Дельфис

Можно лишь мечтать о таком счастье, что на пути тебе встретится Учитель, ответит на мучившие тебя вопросы, научит, как стать совершенным в нашем далёком от совершенства мире. И невозможно заранее знать, встреча с каким человеком окажет на тебя решающее действие или даже перевернёт твой внутренний мир. В предисловии к «Саду Учителя» говорится: «Прикосновения Учителей — благостны. И они даются всем. Но не все могут ощущать их. Те, кто уже имеют эти силы восприятия, смогут оказать миру дивную помощь, передав ему свой опыт для того, чтобы каждый почувствовал в своём сердце ободрение и понял бы, что Учитель скрыт в каждом как его сущность» (с. 3). И этих наделённых «силами восприятия» помощников гораздо больше, чем нам кажется — все люди с ищущими сердцами и чистыми помыслами так или иначе излучают, пусть и отражённо, «дыхание Света Истины».

Как я уже писала¹, произошедшая 15 лет назад в Бангалоре (Индия) встреча со Святославом Николаевичем Рерихом, совершенно неожиданно, стала для меня своеобразной духовной инициацией и многое изменила в моём мироощущении. Я уезжала оттуда оглушённая прощальной фразой Святослава Николаевича: «Мы вас найдём». Не исключено, что те же слова он говорил и другим своим гостям при расставании, — но мне они показались пророческими, словно свидетельствовали об упомянутых выше «прикосновениях Учителей». Вскоре, опять будучи в Южной Индии, я получила приглашение г-жи Радхи Бернье, президента Международного Теософского общества (со штаб-квартирой в Адьяре), участвовать в так называемой Школе Мудрости. Тоже довольно неожиданно, поскольку теософия меня тогда интересовала лишь в том минимальном объёме, который необходимо знать всякому индологу.

И вот, зимой 1990-1991 годов в Адьяре, мне выпала счастливая возможность приобщиться ко Всемирному теософскому братству. Не все участники Школы являлись членами ТО Адьярского толка, некоторые принадлежали к иным направлениям теософского движения или к иным духовным течениям. Или не принадлежали ни к какому, как, например, наш учитель Рави Равиндра, профессор из Канады. Но это были люди с «просветлёнными сердцами» — благожелательные, душевно щедрые, терпимые к мнению других. Они живо интересовались процессом духовного возрождения России, выражали горячее желание помочь российским братьям по духу, что и побудило меня впоследствии искать контакта с теософами на родине.

Восстановленное в своих правах в 1991 году, теософское движение России нуждалось в моральной поддержке извне и могло питаться лучистой энергией зародившихся в Адьяре дружб. С течением времени через тех друзей к нам протянулись лучи, исходящие от других людей, объединенных сходным интересом к теософии, Рерихам и Агни Йоге. Благодаря этому, журнал «Дельфис», ставший трибуной упомянутых движений и воплотивший всё лучшее, что в них было, имел возможность представить российскому читателю новые имена: Рави Ралиндры² и Х.Персиваля, а «семья Дельфиса» пополнилась новыми зарубежными друзьями, такими как Фиона Одгрен³, Арнольд Мензе⁴, Раиса Гольцына.

Но вернусь к тем, кого уже нет. Аймо Паломяки, школьный учитель из Финляндии — он был первым моим наставником в теософии. Человек обширных, почти энциклопедических знаний, он считал, что право на доверие детей имеет лишь тот учитель, который познал землю, небо и разделяющий их Тонкий мир. На его визитной карточке значилось: исследователь. Он был известен в своём кругу как знаток творчества Н.К.Рериха и, выйдя на пенсию, много ездил с лекциями о Рерихах и Агни Йоге (собрав уникальную коллекцию диапозитивов с рериховских полотен, хранящихся в разных странах). Он подолгу жил в Мадрасе и в течение полутора лет был хранителем архива Теософского общества в Адьяре. Рыбаки касты неприкасаемых из приморской деревушки, которым он помогал материально, чтили его как благодетеля-гуру. Казалось, Аймо мог и умел всё: давал уроки йоги всем знакомым, снимал боль, как настоящий целитель, воплощал свои медитации в стихах и рисунках, переводил на финский и редактировал теософские труды. У себя на родине, в Лахти, он проектировал и строил дома своим четверым детям. У Аймо было десять внуков, которые его обожали, так же как и бывшие ученики.

^{Аймо Паломяки в индуистском храме в Мадрасе (Индия)}

Аймо Паломяки глубоко знал русскую культуру, жена его происходила из старинной русской семьи карельских переселенцев и занималась иконописью. По его признанию, тяга к духовному привела его сначала в Русскую Православную церковь, которая, в отличие от лютеранской кирхи, давала ощущение мистического действа, святого Таинства. Но присущий православию элемент конфессиональной исключительности (спасение — лишь для «своих») понудил его отойти от церкви и искать в ином направлении. В теософском обществе он принадлежал к узкому кругу эзотерической школы и одно время усиленно занимался развитием у себя так называемых паранормальных способностей. Суровая система тренировок и добровольная аскеза обострили его внутреннюю восприимчивость до такой степени, что это грозило нарушением биологического баланса. Он был вынужден усилием воли остановиться, ибо «обычный человек не может существовать сразу на двух планах».

Аймо утверждал, что Финляндия и Россия связаны кармическими узами, значение которых можно постичь, используя теософский подход. Он собирал материал о работе российских теософов в начале прошлого века, некоторые из которых эмигрировали в Финляндию после разгрома РТО советскими властями в 1918 году. В Мадрасе он помог мне организовать лекции-беседы о духовной культуре России, его стараниями подобная лекция состоялась в Хельсинки, куда я поехала в 1990 году по приглашению финского ТО. И когда я, вскоре после того, включилась в работу восстановленного РТО, Аймо не оставлял нас своим вниманием. Первые прошедшие у нас фотовыставки и библиотечка теософских трудов были составлены в значительной степени благодаря его бескорыстной помощи. Приезжая в Москву, он продолжал свои исследования, часто бывая в музее Н.К.Рериха. Помню, как он был потрясён, увидев картины Черноволенко на домашнем показе у Марии Филипповны Дроздовой-Черноволенко. Такой же незабываемой была встреча с санкт-петербургскими теософами в доме доктора Андрея Гнездилова.

Аймо Паломяки жил скромно и действовал, не слишком озабочиваясь «плодами дел своих», он и умер отрешённо, неожиданно для своих родных, в рождественскую ночь 1998-го. «Истинный ученик отрешён... — сказано в "Саде Учителя". — Быть отрешённым, это значит иметь великую уверенность, что "родина" не здесь, а в мире истинной реальности. Тот, кто начал постигать дух отрешённости и может начать радостно приближаться к ней, — любим Нами! Он несёт в себе Свет, его душа становится подобна чистому роднику, который выносит на поверхность свои хрустальные, чистые струи. Жизнь души отрешённой проста, пути её ясны, и всё же она полна тайны для окружающих, чьи души ещё не готовы для такого восприятия жизни» (с. 256).

* * *

Николай Владимирович Голицын, скончавшийся от инфаркта в канадском городе Виктория весной 1999, также должен был постичь дух отрешённости. Отрешённости от земли, где он родился и откуда был ребёнком увезён в эмиграцию; от титулов, поместий и богатств, что могли бы ему принадлежать как наследнику известного княжеского рода, от болезни сердца, преследовавшей его долгие десятилетия. Когда он впервые позвонил мне из Канады, то представился: «Ваш соотечественник, теософ с более чем полувековым стажем». Впоследствии, когда я рассказывала ему о деятельности возобновлённого Дворянского собрания и тому подобных перестроечных тенденций в России, Голицын удивлённо посмеивался: «К чему все эти амбиции? Нелепость и анахронизм. Вы только представьте — князь без княжества...» Однако мы обсуждали с ним возможность его «паломничества» на землю предков.

Он не смог побывать в России из-за слабого сердца, но его младший брат, живущий в Лондоне (где фамилия Голицыных нередко упоминается в великосветских «новостях»), приезжал в Москву и привозил от него книги в подарок нашему РТО. Шутки ради я как-то послала Николаю Владимировичу запись современных «белогвардейских романсов», среди которых был знаменитый «Поручик Голицын». Он был глубоко тронут: «Выдумка, конечно, а душу бередит самым отчаянным образом». Как сейчас я слышу эту неторопливую, изысканно правильную русскую речь, как бы отрешённую от бестолковой суеты и судорог сегодняшней действительности.

^{Князь Н.В.Голицын}

Князь Николай Владимирович Голицын родился 2 января 1914-го в царскосельском дворце под Санкт-Петербургом, его отец был адъютантом Великого князя, мать, графиня Карлоу, происходила из рода герцогов Мекленбург-Стрелиц. От большевистского террора семья спаслась, благодаря помощи моряков флотилии, посланной в Новороссийск британской королевой Александрой. Сначала они жили в Лондоне, Николай учился в колледже в Сассексе, потом в университете Кенигсберга (тогда Германия), потом, победив в конкурсе и завоевав стипендию, — в британской Королевской Академии драматического искусства, где его сокурсником был замечательный актёр, сэр Лоренс Оливье. Сам Николай Владимирович профессиональным актёром не стал, хотя, будучи «душой общества» («душой» как теософской ложи, так и местной русской общины), всегда находил применение своему артистизму и таланту рассказчика. Во время Второй мировой войны князь Голицын служил на флагмане Королевского флота Великобритании, участвуя в морских сражениях с германскими нацистами.

В начале 1950-х он эмигрировал в Канаду и работал в разных отделениях голландской нефтяной суперкомпании «Шелл». Рано выйдя в отставку, он вновь пошёл учиться в университет, на этот раз педагогике, и десять лет проработал в организациях для «трудных подростков», действующих при школах и церквах. На склоне лет он и его жена Анита, дочь латвийского дипломата, стали владельцами маленькой гостиницы в финской колонии Соинтула, на острове Малкольм. Они устроили там своеобразный приют для людей, ищущих духовную гармонию, и назвали его «Океанское блаженство». Свободно владеющий четырьмя языками, жизнерадостный и безукоризненно любезный, князь Голицын имел множество друзей в разных странах. Смерть пришла к нему внезапно — когда он, полюбовавшись весенним садом, стоял у своего письменного стола и разбирал бумаги. Это случилось 8 мая — в «День Белого Лотоса», как мировое теософское сообщество именует день ухода из жизни Е.П.Блаватской. Последняя фраза некролога, составленного родственниками Голицына, гласит: «Николай прожил жизнь, исполненный бесконечного обаяния, необычайного изящества и ненасытной любознательности».

* * *

Геннадий Плошкин входил в ту же теософскую ложу Виктории, что и Н.В.Голицын, и тоже был русским эмигрантом. Однако сходство их биографий на этом заканчивается. Плошкину было 29 лет, когда он уехал, вернее, уплыл на Запад — летом 1966 года нырнул с борта советского грузового судна в волны Балтики недалеко от Дании и вплавь достиг берега, благо был отличным пловцом. По его собственным словам, это был сумасшедший поступок, повлекший за собой годы мытарств и скитаний. Но иначе он мог потерять свободу — верил в правду Христа, не верил газете «Правда» и не хотел молчать. Хуже того, писал «диссидентские» стихи. Позволю себе процитировать (в слегка обработанном виде) стихотворение «Юрию Живаго», где он обращается к любимому герою опального писателя-гуманиста Бориса Леонидовича Пастернака:

...Друг мой, за что мы так жутко, так дорого платим ?

За бред политический наших отцов,

Их атеизм? Но долг неоплатен - причём же здесь дети

И женщины наши с лицами вдов?

Вместе с тобою сегодня я плачу,

Струн балалаечных слыша призыв.

Где Ты, Всевышний? Пошли же России

Ветра свободы всесильный порыв!

Вдохновителями его любительских стихов были также Жюль Верн и Александр Грин. Обосновавшись в Канаде, Геннадий, по собственному признанию, так и не смог полюбить эту страну, при всей её природной красоте, более, нежели Европу. «Я больше влюблён в море, — писал он мне, — ведь море — оно ВЕЗДЕ, на пяти шестых нашей многострадальной планеты». Он работал судовым инженером на многопалубных паромах, курсировавших между островом Ванкувер и материком, и даже построил своими руками быстроходный парусник длиной 15,5 метров — чтобы плыть навстречу судьбе. Куда — он не знал и не строил обычно никаких планов заранее, веря, что «невидимые помощники-путеводители из другого измерения» зададут ему нужное направление в нужный момент.

Он привык, что его «планы не сходятся с какими-то РЕАЛЬНЫМИ планами, написанными для меня, по-видимому, давно. Я живу мечтами и отдаю всё своё время и силы на их осуществление. Чтобы не превратиться в фанатика-отшельника, я вдруг порывом делаю что-то, что вот сейчас — не завтра и не послезавтра — хочу...» Например, принимает участие в соревнованиях по плаванию или же занимается серьёзно пением, беря уроки у знаменитого оперного баса, ученика Ф.Шаляпина. Не знаю, осуществима ли в принципе его последняя великая мечта — сделать бесшумными все виды транспорта путём усовершенствования дизельных моторов. Но Плошкин, талантливый изобретатель, имеющий патенты в области термодинамики, отдавал этой мечте все силы и средства и, я думаю, удивил бы мир, если бы успел построить чудо-дизель, им спроектированный и названный «Руслан».

Неисправимый мечтатель с бесшабашным русским характером, Геннадий Плошкин — ещё один пример человека отрешённого — отрешённого и в жизни, и в смерти. Так, он обратился к врачам, лишь когда поразившая его внутренности раковая опухоль уже была неоперабельной. Не сказав никому ни слова, он уехал в Мексику и вверил судьбу в руки шаманствующего целителя. Некоторое время спустя к нему, казалось, вернулось прежнее здоровье. Последний раз, в декабре 1999-го, он бодро писал мне по электронной почте о возобновлении работы над «Русланом», о завоёванных только что медалях в чемпионате по плаванию в Гонолулу и выражал намерение посетить меня в Бразилии (мы с мужем совершали тогда плавание на парусной яхте через Атлантический океан к берегам Южной Америки). А два месяца спустя пришло известие о его кончине.

^{Г.Плошкин с внучкой в день шестидесятилетия}

Память о Геннадии Плошкине следует почтить и потому, что он никогда не прекращал духовных исканий — увлекаясь трудами Е.П.Блаватской, в то же время открыл для себя оригинальную концепцию, или учение, американского философа-метафизика Х.У.Персиваля. Он любил делиться добытым знанием с друзьями и с незнакомыми людьми, неустанно пропагандировал идеи эзотерического единства всего сущего и утверждал, что Персиваль особенно необходим для революционного обновления сознания россиян. Необходим так же, как гласность и возрождение исконных демократических традиций в духе Новгородского вече. Геннадий писал, что верит в победу сил разума, вызвавших к жизни перестройку. В её благих плодах он успел убедиться, когда в 1997 году к нему в гости нечаянно-негаданно приехала из Петербурга 10-летняя внучка Настя. Как он был счастлив! Он искренне верил, что будущее — за Россией и что его родина станет когда-нибудь «великой человеческой общиной».

У меня сохранилась зарифмованная на английском языке мантра, с которой Геннадий Плошкин привык сверять свои мысли, чувства и действия. Её автор — мудрец маори, хранитель древней мудрости полинезийских аборигенов. Это послание миру называется «Мой Закон — Тиеме Ранапири», и строками из него мне бы хотелось заключить эту заметку:

...Где-то на некой планете, когда-либо, каким-то образом

Твоя жизнь станет отражением твоих нынешних мыслей.

Мой Закон непреложен, не искупить его и кровью –

В здании, тобой построенном, ты будешь жить, лишь ты один.

Из цикла в цикл, через время, через пространство

Твои жизни будут идти, равняясь на твои прежние желания.

И все, чего ты просишь, все, к чему стремишься,

Должно быть неизбежно, как пламя возгорается из искры.

Однажды ты услышал Голос, и суета сует исчезла,

И жизнь твоя едина с Жизнью Бесконечного.

Стремительная гонка остановлена, ты это сознаешь

С любовью к Цели и с любовью к Причине.

Ты сам себе Дьявол, ты сам себе Бог.

Ты сам проложил те пути, по которым идешь.

И никто не может спасти тебя от Проступка или Греха,

Пока ты не прислушаешься к тому Духу, что у тебя внутри.

г.Утрехт (Голландия)