Дельфис

2000-й год — хоть и условная дата, привязанная к христианскому летоисчислению, но, тем не менее, определяющая наше поведение и имеющая всемирное значение. Это не просто конец десятилетия, конец века — это конец и начало тысячелетия. Волей-неволей люди начинают, с одной стороны, оглядываться и оценивать пройденный путь, а с другой, — пытаются встать на цыпочки и заглянуть вперед — что же там, за ближайшим историческим поворотом? Тысячелетие — слишком крупный масштаб, и потому не будем о нем говорить. Но о столетии порассуждаем.

Недавно в Академии наук проходил симпозиум: что такое XX век? Похож он или нет на предыдущие столетия —XIX, XVIII и более ранние? А может быть, просто исторические масштабы приобрели иную соизмеримость и стали глобальными?

Мне кажется, что такая постановка вопроса несколько надуманна: есть и то и другое. Если мы все-таки будем говорить о специфических особенностях XX века, а не о масштабах его войн и потрясений, то, как мне представляется, в конце XIX или в начале XX века произошли два события, которые не имели места в прошлом. Формально говоря, произошло покорение двух ипостасей жизни человека и человечества — времени и пространства. Именно в XX веке вся земля стала освоенной человеком не в плане практическом, а в плане географически-туристическом, то есть на земле не осталось белых пятен. Но дело не только в этом. Пространство сжалось благодаря удивительным средствам связи, планета стала маленькой. Это вызвало к жизни совершенно новое мироощущение. Более того, в этом есть не только чисто позитивный, как бы прогрессивный момент, но и отрицательный, ибо, сжавшись, планета получила клубок проблем, которые не только на нее влияют, но и могут разрушить. Так называемый технический прогресс привел к тому, что человечество стало способным уничтожить себя и полностью уничтожить планету.

Покорение времени, может быть, не так очевидно. И, тем не менее, в прошлом власть человека над временем проявлялась чисто творчески, через искусство, в основном через живопись, архитектуру, в которых время передавалось, транслировалось, останавливалось. Сейчас у нас есть такие совершенно фантастические с точки зрения XIX века изобретения, как фото-, кино-, видеокамеры. Сейчас с помощью компьютера мы можем изменять кинохронику былых лет, мы можем в подлинную киноленту прошлого внедрить актера, живущего сегодня, фальсифицируя, конечно, тем самым документ. Таким образом, оказывается, технически стало возможно изменять даже уже завершившееся и зафиксированное, то есть время уже не только остановлено, но и покорено.

Есть еще один немаловажный момент: резко изменился стандарт общественного мнения. И дело не в том, что кривая образования пошла вверх, кстати, это не означает, что оно стало намного качественнее. Количественно же оно, бесспорно, распространилось по всей земле, и недалек век всеобщей грамотности. И какие-то идеалы, которые раньше были прерогативой только отдельных мыслителей, сейчас вошли в плоть и кровь практически каждого человека независимо от того, в какой стране он живет, в какой части света. Я имею в виду такие понятия, как свобода, равенство, неприятие расизма, — это последнее очень важно и характеризует собой именно век XX. У меня как у индолога в этой связи отсчетом является жизнь Махатмы Ганди, который сумел изменить отношение к людям иного цвета кожи, но нельзя не отметить и значение американских событий 60-х годов, нельзя не вспомнить их лидера М.Л.Кинга, кстати, идейного ученика Ганди. Конечно, и сейчас далеко не все разделяют идею расового равенства. Но, тем не менее, выступать с этим открыто не принято, не прилично. И это понимают все. Понимают южноафриканцы, немцы, понимаем и мы. Хотя отдельные экстремистские выступления фашистского или антисемитского толка все еще существуют.

Вопрос о единстве человечества. Дело не только в отсутствии расистского снобизма, а в том, что человечество действительно стало единым. Безусловно, такое понимание уже вошло в сознание людей, где бы они ни жили. Это началось с эпохи освоения космоса. Новому пониманию способствуют и мрачные, поворотные моменты, как тот же Чернобыль или распространение СПИДа, экологические катастрофы, когда люди внезапно осознали, что чужой боли не бывает, что политические границы не могут стать барьером на пути вируса разрушения. Все катастрофы переходят эти границы очень легко и, в конце концов, могут распространиться на все человечество. Если где-то началась, к примеру, какая-то эпидемия, то нет никакой гарантии, что она не постучится и в наш дом. Это уже вошло в обыденное сознание человека, а значит и меняется его мировосприятие вообще.

Изменилось представление о расстоянии, о своем и чужом. Это не слишком заметные понятия. Не столь уж оригинальные, может быть, но их принес XX век. Главная особенность уходящего века в том, что Земля как бы физически, духовно и еще как угодно сжалась, стала совсем небольшой, и мы все теперь — соседи на планете. Мы, так или иначе, связаны между собой не только на техническом, но и на духовном уровне. Вопрос технического прогресса и все, что с ним связано, я комментировать не буду, а скажу несколько слов о религии и религиоведении, как они видятся в конце XX века. Наш век начинался (и это было характерно не только для большевистской или коммунистической идеологии) с того, что за религией будущего не видели. Но, с другой стороны, не видели будущего и за национальными традициями. И прошедшие 97 лет показали, что мыслители конца XIX и начала XX веков жестоко ошиблись. Все пошло иначе. Национализм оказался одной из главных сил, причем, иногда позитивной, иногда смешанной, стоявшей за глобальными изменениями XX века. Что касается религии, то в конце XIX и в конце XX века она суть различна.

Тогда, в конце XIX века, происходило (я выскажу сейчас достаточно спорную мысль, с которой, скорее всего, не все согласятся) определенное переосмысление традиционного христианства европейцами и американцами, как бы начиналась постхристианская эпоха. Это, конечно, не значит, что христианство уходит, сдается в архив. Но внутри самого христианства и на его периферии стали возникать некие течения, религиозные и нерелигиозные, а иногда и смешанные, которые если напрямую и не подвергали сомнению христианские постулаты или догмы, то предлагали некое свое толкование, которое весьма отличалось от традиционного. В этом списке — Е.П.Блаватская, Лев Толстой, и не только они. Позднее это, конечно, и Рерихи, которые напрямую несовместимы с теософией, но, тем не менее, исходили из тех же постулатов. Самое любопытное, что все эти люди, так или иначе, оказываются критиками христианства или, скажем, смотрят на него свежим взглядом. Признавая Христа, они, как правило, внецерковны. Не изнутри христианства как такового смотрят они и на Христа, и на традиции, и на церковь Христову, а из некой зоны сближения с Востоком.

Сближение Востока и Запада — это тоже результат XX века. Когда говорят о Востоке, часто употребляют одну красивую фразу, принадлежащую Д.Киплингу, что Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись. Но ведь в конце того же самого стихотворения Киплинг говорит противоположное: «И Запада нет и Востока нет, когда наступает последний день»... И не наступает ли сейчас, в конце века, день последний? Или, по крайней мере, не чувствуем ли мы, что есть такая возможность?

У нашего народа есть любимая фраза: Восток — дело тонкое. Действительно, Восток — дело тонкое, а вот что касается Востока и Запада, то происходит их постепенное сближение. Само их разделение во многом условно. Вот, к примеру, Институт востоковедения. В институте можно обнаружить отдел, который занимается Северной Африкой. Ни по каким законам географии Африку Востоком считать нельзя, но такова традиция нашего востоковедения. Да, мы занимаемся всей Азией, также изучаем и Австралию — как восточные страны. А во французских университетах, например, под восточными языками понимают русский и другие.

Кстати, как начинается востоковедение? Колонизаторы захватывают огромные пространства и встречают аборигенов, живущих по непонятным законам. И первое, что делают, — начинают изучать эту страну, чтобы понять, как ею управлять и, надо отдать им должное, ухитряются увидеть многие вещи. Сначала идут донесения купцов по вопросам торговли, потом изучение этих стран учеными. Таким образом, происходит знакомство, вглядывание в восточную культуру. Как замечательно сказал в свое время академик Алексеев, востоковедение — это изживание экзотики.

Действительно, если не принимать во внимание экзотику, то начинаешь видеть, что на Востоке тоже живут люди, и не обязательное «песьими» головами, как говорится в пьесе у А.Н.Островского, а люди, живущие по своим, иным, законам. И вот в конце XIX века появляются мыслители, которые духовно не выносят того плена, который представляет собой ортодоксальное христианство. Они начинают поиск, и до них доходят в довольно искаженном виде совершенно удивительные идеи Востока, идеи, которые заставляют Гете на старости лет стать другим человеком, которые порождают в какой-то степени философию Шопенгауэра. Ощущение необычайной глубины восточной мысли приводит к пониманию одного из главных различий исторических путей развития Запада и Востока: первый стремится к покорению внешней природы, второй — к покорению внутренней. Но одно не исключает другое. Запад постепенно начинает дышать духом Востока. Это конец XIX, весь XX век.

И все же сейчас пришло время другое. С сжатием планеты в мире как бы появилось совершенно другое информационное поле. Восток перестал быть колониальным. Последнюю колонию — Гонконг — англичане отдали в 1997 году. В этом же году мы праздновали 50-летие независимости Индии и 50-летие независимости Пакистана. За последние послевоенные 50 лет и Европа стала другой и, что самое главное, Восток перестал быть пассивным субъектом истории и все больше влияет на общечеловеческое развитие.

Восток ныне не тот, что был 10 — 15 лет назад. Сейчас все сильнее проявляют себя «молодые драконы» из Сингапура, Южной Кореи, Таиланда, Тайваня. Происходят глобальные изменения. У нас, например, укоренилось представление о Японии как о западной стране, а это поистине восточное общество, традиционное, живущее во многом по законам XII — XIV веков. Не зная традиционной Японии, сегодняшнюю понять нельзя. Это все-таки Восток. Более того, я думаю, что даже в чисто экономическом плане Восток станет едва ли не самой главной силой XXI века. Перспективы стать ведущими есть у разных государств: у Турции, многих арабских стран, конечно, у Индии, Индонезии. Но Япония и Китай среди них первые. Сейчас нет такой ситуации в мире, которая предшествовала войнам 1914 и 1939 годов, когда в первом случае шел раздел территорий на сферы влияния, а во втором — раздел ресурсов, прежде всего, нефти. Сейчас рынок стал единым. В этом большая беда для нашей экономики: мы не вписались, а буквально вляпались в мировой рынок, и никому мы там особенно не нужны, ибо уже все разделено. Наше вторжение нарушает баланс, международные связи. В этом едином рынке выделить Восток, когда он давал сырье, а Запад — в лучшем случае детали для локомотива, которые потом собирались где-нибудь в Мадрасе, нельзя. Я видел в той же Индии заводы, которые, к примеру, делают приборы, часы и прочее по качеству почти как швейцарские, но они рентабельнее, потому что значительно дешевле рабочая сила.

Итак, рынок стал единым, мир — маленьким, связи — ускоренными, мгновенными. И еще одна примета времени — явное духовное проникновение Востока на Запад. Конечно, можно возразить, что есть проникновение Запада на Восток, но это другая тема. Не Запада, а Америки — по всему миру. Эта экспансия вызывает острую реакцию во всем мире. Более того, вызывают достаточно негативную реакцию и такие моменты, как, например, попытка Европы и прежде всего Америки навязать свое представление о правах человека, в котором в принципе ничего плохого нет. Но, когда это навязывается жителям Сингапура, у которых совершенно другие представления о правах, так же как и у китайцев (у них отнюдь не личность стоит во главе угла, а групповые, семейные, кастовые интересы), там это не срабатывает.

Если говорить об изучении этих процессов в нашей стране, то тут ситуация еще более интересная. Возьмем религию. Религиоведение долгое время подменялось институтом научного атеизма, который имел возможность рассказывать об идеологиях, культурах, цивилизациях, отличных от наших. Как это делалось? Бралась книга какого-нибудь идеологически неприемлемого Кришнамурти и называлась «К критике воззрений Кришнамурти», после заглавия давалось изложение взглядов философа, что все и читали. А как доходило до критики, книгу закрывали и ставили на полку. Хотя надо было читать и критику, потому что атеизм в общем-то красивая теория. Это учение, которое требует абсолютного бесстрашия от исповедующих его людей, гораздо большего, чем от исповедующих какую-либо другую религию. Атеисту нет никакой помощи, и надеяться не на кого. Это смелое мировосприятие. Но, к сожалению, за 70 — 80 лет мы пришли к тому, что у нас не стало ни религии, ни атеизма. Как говорил г-н Воланд в «Мастере и Маргарите»: «Да что же это такое! За что у вас ни возьмешься, ничего у вас нет». И это действительно так. Все мы считаем, что пришел 1917 год и религию «закрыли». Но я прекрасно помню, что церкви продолжали действовать во время войны, Православная церковь собирала огромные деньги и отдавала их на строительство танков. То есть такого, чтобы религию совсем искоренили, не было. Церковь, несмотря на отделение от государства, стала как бы департаментом культа. Конечно, до революции семнадцатого года положение было неоднозначным. Во-первых, у церкви всегда был и продолжает быть и нарастать страшный разлад с российской интеллигенцией. Для интеллигента до семнадцатого года ходить в церковь, исповедоваться, говеть — было скорее чисто эстетическим шагом, и не более того. Во-вторых, сращивание церкви с государством происходило и до семнадцатого года, и в доброе советское время так срослись, что и не знали, как обращаться: товарищ капитан или батюшка.

Это наша беда. В русской Православной церкви есть огромный потенциал, который сейчас почти не используется. Я имею в виду потенциал конструктивного мистицизма. Вспомним Серафима Саровского, Иоанна Кронштадского, такие явления, как Оптина пустынь. На своем семинаре мы со студентами изучаем замечательную книгу — «Откровенные рассказы странника духовному отцу своему». И, кстати, для меня как индолога чрезвычайно интересно то, что все в этой исповеди тысячью нитей связано с индийской духовностью. Есть очень много близкого.

Во времена научного атеизма религиоведение сводилось к тому, что изучались приход христианства на Русь, христианство и язычество, проникновение христианства в Поволжье, встреча с местными верованиями. На исходе советского периода в определенной степени изучался и ислам, когда он превратился в явление чисто политическое. Кстати, складывается мнение будто в последние 5 — 7 лет нас активно сталкивают с исламом, и прежде всего именно в политической сфере. Возмутительно, когда официальные лица позволяют себе говорить, например, что там, где ислам, — криминальная обстановка, когда ислам преподносится религией позавчерашнего дня, доведенной до совершенного фанатизма, в то время как в книгах ислама можно найти самые тончайшие мысли мировой философии. Просто о своем мы говорим только самое хорошее, а из ислама при сравнении берем самое худшее, самое примитивное и фундаменталистское. Также наши религиоведы практически не занимаются и иудаизмом. В их работах почти не затрагивался даже буддизм, изучение которого до революции российской школой буддологов было на первом месте в мире. К примеру, Дж. Неру, говоря об учении Будды, цитировал не англичан и не индийцев, а нашего ученого Щербатского.

Что касается религиоведов советского времени, то при изучении духовных учений они брали основные положения работ Маркса для оценки христианства, потом ислама и в самой меньшей степени иудаизма. Таким образом, выстроилось наше понимание духовности, на этой основе были даны законы, которые на самом деле общечеловеческими не являются. Если взять любой учебник по духовной культуре, по религиоведению, можно увидеть, что в основе всех религий обязательна вера в сверхъестественное, хотя существуют религии, в которых этого нет. Нет веры в сверхъестественное как в основополагающее свойство религии ни в буддизме, ни в индуизме, ни в даосизме, ни в конфуцианстве. А это ведь несколько миллиардов людей и большая часть человечества. Поэтому мы сейчас научного религиоведения не имеем. То, что есть, — это славные имена, очень интересные наработки, но полной картины не создается. Ибо не учтен опыт остальных, неавраамических религий.

Однако в настоящее время культура становится общечеловеческой. И без Востока не обойтись, хотя бы потому, что это пока не освоенный нами мир. Но только в соединении возможно поступательное движение в будущем.

Сейчас происходит инфляция слов. К сожалению, это относится к очень часто употребляемому слову «духовность». Все говорят о духовности. Это слово уже навязло в зубах и вызывает раздражение. К тому же распространено представление, что между духовностью и религией надо ставить знак равенства. Мне представляется это большой ошибкой, то есть, безусловно, религия бездуховной не может быть по определению. И, возможно, это звучит несколько парадоксально, но я бы сказал так: религия — это первый этаж духовности, первый этаж здания; когда вам еще нужны определенные правила, вам нужна организация. На самом деле человек духовно свободен. Духовная свобода выше любой религии, она включает в себя все религии, а также и нерелигиозное мировоззрение. Она включает в себя и науку. Поэтому существует некий уровень, на котором нет противоречий между религией и наукой. Перемены начались в XX веке, в частности, с выходом человека в космос. Сразу вспомнились многие ученые-мистики, то есть люди, задумывавшиеся над проблемами космоса и Земли, человека и космоса. И не только потому, что в космос слетал Гагарин, а Амстронг высадился на Луне, но и потому, что сжалась планета, и мы поняли, что все мы летим на маленьком космическом корабле по имени Земля, и потому, что мы его можем уничтожить. Здесь и возникает необходимость сочетания всех сознаний, которые необходимы человеку XXI века, в частности, необходимость создания планетарного сознания — понимания себя как взаимодействующей частицы космоса. Это может выражаться в любой из существующих религий, даже примитивных, когда молятся черному камню или восходящему солнцу.

Идея Бога не может быть навязана извне, а должна быть воспринимаема традиционно. Люди, рожденные в определенных традициях, должны наследовать религию предков, хотя сейчас наблюдается несколько другое явление. Есть масса новых религий: например, в Японии после войны появилось двести тысяч религий. Основные из них, синтоизм и буддизм, с общим числом исповедующих, превышающим число живущих в Японии людей. Конечно, европейцам это понять сложно. Некоторые японцы официально пребывают как бы в двух верах. В обычной жизни они синтоисты, а как начинаются какие-то неприятности, например, кто-то умрет, то все обряды совершаются но буддийским правилам. Поэтому один и тот же человек оказывается в двух религиях. И, тем не менее, двести тысяч религий, не людей, которые их исповедуют, а религий — это чрезвычайно интересный феномен, которым необходимо всерьез заниматься, тем более что это явление всемирное.

Я уже говорил, что конец XIX века — это определенное становление «постхристианской» эпохи. Сейчас уже внуки и правнуки тех людей, с которых начиналась эта эпоха, гораздо дальше ушли от христианства и гораздо меньше его знают. Но, даже поменяв свою жизнь и поехав в восточные страны, они остались чуждыми культуре этих стран.

Новые религии вполне естественно ортодоксальными христианами воспринимаются, как правило, в штыки. Это явление нельзя зачеркнуть, так как происходит проникновение Востока на Запад. Только такое проникновение не несет в себе перспективного начала, ибо человек так или иначе выходит из обычных рамок, теряет связь с традициями предков и становится членом аморфного расширительного религиозного сообщества, и вместо свободы духа приобретает членство в некой новой организации, далекой от его собственных традиций, но по сути своей сектантской.

При этом появилась масса шарлатанов, обладающих «космическими знаниями». Я помню, мы проводили встречу с одной очень милой японской сектой. Наставник в ней — японец. Он все время имеет обыкновение в нужный момент оказываться в том месте, где решаются политические дела, и их благополучному разрешению, как он говорит, способствует его присутствие. Монахи секты — русские и украинцы. На встрече ко мне подошел совершенно замечательный человек, похожий на Сократа, как я его себе представляю, то есть не очень красивый, босой, в белом хитоне и с красной лентой на голове, с большой бородой. Он попросил разрешения выступить. Ну, почему бы и нет. Последовал рассказ, что он, мол, такой-то, каждый год отдыхает в доме творчества, и во время последнего отдыха к нему приходил Будда и просил передать послание нашему собранию. Народ насторожился. А он диким голосом заорал: «Говорит Будда!» Что было с монахами, вы не представляете. Их чуть не хватил инфаркт, но, как выяснилось, «Будда» говорил удивительно общие слова. Полная инфляция слова была на лицо. И вы знаете почему? Дело в том, что наряду с объединительной и расширительной тенденцией существует другая — тенденция приспособления, тенденция к созданию исключительности секты, своего учителя. Но, ни в одной из этих сект, думается, нет человека творческого. Людям, у которых этого не хватает в работе, семье или любви, лишенным радости, этот маленький коллектив позволяет противопоставить себя чуть ли не всему остальному человечеству; они с вожделением ждут своего учителя, хотя выход, конечно, совершенно в другом. У этих сект свои законы, законы возникновения, развития, деградации. Но если мы всмотримся внимательнее, то заметим, что и другие организации похожи на них. Скажем, когда речь идет о едином правильном пути, некоем едином писании, едином учителе, — разве это не напоминает нам коммунистическую партию Советского Союза или русскую Православную церковь в недавнем прошлом, когда не было открытости и инакомыслия в собственной среде, когда рождалась нетерпимость? Рождение нетерпимости и есть то, что происходит в любой секте, организации, партии. Оно приводит к тому, что не Истина становится главной и не верность этой истине, а верность организации, учителю. Как я понимаю слово «учитель»? Великая истина заключена в известной фразе: учитель — не тот, кто учит, а тот, у кого учатся. Учитель — не громоотвод, который отводит, а тот, кто притягивает. Поэтому то, что в религии называется Богом, то, что в духовности вообще называется Богом, Природой, я называю Космосом. Это и есть истина. В свое время Ганди сказал, что Бог — это истина. Но потом настал момент, когда он заявил, что ошибался. Не Бог есть истина, а истина есть Бог — и это величайшее открытие. Только кажется, что это простая замена, нет, это разное мировосприятие, а уж у истины могут быть свои имена, обряды, общества и поклонники. Помните — истина в основе. Что же такое истина? Это то, что вы поднимаетесь на уровень космического сознания, которое следует определенным космическим законам.

У нас очень любят говорить о прогрессе, в том числе и о прогрессе духовном. Такое примитивное представление! Как начали 2000 лет назад, так и идут по пути духовного прогресса. Но разве мы духовно выше тех, кто жил 2000 лет назад или еще раньше? На самом деле, никакого духовного прогресса нет, но есть явление Учителя на Землю. И Учитель силой своего интеллекта, но чаще всего своей интуицией или прозрением (прозрение — присутствует во всех религиях) познает космическую истину. Облекая истину в слова, тем самым ее первый раз искажает. Ибо она в принципе не переводима на язык человеческий. Он сообщает ее первым ученикам, а они, несут дальше, невольно искажая. Далее создается вокруг этой истины определенная организация, и тут уже начинается все расширяющееся искажение. Затем приходит новый Учитель, может быть, на другом конце Земли. И снова повторяется то же самое. Происходит прорыв человеческой мысли в космическую истину и потом ее заземление. На этом-то заземлении и существуют духовные организации, хотя образуются они не ради этого. Это совершенно объективно. Учитель — явление особенное. И мне очень интересна логика русского языка. У нас Христос — Учитель, и Мария Ивановна из второго «Б» — тоже учитель. То же самое со словом Творец. Творец — это некий демиург, который создает мир, и это мастер, который делает табуретку. Он тоже творец, что уж говорить о кандидате каких-нибудь наук! Это соотнесение высшего и в общем-то довольно обыденного представляется мне чрезвычайно важным. Что такое Учитель? Учитель — человек, несущий открывшуюся ему мысль. Что такое учитель с маленькой буквы? Это человек, передающий истину будущим поколениям. И тот и другой несут ее потомкам.

Сейчас, как я понимаю, нет важнее задачи, чем направить на верный путь именно юное поколение, которое должно жить духовно. Какова же будет духовность? Чему ей соответствовать? Она должна звать к единству, объединять все человечество, учить, пожалуй, трем ступеням сознания, и первую я назвал бы патриотической, если бы опять это слово за последние годы не было так затаскано. Только нельзя останавливаться. Надо идти дальше — к глобальному, а затем и планетарному сознанию. При этом законы жизни на земле должны соответствовать космическим, которые очень просты. И как только человек начинает идти против них, его самого, семью, нацию, империю и человечество в целом ждет регресс и возможность уничтожения. Как ни назови законы — божескими или природными, но человек не может идти против этических норм безнаказанно. Погибли все империи, которые шли против нравственных норм. Какой путь здесь видится, путь как руководство? Конечно, это великие заповеди, если мы говорим о христианстве. Только надо понимать, что эти же заповеди присутствуют и во всех других религиях, что нет религий истинных и неистинных, правильных и неправильных. Они все правильны и все чем-то неправильны, ибо это первый этаж. В основе прохождения духовного пути лежит творчество. Именно творчество есть путь, и без него жизнь начинает угасать. Причем, я надеюсь, всем понятно, что любовь — это тоже творчество. Работа и воспитание детей — сложнейшие задачи, которые выпадают на долю каждого, — тоже творчество, развивающее человечество. Соответствие божественным космическим законам ведет эволюцию от грубо материального к высоко духовному.

Если говорить не о духовных поисках, не об изучении религий, а о том, что нам предстоит, то, видимо, необходимо проникнуться новой, совершенно другой философией. Мне нравится читать в журналах, что идет эра Водолея, что Россия покажет всему миру, на что она способна, но пока я не вижу оснований для такого оптимизма. Нам, кстати, надо очень многое преодолеть в самих себе, прежде всего, ставший генетическим страх, сидящий в каждом из нас — сталинское время прошло недаром. И если вы думаете, что к этому времени возврата нет, то мне представляется — оно может вернуться мгновенно, поэтому необходимо воспитать внутри себя противоядие. Второй наш огромный грех — нетерпимость, третий — необразованность, мы не знаем того, что можем и должны знать. Люди не любопытны, мягко говоря. Поэтому нам нужна совершенно новая наука, иное религиоведение, ищущее единство во всем. Таким же должно быть искусствоведение и, конечно, история, которую мы бы рассматривали под морально-этическим углом, чтобы понять, что и как в ней происходило. Все это станет составной частью культуры XXI века. Обязательна определённая надконфессиональность. Человек должен уходить корнями в свои традиции, рассматривать их с более высокой точки и понимать, что всё это как бы ступени внутри храма, а на крыше — огромное небо со звездами, там нет изображения Христа или Будды. И не важно, через какие двери вы вышли на эту крышу — там уже единое космическое небо. Вспомним не раз цитированное послание Индии ко всему миру. Оно всего в трех словах, но очень емких, если в них вдуматься. Это — единство в многообразии. Сохраняя многообразие, мы должны осознать единство. Мы, европейцы, все видим дуально попарно: черное и белое, он и она, правильно и неправильно, добро и зло. Такой подход не то чтобы не правильный, он примитивный. Выше дуальности — понимание, что существует и добро и зло, и да и нет.

Как же практически достигнуть духовности? Я думаю, надо взять на вооружение то, чему учат нас все духовные Учителя человечества, — этический подход, подразумевающий морально-этическую оценку каждого своего шага, терпимость и понимание того, что все мы связаны друг с другом, как бы капли одного океана. И важнейшая из наших задач — служение человеку. Великий индийский просветитель, религиозный деятель Свами Вивекананда сказал прекрасные слова: «Если вы хотите найти Бога — служите человеку». Мне очень нравится ещё одно высказывание Вивекананды: «В будущем столетии Россия в духовном отношении поведет за собой мир, но путь к нему укажет Индия».

И последнее — это конечно, самосовершенствование человека во имя общества, а общества во имя человека. Выйти же по ступеням на планетарное сознание — первейшая наша задача. И далее — на космическое, где мы, дети не Москвы и не Сокольников, не папы с мамой, а, как и вся наша земля, дети и частицы космоса, и от нас зависит, будем ли мы и наши потомки жить хорошо или разрушим свой дом, и Земля прекратит свой полет в Космосе.