Дельфис

«Что бы там ни было, никогда не принимайте жизнь слишком всерьёз – вам из неё живьём всё равно не выбраться», – такую прекрасную мысль высказал сто лет назад американский писатель Кин Хаббард. И это правда. Но мы всё равно продолжаем отмечать юбилеи, дни рождения и, как видно, собираемся исхитриться и выбраться отсюда именно живьём. Но каждая жизнь, до всяких юбилеев и славных дел, начинается с рождения.

В.Л.Крылов

Как известно, Пабло Пикассо рассказывал всем, что родился мёртвым. На самом деле это означало, что родившись, он никак не мог вздохнуть. Появившись на свет, младенцы начинают процесс дыхания и жизни с вопля. А Пикассо, по его рассказу, никак не мог закричать, хотя и был живёхонек. Тогда его дядька – врач выпустил в лицо будущему художнику струю сигарного дыма, и тот, наконец, заорал.

С моим рождением тоже не всё обошлось гладко. Шла война. Отец, Леонид Иванович Крылов, командовал подпольем и партизанскими отрядами на Ржевском направлении. Когда освободили Ржев, отец вернулся домой, а через 9 месяцев я появился на свет. Это произошло вечером 31 декабря 1943 года, но буквально на следующий день медсестра в роддоме, меняя пелёнки, поцарапала ногтём левую мою руку. На ранку никто не обратил внимания, было не до того, и она нагноилась, а через несколько дней разрослась в гангрену.

Кажется, выход был только один. Врачи настаивали на ампутации руки. Отец не мог представить себе сына – безруким инвалидом с рождения. Было решено сделать попытку регулярно вычищать рану и попытаться сохранить и руку, и сына. И так каждый день. Много недель. Без всякого общего или местного наркоза, врачи вскрывали рану и вычищали гной. Это – не одноразовая струя сигарного дыма. Физического страдания хватило с избытком.

Но я выжил, несмотря на гангрену и на все условия военного времени! На всю жизнь остались только шрамы! Кажется, Создатель сохранил мне жизнь и руку, чтобы дать возможность стать художником и написать о творчестве Врубеля, Кандинского, Малевича, об искусстве и авангарде. Однако, до искусства было ещё очень далеко. А выжил я, скоре всего, просто из-за того, что происходил – и по отцовской, и по материнской линии – из самого древнего и знатного рода в России – из крепостных крестьян. Ведь если бы не стойкость этой породы русских людей, где бы сейчас была Россия?

Что мне предстоит заняться искусством, я долгое время даже себе не представлял. А что придётся ещё и писать об искусстве – тем более. Но судьба знает своё дело и ко всему готовит заранее. Чтобы провести любую аналитическую работу, необходимо опираться на логику. В 8-м классе я прочитал маленькую книжечку Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Логика Энгельса была безупречна. Она поражала и восхищала. Ещё большее восхищение вызывала логика «Антидюринга». Но, для систематизации ростков логического мышления, судьба сочла необходимым поучить меня на физфаке МГУ и в Институте ядерной физики МГУ, куда я попал по окончании школы из-за своего увлечения математическими и физическими олимпиадами.

Только в рядах советской армии произошло моё соприкосновение с искусством. Тогда и состоялась моя первая персональная выставка в гарнизонном Доме офицеров маленького городка Гвардейска. И такое заметное для местного общества культурное событие было зафиксировано в ежедневной газете Прибалтийского военного округа «ЗА РОДИНУ» от 13 ноября 1965 года. Газету выписывали и читали все воинские подразделения, все солдаты, офицеры и генералы. Выставку показали в нескольких местных выставочных залах и в солдатских клубах, а меня отпустили в законный отпуск на Родину на 10 дней.

Я привёз свои работы в Москву и показал их в студии военных художников им. Грекова. До сих пор хранится выписка из протокола заседания художественного совета студии за подписью Народного художника СССР Н.Н.Жукова. Работы понравились, и соответствующие документы двинулись по положенным военным инстанциям. А через несколько месяцев, гвардии сержант Крылов был переведён в Москву и назначен помощником начальника команды актёров-военнослужащих Центрального Театра Советской Армии, где кроме исполнения командирской должности я работал художником-декоратором и оформителем. За эти два года службы в театре были закончены с отличием и четыре курса рисовальных классов Художественного института им. Сурикова.

Там же, в театре Советской Армии, произошло знакомство с замечательным советским художником и прекрасным человеком Юрием Ивановичем Пименовым. Он работал над постановкой спектакля «Влюблённый лев», а я – над декорациями к нему. Юрий Иванович как-то зашёл в декораторскую мастерскую и увидел мои работы. Их было много, но прославленный художник, вице-президент Академии художеств не поленился их посмотреть и сделать замечания. А через несколько дней он пригласил меня на свой курс, который набирал в том году во ВГИКе.

После ВГИКа, в качестве художника-постановщика мне посчастливилось участвовать в постановке 49 фильмов, некоторые из которых получили призы на международных, всесоюзных и всероссийских фестивалях. А как художник-живописец я был участником более 50-ти выставок и, тоже получал призы, награды и дипломы. Самой большой моей работой в живописи можно считать композицию «Родная земля, освещённая солнцем – живописный гимн России». Композиция выполнена как живописный фриз высотой 110 см и длиной 140 м. 74 работы соединены в единое целое по системе триптихов, каждая сопровождается стихами великих русских поэтов и вся композиция может сопровождаться музыкой «Времена года» Чайковского и Глазунова .

Но современный культурный процесс вызывает множество вопросов, более того, всё искусствознание находится в состоянии хаоса. Определения искусства нет, и многие недобросовестные люди тащат и тащат в искусство всё, что подворачивается под руку. Такое бедственное положение искусствознания вызывает череду бесконечных и бессмысленных дискуссий и споров. И невозможно сделать никаких определённых выводов и заключений. И, разумеется, эти же бесконечные разговоры продолжаются и в кулуарах, среди художников и всех участников культурного процесса.

А тем временем, мой однополчанин гвардии старший сержант Иван Иванович Евсеенко стал известным писателем и лауреатом множества литературных премий. И он часто приезжал на эти всевозможные симпозиумы, круглые столы и семинары. Но останавливался он не в казённых гостиницах, а, по понятным причинам, у меня. Мы вспоминали молодость, старых друзей и, конечно, говорили об искусстве. И после, к утру, Иван Иванович много раз говорил: «Ну что ты мне всё это рассказываешь? Сядь, возьми лист бумаги и напиши эти свои соображения»!

И, в конце концов, так случилось, что я сел и написал статью о К.Малевиче и отнёс её в журнал «Человек». Буквально через неделю мне позвонили, похвалили и сказали, что напечатают статью в следующем номере. Мне это очень понравилось! Я написал ещё статью, отнёс в журнал «Наш современник», вернулся домой и стал ждать, когда из журнала позвонят и скажут: «Статья замечательная, мы обязательно опубликуем её в следующем номере». Однако прошёл месяц, потом два, потом полгода, но никто так и не позвонил. Пришла весна, потом лето, я уехал к себе в деревню и там, на покосах и посадках, на грибах и ягодах благополучно забыл о своей литературной неудаче.

В Москву я вернулся в конце сентября, а через несколько дней мне позвонили из «Нашего современника» и сказали: «Мы прочитали Вашу статью и публикуем её в следующем номере». После этого я окончательно поверил в свои силы и написал книгу¹ . Издать её было очень трудно. Самодеятельного автора никто не знал, и везде отказывались от его маргинальных взглядов на великое искусство.

Я ходил, показывал и просил. Но дело никак не подвигалось. В конце концов добрался я до доктора искусствоведения, вице-президента одной из академий и попросил его посмотреть рукопись. Он долго отказывался: «Нет-нет, у меня так много работы, несколько недописанных книг на столе, извините, но я никак не могу». Но я не сдавался, надоедал звонками, долго просил, и академик согласился. «Встретимся в метро, но если вы опоздаете, хотя бы на минуту, я ждать не буду», – строго предупредило меня светило науки. Естественно, начинающий автор приехал за полчаса. Но когда мы поздоровались, опять прозвучало: «И всё-таки я никак не смогу прочитать вашу работу. У меня так много рукописей. Я совершенно не успеваю. Извините, но не могу».

В ответ я принёс извинения за назойливость и, в знак компенсации, подарил вице-президенту каталог своих живописных работ. На том мы и расстались. Только опечаленный автор вернулся домой, как раздался телефонный звонок. «Владимир Леонидович, – сказал знакомый голос, – я посмотрел ваш каталог. Я очень занят, но не мог не позвонить. Это такая любовь. Такая любовь ко всей нашей природе, к нашей архитектуре, к нашему небу! Сегодня так никто и не пишет. Мне очень понравилось! Но зачем вы пишете книги?!! – продолжил очень сердито академик. – Это не ваше дело! Пишите живопись! Желаю удачи»!

А когда книга была всё-таки издана, художники подходили и говорили: «Старик! Эта книга и была твоим предназначением в этой жизни. Живопись – дело второе. Ты мог бы вообще не писать картин. Ты должен писать об искусстве»! Получалось, что если слушать профессионалов, бедному художнику Крылову не стоит заниматься ни живописью, ни литературными текстами! Но охота пуще неволи, и, понимая всю тщетность своих усилий, я продолжал писать и картины, и книги. Так появилась следующая книга «Рукописи не горят». И в ней, как мне кажется, удалось сформулировать аргументированное определение искусства.

Но профессора, доктора наук и академики, когда речь заходит о таком чуде как определение искусства, дружно смеются, даже не заглянув в книгу. И действительно, Леонардо да Винчи не смог, Чернышевский не смог, Плеханов не смог, а Владимир Крылов – на тебе, сподобился! Анекдот, да и только! И, тем не менее, сегодня объективное определение искусства, на мой взгляд, существует.

Встреча с В.Л.Крыловым в клубе "Галерея" по случаю юбилея

А об авторе такого замечательного открытия, возвращаясь к поздравлениям с юбилеем, можно было бы сказать ещё и следующее. Как и кот Матроскин, в свои 70 лет я умею шить на машинке и кроме фильмов, живописи и литературных текстов посадил более 200 деревьев, в одиночку построил два рубленых дома и научился квасить очень вкусную капусту, чем законно горжусь не менее, чем художественными заслугами.