Дельфис

К каждому предмету подхожу как к человеку

Ева Калныня: Как произошло Ваше обращение к искусству и возник интерес к живописи?

Ливия Эндзелина: Для ответа мне нужно оглянуться в довольно далёкое прошлое. Моя мать неплохо рисовала и интересовалась искусством. Её близкими друзьями были скульптор Карлис Земдега, график Петерис Унижис и многие другие художники. Да и мой дедушка был искусен в разных ремёслах. Говорят, что он делал скрипки и писал, но у меня ничего не сохранилось. Такое влияние шло по материнской линии. Отец же, будучи языковедом, очень любил музыку. А я сама... в детстве любила (как все дети) рисовать принцесс и лошадей. Но людей — больше всего.

^{Л.Эндзелина. Автопортрет. 1967}

Е.К.: Поэтому в ваших картинах и не ощущаются авторитеты, которым Вы бы следовали?

Л.Э.: Я даже не помню, чтобы ходила по музеям. И с другими художниками очень мало встречалась. А позже — ещё меньше. Я стала совсем необщительной. У меня мало знакомых, я даже побаиваюсь людей. Возникло ощущение собственной незначительности из-за того, что, хоть и училась, но так и не закончила Академию.

Е.К.: И всё же вас часто называют лучшей среди латышских художников! Вы упоминали, что в юности вас интересовали портреты. А сейчас доминирует натюрморт. Чем вы это объясняете?

Л.Э.: Так произошло само собой. Я иногда болела, оставалась дома. Вокруг всегда были дети, я их рисовала — детей знакомых или родственников. Я очень медленно работаю. Естественно, ребёнок так долго не усидит. Так мало- помалу время заставило выбирать неподвижные предметы. Мне нравилось рисовать цветы. А портреты мне не давались — никак не могла написать глаза. Жаль, мне так хотелось! Иногда в каком-то ракурсе я помещаю и человека в натюрморт. Но очень хотелось бы написать портрет совсем другого рода.

Е.К.: Очень много говорят о семантике ваших натюрмортов — о символике человеческого бытия, об особой отчуждённости от повседневной жизни.

Л.Э.: Мне трудно самой судить об этом — я очень субъективно смотрю на всё. В некотором роде я к каждому предмету отношусь так же серьёзно, как к человеку. Мне интересны вещи, которые просят меня изобразить, и я по многу раз зарисовываю их.

Е.К.: О ваших композициях часто говорят как о философских интерпретациях. Как вы работаете и как организуете ваши композиции, всегда ли вам хочется ими что-то сказать?

Л.Э.: Борис Берзиньш в интервью с литовскими журналистами сказал: «Эндзелина не рисует, она работает». Ну да, я из работников. О философской мысли в этой работе... Во многих случаях у меня есть какая-то определённая мысль, которую мне хочется выразить, но не всегда. Как, например, та светлая тыква в тёмных картинах. Мне просто хотелось чего-то светлого, радостного. Но в этом нет никакой особенной философии.

Е.К.: Ваш колорит изменился, стал темнее.

Л.Э.: Это из-за тех переживаний, что вызваны происходящим вокруг нас. Катастрофы и войны. Человеческая безжалостность. Такая ненависть кругом — море человеческой злобы. Это всё чернота, тьма. Она и отражается на картинах.

Е.К.: Какое время занимает живопись в вашей повседневной жизни?

Л.Э.: Очень много. Я переменчива. Стремлюсь переписать каждую свою работу, изменить композицию, какая-то новая мысль возникнет в уме и тогда ввожу другой предмет. Если картина остаётся дома, я её «передумываю» и исправляю.

Е.К.: Какие проблемы Вас интересуют в живописи?

Л.Э.: На первое место я бы поставила цвет. Но как я уже упоминала, живописные проблемы меня интересуют меньше всего. Может я больше увлечена повествованием; всё время стремлюсь что-то рассказать. У меня — литературное мышление. Было время, когда я думала: а не перейти ли мне к чему-то другому, к абстрактной живописи, попыжиться, выразиться только цветом. Тогда появляются всякие трудности, которые заставляют думать об искусстве, о живописи. Это меня смущает и останавливает. Но всё-таки хотелось же! Поэтому из всех проблем живописи поставлю на первое место краску, колорит.

Е.К.: Какие события в вашей художественной жизни вы рассматриваете как значительные?

Л.Э.: Первое — поступление в Академию. Второе — это персональная выставка в 1998 году в Рижском государственном музее, в белом зале.

Е.К.: Вы испытываете чувство удовлетворения?

Л.Э.: Я думаю, что слишком плохих работ у меня нет. Возможно, работ на социальный заказ могло тоже не быть. О портрете Марты Семуле было много споров (портрет выдающейся доярки). Я считаю, что она написана не так хорошо, как хотелось бы. Но в то время была большая спешка, картину нужно было срочно отдать на выставку портрета. А я со своей медлительностью не успевала. Но Марта в моей памяти осталась как очень сердечная, работящая деревенская женщина, светлая и хорошая. Ну и пусть будет. Индулис Зариньш (очень известный художник в Латвии) как-то сказал, что портретов нужно написать не менее трёхсот, и только после этого можно начинать задумываться о портретировании. А у меня портретов не более тридцати.

Е.К.: Мне ваши портреты кажутся значительными работами — вы в них раскрываете индивидуальность.

Л.Э.: Мне хотелось в них показать внутренний мир человека. Хотя, по возможности, и внешний.

Е.К.: Ваша работа «Натюрморт с детским рисунком» (1976) является хрестоматийной.

Л.Э.: Это моя любимая работа. Мне всегда нравилось писать эти штуковины и часы.

Е.К.: Вы на картинах изображаете предметы, которые постоянно рядом с вами.

Л.Э.: Фактически так и есть. Эти вещи всегда перед глазами и потому доступны.

Е.К.: И ракушки в ваших картинах повторяются.

Л.Э.: Ракушки я взяла в Музее природы. Возможно, компановать их нужно было совсем иначе. Раковины у меня ассоциируются с людьми, с тем, как мы живём. С войной, которая всё живое уничтожает. Тогда остаются пустые дома. Они отличаются от жилых, но кажутся очень похожими. Раковины — это оставленные дома. В известной мере это такой крик, вопль, бегство от уничтожения.

Е.К.: Ещё во многих Ваших картинах повторяется одна и та же кукла.

Л.Э.: Это не моя кукла. Мне она понравилась. Она задала мне художественную задачу. Кажется, её можно видеть на четырёх моих картинах. Саму куклу я одолжила на время.

^{Л Эндзелина. Натюрморт с детским рисунком 1976}

Е.К.: В самом ли деле картина «Ржаной хлеб» (в замысле — «Деревенский хлеб») — это та работа, которая сделала вас известной?

Л.Э.: Эта работа в то время (1961) сыграла большую роль. Ко мне приехали представители из Москвы, чтобы купить её для подарка какому-то украинскому писателю. Но поскольку я ни с кем не завязываю контактов, работа осталась у меня. И в дальнейшем многие приезжавшие высказывали намерение купить её. Сегодня мне очень не нравится изображённый рядом с хлебом початок кукурузы. Но в то время это была такая обязательная вещь. Возможно, это она сделала картину такой украинской, и ещё эта трафаретная моральность краюшки хлеба. На картине же изображён хлеб, который мне привезли из деревни, а испечён он русской женщиной.

^{Л.Эндзелиня. Малья (варианты). 1973}

Е.К.: Вы расстаётесь со своими картинами с лёгким сердцем, продавая их?

Л.Э.: Я просто вынуждена бываю продавать почти все свои картины. Нужно на что-то жить.

Художник Улдис Земзарис о своей жене, Ливии Эндзелине

Когда Ливия выставила свою тщательно, заботливо и прочувствованно выписанную картину «Ржаной хлеб» — большую чёрно-рыжую краюху, это была ошеломляющая работа, ярко отличавшаяся на общем фоне как по своеобразию исполнения, так по чувству и мысли. Художница отдаёт своё внимание и любовь миру вещей. Предметы, которые приходят из активной и определённой жизни, замолкают, отдышавшись, как вулканы, но тем не менее повествуют о той жизни, из которой пришли. Они — свидетели человека. Художница способна отбросить всё несущественное, лишнее. Сначала она опирается на манеру старых мастеров, потом отказывается и от них. Работы Ливии поистине разговаривают с нами, беседуют без слов, неотвратимо, прочувствованно, серьёзно, прямо. В комнате художницы не тикают часы — в действительности они никогда и не могли тикать, ибо старые механизмы времени, которые повешены на стены или сложены на полки, собраны здесь лишь для того, чтобы их изображать. Они как бы отражение сломанной, так и не сыгранной полифонии.

Ивар Рунковскис, после персональной выставки Ливии Эндзелины в Риге (1998): Эта первая (за 50 лет работы!) персональная выставка показала, хотя это и раньше было известно, насколько популярна её живопись среди огромного количества зрителей. Картины позволяют приблизиться к таинственным подлинным положениям вещей и явлений. Для этого достаточно чисто литературно прочесть символы: хлеб, молоко, часы-время, старая книга, мёд, сломанная кукла, алхимическая ступка, ракушки, птичьи перья — всё это одновременно и живое и неживое. Можно написать рассказ о вечных ценностях. Индивидуальная, созданная повседневной жизнью художницы мифология. Что-то похожее на народные песни, только в визуальной форме. Её метафорический лиризм хорошо дополняет функцию, присущую подлинному искусству. Это образует какой-то глубокий содержательный пласт — назовём это способностью иносказания.

Эндзелина конструирует свои картины как архитектор, искусно драматизирует, искусно символизирует. Кажется, они могли бы стать выражением сюрреализма, не связанного с каким-то конкретным именем или школой, но с сюрреализмом как одним из характерных выражений ощущения современности. Это заметно в типичной для сюрреализма пустоте и глубине фона натюрморта, в настороженной застылости предметов. Они не написаны как импрессионистические выражения природных возможностей — нюансировки световыми модуляциями придают им и окружающим их пространствам ужасающее и бескомпромиссное противостояние жизни и смерти. Форма пассивна, а сдержанная палитра красок (часто она проходит на границе всего лишь одного цвета) ещё больше подчёркивает ощущение этого потустороннего времени.

Во всё вносит свой акцент и вибрация фактуры, которая словно имитирует дыхание реальных предметов. Но реально взаимодействуя по принципу контраста с гладкими, иллюзорно объёмными частями картины, она озаряет сюрреальные ощущения, лишая их плоскостности, придавая им глубину и в то же время уводя от материальности. Всё это напоминает алхимию, превращающую содержание картин в сюрреально-классические опусы, одновременно привлекающие и отталкивающие. Сюрреалистическая деструкция мира обыденных вещей, ставящая их на путь иносказания, высказывания на неслышимом ухом языке.

г.Рига (Латвия)

Перевод с латышского языка
Н.Г.Котлярской