холон».

Значит Платоновское Целое, холон, не есть предел, достигаемый сложной системой при бесконечном увеличении числа элементов и связей между ними. Целостность есть несводимое ни к чему иному фундаментальное качество, аналогичное, если воспользоваться современными примерами, — гравитации, спину и т.д.

Соответственно этому и в понимании феномена сознания также присутствуют два принципиально разных подхода. Концепция Демокрита и его многочисленных последователей: «сознание есть свойство высокоорганизованной материи», «материя первична, сознание вторично» и т.д.

Концепция Платона: идеальное и материальное — это разные уровни одного и того же бытия, одной и той же универсальной субстанции. Идеальное — сущностный, смысловой инвариант материального; материальное — реализация, воплощение идеального.

Но существует ли в мире хотя бы один холон? И какие могут быть причины сомневаться в справедливости материалистической трактовки сознания?

^Платон

В прошлом веке считалось почти общепризнанным, что данные науки говорят в пользу редукционистской картины мира. Это представление и до сих пор остается весьма распространенным, несмотря на то, что современное естествознание свидетельствует о глубоком кризисе редукционизма. Ниже мы обсудим проблемы, в которых это проявляется особенно отчетливо.

«Непостижимая эффективность математики в естественных науках»

Так называется известная статья нобелевского лауреата по физике Э.Вигнера [4]. Физики уже так давно и так успешно используют язык математики, что очень многим проблема, поднятая Вигнером, кажется не требующей особого обсуждения. Говорят, что неким (непостижимым) образом понятия и аксиомы математики «отражают объективные закономерности материального мира». Но что служит физическим аналогом, например, корня квадратного из минус единицы, или гильбертова пространства комплексных функций? Язык математики позволяет единым образом описывать совершенно разнородные процессы. Что общего между движением груза, подвешенного на пружине, и током, протекающем в контуре, содержащем емкость и индуктивность? Ответ знают школьники.

Но главное не в этом: неожиданные связи возникают и между самими математическими понятиями. «Пространство» этих понятий устроено весьма своеобразно: в нем то, что на первый взгляд кажется разнородным или даже несопоставимым, с иной точки зрения может стать весьма сходным или даже тождественным.

Именно поэтому с помощью математики удается обнаружить такие связи между природными феноменами, наличие которых не может подсказать ни тонкий физический эксперимент, ни самая глубокая интуиция. И чем более общие, абстрактные, так сказать оторванные от реальности (понимаемой по-демокритовски) понятия используются, тем более глубокие, общие закономерности удается сформулировать. Поэтому законы физики имеют столь поразительную простоту и общность.

Но ведь и само множество математических понятий разворачивается вовсе не по аналогии с реальным миром, а в соответствии со своей, как сказал бы философ, имманентной логикой, при решении внутренних проблем самой математики.

Тогда возникает впечатление, что математика — это не только и не столько универсальный язык естественных наук, сколько источник некой уникальной информации об устройстве мира в целом.

Но все то, что сейчас кажется непостижимым теоретику Эугену Вигнеру, было достаточно ясно еще Галилео Галилею. Все знают, что великий итальянец — один из основателей теоретической физики. Известно также, что Галилей открыл спутники Юпитера и лунные кратеры. Гораздо менее известно, что по своим философским взглядам он был последовательным платонистом, его знаменитые диалоги по форме — подражание платоновским. Поэтому для Галилея столь естественно было сделать еще одно важнейшее открытие, с которого собственно и начинается история европейской физики как науки: законы природы записаны на языке математики. Это вполне платоновский ход мысли.

Значит, если мир есть платоновкое Целое, то единство его следует искать в идеальной плоскости. Именно поэтому появляющиеся в последние годы многочисленные «теории всего» оказываются тем успешнее, чем более абстрактные математические структуры кладутся в их основание.

Антропная проблема в космологии¹ [5]

Давно известен фундаментальный факт поразительного соответствия значений мировых физических констант необходимым условиям возникновения органической жизни. Иными словами, появление живых существ (значит, и человека) возможно лишь при фантастически точном следовании весьма жестким критериям. Даже незначительные вариации констант изменят образ всей материальной Вселенной самым драматическим образом.

Хорошо известны несколько подходов к осмыслению этого факта. Еще в конце 50-х годов был выдвинут так называемый слабый антропный принцип, которой есть по сути дела лишь эвристическое правило, позволяющее сделать выбор между конкурирующими космологическими моделями эволюции нашей Вселенной.

Гораздо более содержательным (но и более спорным) является так называемый сильный антропный принцип: для существования Вселенной необходимо, чтобы на определенном этапе в ней возникли наблюдатели. Согласно квантовой механике, свойства объектов не существуют до момента их измерения. Обобщая этот тезис, Дж.Уилер постулирует, что и вся Вселенная ввергается в реальное бытие только в момент ее наблюдения, пребывая до того лишь в виртуальном состоянии («вселенная соучастия»). Не менее радикальна идея Дж.Барроу и Ф.Типплера: разум во Вселенной возникает как необходимость, чтобы затем никогда не исчезнуть (финальный антропный принцип).

Таким образом, если согласно слабому антропному принципу наше собственное существование является лишь важнейшим признаком наблюдаемой Вселенной (наряду с многими другими), то другие его версии (сильный антропный принцип) утверждают, что сознание есть одновременно и цель, и причина того, что Вселенная именно такова, какой мы ее видим.

Так в науке конца 20-го века появляется (хорошо известное еще древним) представление о том, что жизнь и сознание отнюдь не случайные и эфемерные, как бы исчезающие на фоне гигантских космологических масштабов феномены; они составляют смысловой центр Вселенной.

Но ведь еще в начале нашего века П.Флоренский писал: «Человек и Природа взаимно подобны и внутренне едины... если и он, и она бесконечны, то человек как часть природы может быть равен со своим целым, и то же самое должно сказать о природе как части человека» [6].

Нетрудно узнать здесь вариации на тему Платона: Космос подобен живому организму, а человек есть микрокосм. Впрочем, эта мысль и во времена Платона не была совершенно новой, но именно Платон первый ясно сказал, на чем же основано подобие. И Космос, и человек имеют своим принципом идеальную целостность, суть холоны. Сходство не буквальное и не непосредственное, оно существует лишь потому, что объекты принадлежат к одному онтологическому классу [3], с.333- 334.

Холизм и редукционизм в биологии

Итак, уже в античной философии было достигнуто понимание того, что даже самый примитивный организм есть объект принципиально иной природы, чем агрегат любой степени сложности.

Но если бы Платон смог переместиться в наше время, он был бы несказанно удивлен, узнав, что в трактовке живого биологи в большинстве своем склоняются к редукционистской метафизике его давнейшего оппонента — Демокрита. Живое, — говорят они, — есть лишь очень и очень сложная физико-химическая машина; чтобы понять, как она работает, нет совершенно никакой необходимости в представлении о чем-то иноприродном, сверхъестественном.

Проблема биологической эволюции

Кардинальные для биологии проблемы возникновения органической жизни и образования новых видов остаются и поныне нерешенными, и с точки зрения платоновской философии ясно, почему в рамках любой, сколь угодно обновленной («синтетической») версии дарвинизма, шансы решить их равны нулю: ведь здесь исходят из ложной идеи — возможности самопроизвольного порождения гармонии хаосом.

Впрочем всякий человек, критикующий дарвинизм, вроде бы ломится в открытую дверь — ведь чисто научная его несостоятельность доказана давно и на бесчисленных примерах. Вспомним афоризм А.А.Любищева «Хотя в пользу теории эволюции собран Монблан фактов, против нее говорят Гималаи фактов» [7]. Однако действенность такой критики оказалась равной нулю: дарвинизм продолжает оставаться официальной доктриной академической науки.

Неизбежно возникает вопрос: следует ли считать концепцию естественного отбора подлинно научной? Речь, подчеркнем, идет не о верности или ошибочности дарвинизма, а о том, является ли он «обычной» научной теорией. Может быть все-таки это феномен совершенно иной природы, лишь имитирующий внешние признаки науки? Многие считают, что в общепринятом смысле эволюционной теории никогда не существовало То, что называлось теорией, было лишь рядом интерпретаций Полноценная научная концепция способна не только непротиворечиво и единообразно объяснить весь экспериментальный материал, но и предсказывать новые, неизвестные ранее явления. А эта концепция за полтораста лет не смогла предсказать существование феноменов, принципиально необъяснимых в рамках конкурирующих теорий.

Так может быть правы те критики теории эволюции, которые считают, что дарвинизм есть лишь отражение некой идеологии, принявшей обличив научной теории? Ведь еще сто лет назад наш соотечественник Н.Я Данилевский писал, что теория эволюции не столько биологическое, сколько философское учение, купол на здании механистического материализма, чем только и можно объяснить ее фантастический успех, никак не связанный с научными достижениями.

Нам теперь становятся более понятны причины того, что несмотря на бесплодность, дарвиновская теория эволюции остается почти безраздельно господствующей. Об одной из них уже было сказано — дарвинизм есть наиболее последовательное воплощение «линии Демокрита». Другая причина в том, что как это часто бывает, даже многократно провалившаяся концепция может очень долго существовать как бы по инерции, если у нее нет достаточно разработанной альтернативы. И здесь объективности ради следует сказать, что до последнего времени таковой у дарвинизма, действительно, не существовало.

Эволюционная концепция Мейена

Ситуация принципиально изменилась после того, как в работах С.В.Мейена (1935-1987) были сформулированы основные положения так называемой номотетической теории эволюции [8] Следует, конечно, сказать, что у Мейена были выдающиеся предшественники.

Еще в двадцатых годах Л.С.Берг в своей классической книге «Номогенез» убедительно показал, что, вопреки Дарвину, эволюция — отнюдь не случайный, но вполне закономерный процесс. Он описал несколько общебиологических феноменов, которые о том неоспоримо свидетельствуют [9]. Один из них — явление гомологических рядов, подробно исследованное Н.И.Вавиловым.

Долгое время в биологии господствовало мнение, что систематика, т. е. учение о системе форм живого, заведомо вторична по отношению к филогении, т. е. к вопросу о реальном ходе эволюции. Ведь если следовать Дарвину, то генеалогическое дерево есть не только единственная, но и самая естественная система живых организмов. А.А.Любищев обосновал важнейший тезис, что естественная система форм живого не только несводима к филогении, но имеет свои внутренние, вневременные, имманентные самой природе живого законы [7]. Тогда систематика — вовсе не вспомогательная научная дисциплина, как и до сих пор считают многие биологи. Систематика — это как окно в изучение о «началах» всего сущего, т.е. онтологию, и в нём манифестируют фундаментальные законы природы.

Один из важнейших результатов, полученных Мейеном, и состоит в том, что предметно доказывается объективное существование Системы форм организмов. Значение этого фундаментального открытия для биологии (и не только для нее!) трудно переоценить. Ведь это прежде всего означает, что формы органически живого представляют собой не произвольную коллекцию результатов множества случайных и независимых процессов, как это постулируется Дарвиным, а составляют единый ансамбль, построенный по единому плану. Это значит и то, что данная система есть проявление какого-то фундаментального вневременного закона, который и определяет весь спектр допустимых форм живого.

Но где же следует искать основания этого закона? Насколько нам известно, сам Мейен, как и Берг, нигде подробно не обсуждал этот вопрос, но склонялся к позиции Берга, который предполагал, что этот закон в конечном счете сводится к свойствам основных «кирпичиков», составляющих живое, т.е. к свойствам биологических молекул. Подобно тому как кристалл самособирается из составляющих его атомов, процесс эволюции есть своего рода самосборка таких молекул. Но тогда и аналогом множества органических форм правильнее считать не столько периодическую систему элементов Менделеева, сколько множество существующих кристаллических структур.

В работе [10] была развита позиция, согласно которой основания такого закона следует искать на предельно доступном научному методу онтологическом уровне. Значит можно говорить, что подобно спектру элементарных частиц, и весь ансамбль форм органически живого укоренен в свойствах Физического Вакуума — исходной фазы Вселенной. Уже в первое мгновение существования Космоса и задолго до того, как атомы химических элементов реально образовались, их свойства и расположение в Периодической системе были уже вполне определены. И хотя сами элементы возникают один из другого в процессе весьма длительной эволюции, итог ее в известном смысле предрешен.

Можно думать, что и весь ансамбль форм живого задается одновременно как множество решений некоего биологического аналога фундаментальных физических уравнений. И это происходит задолго до того, как реальный процесс биологической эволюции может где-либо начаться («отбор до эволюции»).

Таким образом, процесс эволюции представляет собой не порождение одних видов другими путем хаотических мутаций, а последовательное прохождение, ступенька за ступенькой, лестницы возможностей и, параллельно с этим, растекание по многомерному полю допустимых вариаций в плоскости одного эволюционного этажа.

Эволюция — это не история создания новых форм, а последовательность заполнения вакансий, выявление уже существующего.

История Космоса тогда выглядит как единый, хотя и чрезвычайно неравномерный процесс реализации возможных устойчивых форм материи — от самых первых элементарных частиц до Homo sapiens. И поскольку законы природы одинаковы во всей доступной астрономическим наблюдениям Вселенной, то можно предположить, что и полная номенклатура органических форм едина для всего Космоса [10], с.5.

Читатель опять может сказать, что высказанные здесь представления были хорошо известны уже много веков назад. Ведь в Ветхом Завете утверждается: «Бог создал всякие вещи сразу» (Сир. 18, 1) Неоплатоники учили о так называемых «семенных началах» вещей. Эти идеи развили затем христианские богословы Григорий Нисский и Блаженный Августин: для них «творение было актом одновременным: вся совокупность вещей возникла в одно мгновение» [11]. Но речь, конечно, идет не о буквальном присутствии множества предметов, а лишь о задании множества их допустимых, устойчивых форм: «Созданная материя сразу же приняла в себя потенции всех форм, которые когда-либо могут проявиться в действительном мире, потенции всех будущих вещей» [там же].

Впрочем, большинству современных биологов сказанное здесь покажется антинаучной фантастикой. Для них «тайна жизни» есть лишь некий чудовищных размеров кроссворд, который непременно будет разгадан в процессе реализации научной сверхпрограммы.

Редукционистские упования на физику выглядят тем более курьезными, что именно она дала пример первой наиболее последовательно холистической концепции.

Квантовый холизм

Квантовая теория есть наиболее универсальная, наиболее успешная научно-исследовательская программа. Вместе с тем, это и самая последовательно холистическая из всех существующих научных концепций, «холизм в действии». Это не только особенности математического формализма, но и целый ряд феноменов, служащих выразительной иллюстрацией того, что на самом глубоком, доступном научному исследованию уровне природа проявляет свойства платоновского Целого. Перечислим кратко наиболее известные.

а). «Центральная тайна» квантовой физики. Наиболее острые споры о физическом смысле квантовой механики так или иначе связаны с проблемой так называемых скрытых параметров. Представляет ли собой квантовый индетерминизм (неопределённость) лишь выражение нашего незнания обо всех причинах, влияющих на поведение микрочастиц, или же он есть демонстрация квантового хаоса, имеющего фундаментальный характер? Уже в конце 30-х годов было достигнуто понимание того, что за кулисами квантовых феноменов нет никаких скрытых причин. Каждая микрочастица как бы обладает абсолютной свободой воли, ее поведение ничем не ограничено. Вместе с тем ансамбль квантовых частиц ведет себя как вполне закономерное пространственно-временное целое, поскольку его поведение абсолютно предсказуемо. Иными словами наш мир выглядит как квантовый хаос, умеряемый квантовой гармонией.

Объяснению этого острейшего парадокса были посвящены усилия многих десятков первоклассных умов, но оно так и не было достигнуто. Видимо, здесь нам явлена одна из тех непостижимых тайн Природы, подобная той, что составляет содержание одного из постулатов теории относительности: скорость света, относительная, как и все другие скорости, есть в то же время и мировая константа, не зависящая от системы отсчета инвариант.

б). Квантовая нелокальность [12]. Ее формы многообразны. В корпускулярно-волновом дуализме проявляется свойство микрочастиц как бы присутствовать сразу во всем пространстве («частица проходит через две щели» и т.д.). Две квантовые частицы, даже разлетевшиеся на астрономические расстояния, могут составлять единый и неделимый квантовый объект, так что согласие их свойств нельзя (не входя в явное противоречие с теорией относительности) объяснить никаким обменом сигналами.

В классической физике действует принцип близкодействия, согласно которому всякое воздействие одного объекта на другой всегда осуществляется физическим посредником. Между тем, в некоторых эффектах частица реагирует на наличие поля и в тех областях пространства, где присутствие частицы заведомо исключено.

Для объяснения этих феноменов физики вынуждены или признать, что в природе действует нечто вроде предустановленной гармонии Лейбница, или же допустить (как это делается, например, в концепции спин- торсионных полей [13]) наличие сверхсветовых сигналов, не несущих энергии, но передающих информацию, что по сути дела есть более осмысленный с физической точки зрения способ говорить о том же самом.

Итак, в отличие от физики классической, где как бы ни была сложна система, ее поведение в конечном счете определяется поведением ее частей — в квантовой физике, как бы ни был прост или сложен объект, целое предшествует частям и определяет их свойства. Таким образом объекты современной физики суть весьма точные аналоги платоновского Целого, холона, и гораздо больше похожи на живые организмы, чем те многочисленные модели живого, которым так преданы некоторые биологи.

Роль сознания в физическом мире

Здесь — два крута, казалось бы, далеких друг от друга тем. Первый связан с известными дискуссиями о роли наблюдателя в квантовой физике Второй — с результатами так называемых психофизических исследований, где речь идет о гигантском массиве данных, которые свидетельствуют о субстанциональной природе сознания Сознание не есть функция (мозга, например); это определённая субстанция. Теперь «реальность идеального» — не предмет философской веры и бесплодных дискуссий, а факт, установленный столь же твердо, как вращение Земли вокруг Солнца. Но из этого, в частности, следует, что всякий будущий «Великий Синтез», т е. объединение в единой теории всех известных видов взаимодействий, окажется заведомо ущербным, если сознание окажется за его рамками [14], [15].

«Неизбежность тонкого мира»

Покажем теперь как представление о «реальности идеального» может быть получено в контексте современных физических моделей. Будем исходить из того, что существует нечто вроде «поля сознания» или «волн мысли» — суть сейчас не в названии, а в предположении, что мысль имеет какой-то физический носитель. Предположим далее, что это «нечто» достаточно слабо взаимодействует с веществом. Тогда мы вправе ожидать, что такое поле, наряду с запаздывающей компонентой, которую демонстрируют все обычные, т.е. достаточно сильно поглощающиеся материей поля, имеет также и опережающую компоненту. Но опережающая компонента есть причинный поток из будущего в прошлое, а это может означать, что в пространстве одновременно присутствуют не только следы прошлых мыслей, но и множество идей, которые еще только будут «помышлены».

Так, довольно естественно мы приходим к представлению о поле сознания, существующем как бы вне времени и включающем в себя все возможные содержания, мыслеформы, семантемы.

В разное время и различными путями люди приходили к пониманию этой семантической реальности и с помощью разных «моделей» размышляли о ней. Это платоновский «мир идей». Именно с философии Платона берет начало идеалистическая традиция европейской философии — объективный идеализм.

Но и сейчас, когда наука начинает всерьез претендовать на то, чтобы стать «теорией всего», в ней возникает в той или иной форме представление об универсальном поле сознания. Это, например, концепция семантического поля В.В.Налимова [16]. В известной теории Г.И Шилова так называемые первичные торсионные поля (поля кручения) обладают уникальными свойствами передавать информацию, не перенося энергии, транслировать информацию со скоростью, превышающей световую, а также и распространяться не только в будущее, но и в прошлое [13].

В том же ряду стоит концепция Пенроуза — «мир как суперкомпьютер». Обсуждая идеи Пенроуза, Акимов и Бинги показали, что материальным носителем, на котором Универсум может реализовать свою суперкомпьютерную сущность, могут быть поля кручения [17]. Именно они обладают уникальным свойством надолго запоминать информацию о состоянии материальных объектов (в виде торсионных фантомов) и переносить ее в самые отдаленные уголки Космоса со скоростью, превышающей световую Но именно здесь нужно подчеркнуть принципиально важное свойство полей кручения — возможность наличия у них опережающей компоненты Тогда концепция Пенроуза получает весьма существенное развитие — в памяти мирового суперкомпьютера содержится информация не только о прошлом и настоящем состоянии мира, но и знание о его будущем, не только прошлые, но и все возможные мыслеформы.

И если этот мир идей реально существует, то не так уж удивительно и то, что знание об этом мире также существует и имеет тенденцию в разных, присущих времени одеждах возникать в сознании тех, кто пытается думать о том, как устроен мир в целом.

Вперед к Платону?

Подведем некоторые итоги. Два важнейших пункта платоновской метафизики получили научное обоснование. Квантовая физика доказала реальность фундаментально-целостных объектов, холонов. Субстанциональность сознания следует из экспериментальных данных психофизики. К пониманию фундаментальной роли сознания в физическом мире, следуя своей собственной логике, вплотную подошла и теоретическая физика.

Можно поэтому сказать, что современная наука существенно продвинулась в реализации метафизики объективного идеализма. И все же два этих важнейших тезиса существуют, так сказать, в разъятом виде, по отдельности. Ведь для Платона лучший «демонстрационный образец» Целого — сам Человек. По Платону, он есть существо целостное (как все живое) и сознательное Сознание есть сущность человека, оно также и проявление внеприродного универсального Сознания.

Но несмотря на всем известные «Гималаи фактов», именно такое понимание человека (и сущности жизни) остается пока чуждым науке. Так что ученым 21-го века есть еще над чем поработать...

В наше время даже как-то трудно представить себе тот период в истории физики, когда «передний край науки» составляла проблема атмосферного давления. Но ведь усилия и лучших европейских умов (Торичелии, Декарт, Паскаль), и искусных экспериментаторов (Боиль, фон-Герике) были направлены на ее решение. Сейчас мы, судя по всему, переживаем времена аналогичные тем не таким уж и далеким, постепенно привыкая к мысли, что, подобно воздуху, нас окружает со всех сторон субстанция сознания, действующая также незаметно и непрерывно.

Задача не очень простая, но вполне разрешимая; ведь мы хорошо знаем, что окружены многочисленными невидимыми сущностями (радиоволнами, космическими лучами и т.д). Гораздо труднее нам будет научиться работать с мыслью, на которой настаивал Платон: разумная субстанция — не просто еще одна среди многих и многих других сущностей, но единственная основа и исток всех видимых и невидимых миров.