Дельфис

«Богатырём русской живописи» назвал Бориса Кустодиева Илья Репин, утверждавший, что у него «золотые руки». В истории искусства Борис Михайлович Кустодиев оставил яркий след как изобразитель праздничного быта России с её весёлыми балаганами, пёстрыми ярмарками и базарами, с нарядными дородными купчихами, румяными ямщиками, провинциальными красавицами… И всё это на фоне волжских городов с белыми церквами и синими или золотыми куполами, заснеженных пейзажей и всего раздолья русской природы. Живописные образы, созданные Кустодиевым, удивительны по своей прочувствованности и глубоко национальны, так как писал он то, что хорошо знал, ибо был волжанином, астраханцем.

За короткую жизнь Кустодиев достиг больших успехов не только в живописи. Диапазон его творчества широк и многообразен: акварель, театральные декорации и костюмы, оформление книг и книжная иллюстрация, скульптура, гравюра, фарфоровая пластика, плакат… Как будто предчувствуя, что ему отпущено для трудов немого больше четверти века, он был неутомим. Друзья поражались его необыкновенной одарённости и работоспособности.

Ещё в студенческие годы произведения Кустодиева в области портретной живописи были отмечены призами и золотыми медалями на международных выставках. Тогда же Третьяковской галереей была приобретена одна из его работ — портрет Прошинской, будущей жены художника. Столь стремительному превращению талантливого ученика в блестящего мастера, по-видимому, способствовала работа в теснейшем творческом содружестве с И.Е.Репиным. Великий художник привлёк Кустодиева и ещё одного ученика своей мастерской (И.С.Куликова) в качестве помощников к выполнению срочного заказа на картину «Торжественное заседание Государственного совета» в ознаменование его 100-летнего юбилея. Коллективная работа требовала стилистического единства, и ученики следовали манере и замыслу автора. Но при внимательном рассмотрении репинской картины можно без труда узнать руку будущего Кустодиева — им написана вся правая часть огромного полотна.

^{Б.М.Кустодиев. Автопортрет. На охоте}

Картина была встречена с недоумением. После «Бурлаков», «Не ждали», выразительных лиц и спин запорожцев написать такое множество «ничем не характеризованных лиц»… Репин объяснял: «Когда я увидел это в натуре, мне бросилось в глаза всё красное, мне показалось, что кровь народная. А они, эти трупы, сидят, и на них, как на гробах, золотая мишурная бахрома. А ведь эти трупы сидят и правят народом. Это ужасно». Однако картина озадачила не всех. Некоторые догадались, о чём свидетельствует отзыв публициста и философа В.В.Розанова: «Хитрец, он именно дал только то, что видел — ничего больше».

Некоторое время спустя, когда уже с золотой медалью была закончена Академия художеств, найден свой путь в живописном искусстве и оценён самыми широкими слоями зрителей на выставках, Кустодиев задумывает написать свой, самостоятельный, коллективный портрет — «Групповой портрет художников “Мира искусства”». Творческое объединение вновь возродилось в 1910 году по инициативе петербургских художников, в числе которых был и Борис Михайлович. Председателем возрождённого общества «Мир искусства» единогласно был избран Николай Константинович Рерих. Человек всесторонне образованный, ответственный и уравновешенный, он пользовался большим авторитетом среди творческой интеллигенции.

Кустодиев был знаком с Рерихом ещё со студенческих лет. Годы 1896–1897 были для Николая Рериха последними, а для Бориса Кустодиева — первыми обучения в Академии художеств. На академических выставках работы учеников мастерской А.И.Куинджи всегда выгодно отличались самостоятельностью, разнообразием тем и их решений. Встречи и общение молодых художников продолжались и позже. Рерих вспоминал: «Создалась легенда о розни между репинцами и куинджистами. Но в сущности этого не было. У Репина были Кустодиев, Грабарь, Щербиновский, Стабровский. Почему нам, бывшим у Куинджи, ссориться с ними? У нас Пурвит, Рушиц, Рылов, Химона, Богаевский, Вроблевский — каждый был занят своей областью» («Листы дневника». Т. 2, Изд. Академия художеств).

В отличие от безликих манекенов в позолоченных мундирах на сей раз в групповом портрете Кустодиев хотел изобразить круг очень разных по происхождению, воспитанию, взглядам, художественному направлению творческих людей, каждый из которых — яркая индивидуальность. Всё это не помешало им объединиться ради общего полезного дела — дела искусства, без которого они не мыслили не только свою жизнь, но и жизнь всего человечества.

Первый эскиз картины был сделан в 1910 году дома у Кустодиева (тогда он жил на Мясной ул., 19), куда мирискуссники приходили позировать. Они размещались за длинным столом и беседовали об искусстве, выставочных делах, много шутили, слушали комические вирши Билибина, сочиняемые им специально для этих встреч, а Борис Михайлович рисовал. Его острый глаз многое подмечал. Для каждого он нашёл тонкую характеристику, подчеркнув её позой, жестом, наклоном головы, выражением лица…

В письме от 12 мая 1910 года он писал жене, уехавшей с детьми в «Терем» (дом-мастерскую), построенный Кустодиевым в Кинешемском уезде Костромской губернии: «Я всё больше и больше заинтересовываюсь этой картиной, и если бы мне удалось сделать, как я задумал, она вышла бы страшно интересной…» Кустодиев с увлечением принялся писать с натуры портреты отдельных персонажей будущей картины, но случилась беда. У него стала болеть правая рука, да так сильно, что он не мог долго работать. Это было началом трагического заболевания, сделавшего его инвалидом на всю оставшуюся жизнь.

В 1911-1912 годы Кустодиев несколько месяцев лечился в частной клинике в местечке Лейзен под Лозанной (Швейцария). Для человека, смыслом жизни которого был постоянный творческий труд, вынужденное безделье приносило больше страданий, чем мучительные боли. Однако ничто не могло заставить его потерять интерес к жизни, замкнуться в своих неприятностях. Большую радость доставляла переписка с друзьями, сообщавших о новостях в художественном мире. Получив от Ф.Ф.Нотгафта в феврале 1912 года письмо с вырезками из журналов о выставке «Мира искусства», он писал ему: «Прочитал их все и вижу, что никто не сказал живого слова — все пишут готовыми, заученными фразами, расписываясь в собственном невежестве и безвкусии на каждой странице… Не думаю, что нет вещей глубоких; судя по описанию, это вещи Рериха — в них всегда есть много волнующего и уж… их-то нельзя отнести к … разряду “только приятных”». Если вспомнить, что на выставке «Мира искусства» в 1912 году экспонировались картины Рериха «Владыки нездешние», «Человечьи праотцы» и эскизы декораций для «Старинного театра», то становится ясным, что Кустодиев понимал глубину и значение творчества Рериха, ценил его поиски нового выражения высоких, неизбитых тем и форм в живописи.

Лечение в Лейзене результатов не принесло, так как был неправильно поставлен диагноз, и осенью 1913 года Кустодиев ложится на операцию в Берлинскую клинику профессора Оппенгейма. Накануне он пишет Добужинскому из Берлина: «Завтра ложусь под нож — будет операция, и не знаю, останусь ли жив. Сегодня иду в Kaiser Friedrich Museum насладиться, может быть последний раз, Веласкесом и нашим любимым Вермеером».

Операция прошла удачно, о ней даже писали в медицинских журналах: «Надо было вскрыть шейный позвонок и удалить опухоль на спинном мозге». Опухоль была доброкачественной, но мучения приносила огромные, и это было только началом… Как только появлялась возможность, Кустодиев возвращался к работе над групповым портретом и с 1910 по 1914 годы написал целый ряд портретов художников «Мира искусства»— Добужинского, Рериха, Билибина, Сомова, Бенуа, Остроумовой-Лебедевой… Будучи в своих портретах реалистом, Кустодиев был противником точного копирования модели. Борис Михайлович считал, что так называемое «сходство» часто толкуется неверно. «Похожий портрет, — утверждал художник, — это такой портрет, который внутренне похож, который даёт представление о душевной сути данного человека… нужно предоставить художнику выражать своё понимание сути. Иначе незачем обращаться к живописцу, а нужно идти к фотографу». Именно внутреннюю суть каждого художника и хотел передать Кустодиев, работая над групповым портретом.

Поздней осенью 1914 года в Петроград приехал И.Э.Грабарь, с 1913 года возглавлявший попечительный совет Третьяковской галереи. Намереваясь пополнить собрание картинами художников «Мира искусства», в то время очень слабо представленными, он сделал Кустодиеву официальный заказ от имени галереи на групповой портрет художников возрождённого общества, одним из учредителей и активным членом которого был Борис Михайлович. Картина должна была быть огромной — «около трёх с половиной аршин вышиной и более пяти шириной, фигуры в натуру», как вспоминал Грабарь.

Но болезнь развивалась очень быстро. Если в 1914 году на довольно известной фотографии среди участников выставки, снятых на лестнице в здании Общества поощрения художеств, по «будёновским усам» можно легко узнать Кустодиева, уверенно стоящего на нижних ступеньках, то в 1915-м он еле передвигался, а в 1916-м уже не мог обходиться без костылей. И всё-таки, стоя на костылях, он продолжал работать над большими полотнами.

Весной 1916 года вновь пришлось прибегнуть к операции, теперь уже в Петрограде, в клинике профессора Цейдлера. Говоря о том, что исход операции непредсказуем, Кустодиев упорно дописывал свой эскиз к коллективному портрету. Предчувствие его не обмануло. В процессе операции встал вопрос выбора: что сохранить больному — руки или ноги? Юлия Евстафьевна, жена художника, не раздумывала: «Руки оставьте, руки! Художник — без рук! Он жить не сможет…»

Оказавшись в инвалидном кресле, Кустодиев не сдавался. Болезнь не сокрушила его энергии, не убила силу воли, желание трудиться. Он по-прежнему продолжал работу над эскизом «Группового портрета художников «Мира искусства»». Человек очень искренний, всегда правдиво высказывающий своё мнение, Кустодиев и здесь не погрешил против истины. Глядя на эскиз, не скажешь, что между мирискуссниками царит единодушное единство. Скорее, такое общение можно определить поговоркой «кто в лес, кто по дрова»: Грабарь — человек кипучей деятельности, и Рерих, в голове которого постоянно зреют новые планы и идеи, рассматривают журналы; Лансере погружён в собственные мысли; Милиоти на другом конце длинного стола что-то эмоционально доказывает Добужинскому; Сомов, сидящий между ними, демонстративно не участвует в разговоре; Бенуа, привыкший быть в центре внимания, с недовольством обернулся в их сторону; Билибин, весёлый балагур, встал, желая овладеть общим вниманием; Остроумова-Лебедева вообще ото всех отвернулась; Петров-Водкин, похоже, намеревается уйти… Себя Кустодиев изобразил также на переднем плане, только спиной к зрителям (как бы уходящим?! — Ред.), зато участвующим в общем процессе. Для Бориса Михайловича главным было гармонично влиться в общее дело, ради которого они объединились. Зрительский интерес к их творчеству подтверждал нужность и полезность красочных выставок, развивающих вкус, чувство красоты и дарящих радость от общения с миром Прекрасного.

^{Б.М.Кустодиев. Групповой портрет художников «Мира искусства»}

Спустя годы, Н.К.Рерих дал оценку «Миру искусства» как сильной группе, своеобразное творчество каждого художника которой ознаменовало собой целое движение русского искусства. Рерих писал: «Своеобразно работала группа “Мира искусства”. Внешне могло показаться, что никакого единения нет, но по существу все шли к тому же достижению. Потому-то и само движение в глазах зрителей всё же оставалось определённым» («Листы дневника». Т. 2. Изд. Мир искусства). Это движение мощным потоком вливалось в общее течение русского искусства того времени, которое позже получило название «искусства Серебряного века».

Кустодиеву так и не удалось написать большую картину группового портрета, но остался эскиз, датированный 1916-1920 годами, находящийся в Русском музее. 1920-е послереволюционные годы были слишком тяжёлыми и для здоровых людей. «Как бы хотелось писать картины не красками, а единым напряжением воли!», — сказал как-то Борис Михайлович в беседе с В.В.Воиновым, художником и исследователем искусства. Было это в апреле 1922 года, когда писать кистью Кустодиеву год от года становилось всё труднее — рука дрожала, быстро уставала, уже не говоря о нестерпимой боли. Опухоль в позвоночнике разрасталась, и осенью 1923 года в Москве немецкий профессор Фёстер, ученик Оппенгейма, сделал Кустодиеву третью спинномозговую операцию. Она длилась четыре с половиной часа под местным наркозом (общего не выдержало бы сердце). Врачи опасались болевого шока, но художник выдержал и это испытание. Жажда жизни и творчества — работать, только работать! — победили всё.

Последние годы жизни Б.М.Кустодиева были поистине подвигом, примером победы творческого горения над немощной плотью, беззаветного служения искусству. Словно понимая, что нельзя «сломать карму», но можно оставаться сильным во всех обстоятельствах жизни, он на практике доказал, что ничто не может сокрушить дух, ибо дух вечен и нерушим. Пригвождённый к креслу, Кустодиев более 10 лет был как бы больше наблюдателем за собой и за всем происходящем во внешнем мире. Постоянная тягость в земной жизни не сломила, а укрепила дух и научила жить в духе, то есть переносить центр своего бытия в мир духа, мир творческого горения.

Весна 1927-го была последней для Кустодиева. Друзья отозвались на его уход с физического плана статьями, в которых с большой теплотой и искренним восхищением вспоминали самобытного художника и удивительного человека. Свои воспоминания оставили и художники группы «Мир искусства»: Грабарь, Билибин, Петров-Водкин, Добужинский… Рерих в это время находился в экспедиции в Центральной Азии. А ещё в декабре 1917 года в журнале «Солнце России» был напечатан проспект монографии о Кустодиеве со статьями Н.К.Рериха и С.П. Ярёмича. Теперь друзья вспоминали больше о человеческих качествах художника. К.С.Петров-Водкин, например, писал, что ему больше всего нравилось и привлекала в Борисе Михайловиче его удивительная, «ни с чем несравнимая жажда жизни, солнца, красок, он всегда был бодр, энергичен», так что в тяжёлые годы после революции он «приходил к нему освежиться, набраться энергии и отдохнуть… он был каким-то удивительным человеком; во время самой тяжёлой болезни стоило заговорить о Тициане, как он буквально оживал, делался точно здоровым и много и увлекательно говорил».

Добужинского «особенно поражало в этом, быть может, до болезненности жадном творчестве, точно он спешил исчерпать себя до конца — это всегдашняя его тихая незлобивость и, что ещё удивительнее, отсутствие всякой сентиментальности к ушедшему и горечи по утраченному для него… Ему было горше и печальнее, чем многим из его друзей, но от этой силы воли, горения и благодушия, которые мы видели у него, делалось как-то стыдно за собственную апатию… Если бывало очень тяжело, хотелось именно пойти к нему на далёкую Петроградскую сторону, “поговорить о прекрасном”, как мы шутя говорили, посмотреть на его городки и унести всегда запас бодрости, умиления и веры в жизнь».

Вот так! Друзья приходили к, казалось бы, самому несчастному, обиженному жизнью, за бодростью и энергией. И всё потому, что, как писал тот же Добужинский, «на глазах знавших его происходило истинное чудо — именно то, что называется “победой духа над плотью”».

Эту жизнеутверждающую силу, бодрость и радость жизни, озаряющие внутренним светом изумительно яркие, ликующие красочностью полотна, оставил нам Б.М.Кустодиев, большой художник с русской душой и сильной волей.

Санкт-Петербург