Дельфис

Есенин-мыслитель практически неизвестен широкому кругу читателей. Критики, подходившие к многомерному пространству его поэзии с плоскостными мерками, приводили Есенина в бешенство. «Он терпеть не мог, <...> когда делали из него исключительно крестьянского поэта», — вспоминал поэт С.М.Городецкий. Также не считал он себя христианским поэтом и просил читателей «относиться ко всем моим Иисусам, Божьим Матерям и Миколам как к сказочному в поэзии». «Я человек, познавший Истину, и не хочу более носить клички христианина и крестьянина», — заявлял поэт в 1913 году.

Поэт Евгений Винокуров впервые обратил внимание на тот очевидный факт, что Есенин начал свой творческий путь «как русский православный платоник». Некоторые из вошедших в «Радуницу» стихов были написаны Есениным в тот период, когда он не ел мяса и отказывался носить одежду из шкур убитых животных. Эти убеждения поэта приняли вид символа веры в созданной им в 1918 году статье «Ключи Марии». Название он снабдил сноской: «Мария на языке хлыстов шелапутского толка означает душу». По свидетельству Городецкого, «эту книгу он любил и считал для себя важной. Она далась ему не без труда». С её помощью Есенин намеревался раскрыть глаза современникам, «чтобы они видели, что небо — не оправа для алмазных звёзд, а необъятное, неисчерпаемое море, в котором эти звёзды живут, как многочисленные стаи рыб».

«Гонители Св. Духа мистицизма забыли, что в народе уже есть тайна о семи небесах, — утверждал Есенин, — они осмеяли трёх китов, на которых держится, по народному представлению, Земля, а того не поняли, что этим сказано то, что Земля плывёт, что ночь — это время, когда киты спускаются в глубину морскую, что день есть время продолжения пути по морю».

Противопоставление взглядов историческому христианству было распространено в начале века в кругу людей, занятых поисками нового религиозного сознания. Николай Бердяев писал, что они «хотят связать свою религию со смыслом всемирной истории, хотят религиозно освятить всемирную культуру». В их среде были особенно популярны философские идеи и стихи Владимира Соловьёва, чьё сильнейшее влияние испытали на себе столь любимые Есениным Александр Блок и Андрей Белый, а значит, испытал его и сам Есенин, пусть даже опосредованным образом — через произведения своих кумиров, подбиравших слова и звуки для выражения несказуемой тайны бытия.

Недаром же для Есенина Блок был «словно икона», и именно «с лёгкой блоковской руки» вошёл он в литературу. И также не случайно первый отклик критики на его поэзию исходил от Мережковских, чья квартира была эпицентром «революционно-мистического возбуждения» и напряжённых духовных исканий. Статья хозяйки дома, Зинаиды Гиппиус, увидевшая свет вместе со стихами поэта в еженедельнике «Земля и камень», содержала мысль о сходстве творчества Есенина и Николая Клюева, «хотя стихи их разны».

Общие интересы привели обоих поэтов в литературную группу «Краса», созданную весной 1915 года по инициативе Городецкого и Ремизова. Стремясь возродить старину, её участники обращались к мифологии, фольклору, быту русской деревни. В планы группы входило издание стихов Есенина и собранных им «рязанских побасенок, канавушек и страданий», но уже осенью всё того же года «Краса» прекратила своё существование. Вполне вероятно, что именно «Краса» подарила Есенину встречу с Николаем Рерихом, который, по свидетельству Городецкого, тоже знал литературную группу. В то время художника занимала мысль о «преемственности нашего древнего быта и искусства от Индии». Побывав на Парижской Выставке предметов восточного искусства в 1913 году, Рерих писал: «Обычаи, погребальные "холмы" с оградами, орудия быта, строительство, подробности головных уборов и одежды, все памятники стенописи, наконец, корни речи — всё это было так близко нашим истокам. Во всём чувствовалось единство начального пути».

Этим идеям созвучны мечты Николая Клюева об «Индии в русской светёлке», претендовавшего на роль главы группы, его вера в «Индию в красном углу», в «белую», «избяную» Индию, в Китеж-град. Предполагают, что к тому времени Клюев побывал в Иране, Индии и Китае. Не подлежит сомнению его влияние на Есенина, который в «Ключах Марии» разыскивал в эпосах разных народов корень единого мирового древа. Его же видел поэт в орнаменте русского полотенца, изображающем «то символическое древо, которое означает "семью"; совсем не важно, что в Иудее это древо носило имя Маврикийского дуба и потому вместе с христианством перешло <...> бесплатным приложением к нам. Скандинавская Иггдразиль — поклонение ясеню, то древо, под которым сидел Гаутама, и Маврикийский дуб были символами "семьи" как в узком, так и в широком смысле у всех народов...».

Творческим принципом Есенина было заполнение воздушного мира земною предметностью и придание предметному миру свойств воздушного царства. В отличие от Клюева, который, по словам Есенина, «сердце выпеснил избе» стихотворным истолкованием эзотерики избяного устройства, Есенин, перефразируя его же строчку, не на земле, а «в сердце дом построил», поскольку «глаза, увидевшие землю, в иную землю влюблены». Поэт признаётся в стихах: «Полюбил я мир и вечность, Как родительский очаг», — и это же признание повторяется в «Ключах Марии». Именно поэтому крыши крестьянских изб у Есенина воздушны; они, как облака, «запенились в заревую гать». Небеса же, напротив, уподоблены прочной кровле, облака уплотнены до прочности тёса: «Облаками крытый лес». Есть у него и другое облако, сгущённое до вещественности дерева:

На ветке облака, как слива,

Златится спелая звезда.

Вот оно, мировое древо, приносящее дары плодов творческому космосу Сергея Есенина.

От редакции

«То, что музыка и этнос родились у нас вместе через знак дерева, — заставляет нас думать об этом не как о случайном факте мифического утверждения, а о строгом вымеренном представлении наших далёких предков. Свидетельство этому наш не пояснённый и не разгаданный никем бытовой орнамент. <...> Символическое древо в орнаменте (например, на полотенцах) означает «семью». Это древо родилось в эпоху пастушьего быта. «Говорить (пастуха) научили звёзды», — пишет пророк Амос. Они и вырастили наше вселенское символическое древо. <...> Они увидели через листья своих ногтей, через пальцы ветвей, через сучья рук и через ствол туловища с ногами, обозначающими коренья, что мы есть чада древа, семья того вселенского дуба, под которым Авраам встречает Св. Троицу.

На происхождение человека от древа указывает и наша былина «О храбром Егории»:

У них волосы — травы,

Телеса — кора древесная.

Древо на полотенце — <...> оно ни на чём не вышивается, кроме полотенца, <...> в этом скрыт весьма и весьма глубокий смысл.

Древо — жизнь. Каждое утро, встав от сна, мы омываем лицо своё водою. Вода есть символ очищения и крещения во имя нового дня. Вытирая лицо своё о холст с изображением древа, наш народ немо говорит о том, что он не забыл тайну древних отцов вытираться листвою, что он помнит себя семенем надмирного древа и, прибегая под покров ветвей его, окунаясь лицом в полотенце, он как бы хочет отпечатать на щеках своих хоть малую ветвь его, чтоб, подобно древу, он мог осыпать с себя шишки слов и дум и струить от ветвей-рук тень-добродетель...» (С.Есенин, «Ключи Марии»).