Дельфис

Воскресение Христово

Фалес Аргивянин — Эмпедоклу, сыну Милеса Афинянина, о могуществе бесконечной Любви Распятой — радоваться!

Склонялся к вечеру третий день после Жертвы Неизреченной; но еще заря вечерняя не наводила на небосклоне разноцветных бликов своих, а я, Фалес Аргивянин, в Саду Гефсиманском, подле камня, казалось, не высохшего еще от слез Божественных, — молился Ра Единому, и в первый раз на планете Земля Великий Посвященный присоединил к Матери своей имя Бога Распятого.

И только имя это слетело с уст моих, выговоривших слова молитвы тайной — как с высот Космоса ответом далеким отозвались мне, Фалесу Аргивянину, хоры светлых эволюций, и крылья их с радостным удивлением зашелестели вокруг меня.

— Блажен ты, муж — человек Мудрый, первый бросивший новое имя Бога в бездны Космоса, — зашептали их бесплотные уста.

— Слава Фалесу Аргивянину, слава, — загремели духи стихии воздушной. — Слава ему, новое Имя Единого призвавшему!!!

И слышал я, Фалес Аргивянин, тихий радостный вздох Матери-Земли:

— Прими благословение мое, сын мой, Великое и Мудрое чадо мое, — шептала Земля. — Ибо новое Имя Бога Единого произнесено тобою как человеком, как перстью моею, как сердцем моим! Мать-Земля благодарит тебя, мудрый сын мой, Аргивянин!

И снова произнес я Славословие Богу Вседержителю, Христу Распятому, и вот вся природа, и низина, и высота Земли, и свод небесный тихим шепотом повторили слова мои. И преисполнилась грудь моя силой великой, будто собралась в ней вся мощь Космоса Божественного.

— Воистину, смел и мудр ты, Аргивянин, — раздались за моими плечами слова Арраима Четыреждывеличайшего, — что осмелился ты ранее таинства Неизреченного произнести Имя Новое Господа Единого!

— О нет, не ранее, Четыреждывеличайший, — ответил я. — Ибо вот — Таинство это уже свершилось в сердце моем, и вера моя — есть жертвенник великий, на коем удержится вся Вселенная!!!

Пристально посмотрел на меня Арраим. — Воистину, благословенна за тебя Эллада, Мудрый, и из четырех эволюции человеческих, которые наблюдал я, Арраим, по пути странствований по Нивам Всевышнего не было никого мудрее и смелее тебя! Но, — продолжил он, — положи руку на плечо мое, — не пора ли нам, Аргивянин, пойти туда, где покоится Тело Божественное?

Я, Фалес Аргивянин, ожидал этого приглашения и, молча кивнув головой, неторопливо пошел за Арраимом. А он вышел из сада, прошел в город и там, зайдя в один из маленьких домиков, возвратился оттуда, держа за руку молодого ученика Распятого — кроткого Иоанна.

Увидев меня, он пал на плечо мое и долго рыдал мучительно и тяжело. — Неужели ты не веришь, Иоанн? — серьезно спросил я, Фалес Аргивянин, и дыхание мое и сила пали на голову юноши.

— О нет, мудрый чужестранец, — ответил мне Иоанн, — несокрушима вера моя, но я — человек обыкновенный, и сердцу ли человеческому вынести скорбь дней минувших?

— Не совсем обыкновенный ты человек, Иоанн, — сказал я и, отклонив слегка плечи назад, тайным взором впился в его очи. — Вспомни, Иоанн, приказываю тебе, вспомни Море Лемурейское и страну Спящего Дракона! Вспомни, Иоанн, встречу нашу у трона Царицы Балкис! вспомни имя свое, сын Атлантиды!!!

И широко, широко открылись очи юноши, и вспыхнули они внезапно огнем ведения Космического.

— Я — Лао-Цзы, сын страны Спящего Дракона, — прошептал он, — я... я... знал, что Он — Бог мой и Спаситель мой, призовет меня к Себе!!!

А сзади уже кто-то подходил к нам, кроткий, ласковый и тихий.

То была Она — Мать всего Сущего, Вечно Юная Дева-Матерь, Изида Предвечная, Царица Небес, Дева Мария Преблагословенная.

Все трое — я, Фалес Аргивянин, Арраим Четыреждывеличайший и Иоанн — упали в прах перед Ней.

— Встаньте, мудрые слуги мои, ты, Арраим, и ты, Аргивянин, — прозвенел над нами голос Ее. — Встань и ты, сын мой Иоанн, встань, чтобы вести Мать свою туда, где свершится последняя Воля Всевышнего. Идите вместе, мудрые, ибо вот — мудрость ваша давно перестала быть мудростью человеческой, и глазам ее будет раскрыто то, что не могут еще видеть очи сынов Земли...

^{Рисунки Эльмиры Аль-Базари}

— А ты, Аргивянин, — обратилась Она ко мне, — ты, вплетший нить свою в нити божественные, ибо кто, как не ты, передал Мне, Матери твоей Египетской, удар, победивший плоть очей Моих, и кто, как не ты, пробудивший память сына Моего Иоанна и раскрывший перед ним бездны Космические — ты, Аргивянин, говорю Я, будь вторым сыном Мне, а ты, всегда верный Мне слуга и Царь, и Царь детей Моих черных, Арраим премудрый, будешь Мне третьим сыном. Итак, встаньте Любовь, Мудрость и Сила, дети Мои, сыновья Мои, и грядемте встречать Победителя, Сына Моего по плоти и Отца Моего по Духу!!!

И вот, Аврора вечерняя уже залила небосклон кровью девственных ланит своих, когда мы, четверо, вступили в огромный сад Иосифа Аримафейского и скрылись под тенью групп кедров, окружавших скалу, на противоположном склоне которой находился гроб, охраняемый десятком римских воинов.

— Удержите глаза свои, мудрые, — властно сказала нам Она — Матерь Бога Распятого. — Ибо не годится вам видеть Тайну недр гроба Сына Моего. Но ты, Арраим, напряги волю свою — вызови сюда трех Марий — три сердца любящие, и да найдут они здесь награду Любви и верности своей!

И вот — с властью прозвучали стальные магические слова, и сила изошла от потемневших очей Четыреждывеличайшего, прошла и рассыпалась, как сноп молний. Не прошло и получаса, как вдали показались спешившие по пыльной дороге три женские фигуры.

И первой была Мария из Магдалы, второй — та странная еврейская девушка, из-под покрывала которой сверкнули на меня божественные очи Афины Паллады, и третьей — мать сыновей Зеведеевых, кроткая женщина-мать, любящая, покорная и тихая, великая в любви своей и в покорности своей, аспект материнский, не пожалевшая сыновней плоти отдать на служение Жертвы Божественной. Магдалина подбежала к Матери Господа моего и пала на колени.

— О, Мать! — выговорила, заливаясь слезами, она. — Не знаем, что случилось с нами, но мы слышали голос Твой и сами не знаем, как прибежали сюда...

— Так нужно, — тихо сказала Мария-Дева. — Будешь со мною здесь на молитве до часа полуночного...

И ласково кивнув мне и Арраиму, Она ушла с женщинами и Иоанном в чащу деревьев на молитву.

— Идем, Аргивянин, занесем на свиток памяти своей грядущее Таинство, — сказал мне Арраим. — Ибо вот — время уже близко...

— О! Господин мой! — вдруг вздохнул глубоко Арраим и простерся ниц.

И я, Фалес Аргивянин, на фоне заалевшего неба узрел дивную незабываемую картину; узрел два ока гигантских, каждое с крыльями, занимавшими четверть небосклона. Крылатые дивные очи с непередаваемой силой тревожного, страстного ожидания неподвижно глядели на скалу, заключавшую в себе гроб Распятого; а над очами поднимался лоб, увенчанный золотыми волосами, и были волосы те звездными нитями самого Космоса, всей Вселенной, ниспадающими в бездны мироздания. Уста были как систрум семиструнный, звучавший вечною хвалою Единому Творцу. И видел я, Фалес Аргивянин, что нет преград для гигантских очей и что смотрят они в самую глубь скалы, наблюдая там нечто дивно-страшное, ради чего стоило ожидать мириады вечностей, ушедших в закат. И было в Таинстве, заключенном в недрах скалы, еще что-то, чего страшно хотелось всем существом дивного владельца гигантских крылатых очей, одетого в миры Вселенной.

И понял я, Фалес Аргивянин, что странная судьба моя послала мне неизреченную Минуту лицезрения самого Демиурга, Люцифера Сладчайшего, Денницы Пресветлого, Сына Первородного Ипостаси Трижды Первичной.

— О, Свет Первозданный, День Проснувшийся, Первородное Дитя Творения, Отец Стихии Огненной — прими поклонение мое! — возгласил я, Фалес Аргивянин, от полноты сердца моего, не в силах будучи отвести глаза мои от очей дивных, в глубине которых видел я родину душ человеческих, и в том числе свою, Фалеса Аргивянина.

И вот за могучею головою Денницы вспыхнул как бы свет великий, и зароились в том свете неисчислимые когорты сверхчеловеческих эволюции, и ушел свет тот, дорога эта блестящая, в такие глубины бесконечности, которые еще ни разу не обвевали мыслью о них разум даже Великого Посвященного. Не было конца ленте этой, радуге Творения, блещущей всеми цветами мира солнечного, и знал я, Фалес Аргивянин, что конец радуге этой — только там, у престола Неизреченного...

И увидел я, Фалес Аргивянин, около лежащего во прахе Арраима Четыреждывеличайшего двух существ дивных, небесной красоты, и были у них крылья за плечами, крылья черные с голубыми полосами. Они наклонились над Арраимом и что-то ласково шептали ему. И дано было мне, Фалесу Аргивянину, понять, что Существа эти — сыны подлинной расы Арраима, и поднялся он, и первый взгляд, брошенный на меня, был взглядом, исполненным изумления.

— Как! — воскликнул он. — Ты, человек, видел Люцифера Светоносного и все еще таишь Луч Жизни в теле своем?

И выпрямился я, человек, Фалес Аргивянин, сын Перси Матери-Земли, и гордо ответил Арраиму:

— Что может мне, человеку, Фалесу Аргивянину, Сыну Земли, сделать Светоносный Денница, если я, человек, Фалес Аргивянин, сидел в полном сознании своем одесную Самого Бога в саду Магдалы?!

И низко склонился передо мною Четыреждывеличайший.

— Воистину, — прошептал он, — Земля в лице твоем, мудрый Аргивянин, победила Космос силою Бога Единого... Не я теперь поведу тебя, Аргивянин, — продолжал он, — а тебя прошу вести меня дальше, где должны мы узреть Проснувшегося...

И я, Фалес Аргивянин, смело пошел впереди. А кругом, хотя уже настала ночь, не спало ничто — а все как бы притаилось, ожидая свершения Таинства первой победы Духа над Плотью в недрах ее.

Перед запечатанной пещерой спали римские воины, не видя, как свет золотистый тонкими лучами изливался уже сквозь расщелены приваленного камня.

Тишина была несказанная. И горели на небосклоне по-прежнему крылатые очи, и по-прежнему дорогой радужной уходили ввысь сонмы эволюции высших, и духи стихий, собравшись вокруг, пели неслышными голосами гимны гармоний бесконечных.

И... раздался в тиши один только звук — высокий, чистый и нежный, раздался и смолк. Возник снова — еще чище, еще нежнее... И вдруг волной понеслись братья и сестры — звуки, но не торжествующие, как думаешь ты, Эмпедокл, а нежно и тихо славословящие. То не был гимн победно торжествующий, а любовное Возвращение Бога Распятого к распявшей Его плоти человеческой; не Торжество звучало, ибо вот — какая же победа может быть у Господа Всемогущего и Всесильного?

И тихо, тихо повернувшись, упал камень приваленный, сноп света хлынул волною из пещеры, и на пороге ее появилась дивная фигура Христа Иисуса.

Светел и благостен был Лик Его Божественный, Любовью бесконечной светились Его кроткие очи, и первый взгляд Его был туда, где на небосклоне горели крылатые очи Денницы, вспыхнувшие сразу восторгом Божественным. И раскрылись уста Люцифера Светоносного, и невыразимой торжественности гимн вылился из них, неся в бездны Хаоса строительство миров новых на новых началах победы над смертью...

Подняв Десницу, протянул Христос Ее по направлению к Люциферу, и вот над челом Светоносного вспыхнул символ слова света Первозданного со светом Любви Божественной — крест, увитый кроваво-красными цветами жертвы — Божественной.

И гимн Денницы был подхвачен сонмами эволюции сверхчеловеческих и стихийных, и вот — пела вся Вселенная, весь Космос, и даже низкие звуки, проснувшись, ответили из бездны Хаоса.

И снова поднялась, благословляя, Десница Господа Проснувшегося. И тихо сказал Он:

— Довольно, дети! Идите в обители свои. Оставьте меня пока одного с бедными детьми Земли, ныне снова обретенной для Царства Моего.

И замолчали хоры, и рассыпались гимны, и потухли крылатые очи, и побледнели когорты эволюции сверхчеловеческих и стихийных. И вот, пред лицом человечества и Земли стоял снова Кроткий Плотник Иисус, силою Богочеловечества Своего смерть победивший.

И Земля откликнулась — первый звук был звук ужаса, изданный группою проснувшихся и ослепленных светом воинов римских; и видел я, как одинокая фигура женщины метнулась сначала ко гробу отверстому, а потом быстро побежала вслед медленно двигавшемуся по дороге Христу. Я узнал ее, то была Мария из Магдалы.

— Господин... — начала было она, но потом, взглянув пристальнее, с воплем радостного испуга кинулась к ногам Проснувшегося.

— Не прикасайся ко Мне, Мария, — тихо сказал ей Господь, — ибо вот — Я полон еще славы Небесной, и она сожжет тебя... Встань и подойди, предвари учеников Моих, да ожидают они Меня в Галилее, под нашими кедрами... Встань, Любовь Человеческая, ныне обращенная в Любовь Божественную, встань, Мария кроткая, Мать всех грядущих Марий во плоти явленных!

И благословив рыдающую Марию, медленно двинулся Господь дальше, где ожидала Его Мать Его с двумя другими женщинами. Но по пути Его были еще мы — Арраим Четыреждывеличайший и дитя земли — я, Фалес Аргивянин.

Кротко и ласково глядел на нас Плотник Проснувшийся и Бог Незасыпающий.

— Аргивянин, — раздался Его кроткий голос. — Разрушаю узы твои с человечеством и благословляю на служение новое. Но раньше на Земле закончи Великую задачу твою. Вот, Я доверяю тебе, сын Земли, частицу силы Моей, — и Он дотронулся рукой до лба моего. — Снеси ее в дальние пещеры Эфиопии и даруй жизнь новую Первозданной Царице Перси земной, во прахе ползающей, и сведи туда же любимую дочь Мою, да пребудет она там у дочери Арраима, раба Моего, доколе не скажу ей восстать на служение Мне...

И увидел я, Фалес Аргивянин, как Мать Господа моего подвела к Нему ту скромную еврейскую девушку, из-под покрывала которой еще глянули на меня очи Афины Паллады.

— Вот она, дочь Моя, — сказал мне Господь мой, — явленная веками грядущими под именем София, Премудрость Божия; вручаю ее тебе, Аргивянин, а она уже принесет Балкис Страдающей все то, что предсказывал некогда ты ей, мудрый Эллин, движимый Духом Моим. Прими же благословение Мое, Аргивянин, и не мешкай. Оставь Меня пока здесь с Матерью Моей и слугой Моим, Арраимом. Гряди, Эллин, в дивный и дальний путь благословенной жизни своей!

И я, Фалес Аргивянин, простершись у ног Господа моего, взял за руку молчаливую девушку и, не оборачиваясь, ибо я был на стезе Божьей, пошел из сада Иосифа Аримафейского.

Только что вышли мы из сада, как увидели приближающегося к нам человека с длинной белой бородой, ведшего на поводу двух совершенно готовых в путь белых верблюдов. В момент встречи нашей он низко склонился передо мной и сказал:,

— Дозволит ли благородный и мудрый Фалес Аргивянин вновь старому знакомому служить ему верблюдами для пути дальнего со священной спутницей своей?

— Ноги твои тоже на стезе Господней, равви Израэль из Ура Халдейского, — ответил я. — От имени спутницы своей благодарю тебя, мудрый.

Я не стал более разговаривать с равви Израэлем, ибо вот, что было в материи, что могло бы скрыться от глаз мудрого халдея? Дни и ночи молчала закутанная спутница моя, пока вдали не засияли знакомые очертания гор Эфиопских.

В глубине горного храма богини Иштар нашел я тайное место пребывания Царицы Балкис, давно уже покинувшей трон и променявшей убор Царицы на покрывало старшей жрицы уединенного женского святилища.

Оставив спутницу свою во внешнем храме, я один вошел в покой прекрасной Балкис.

Она сидела, склонившись над грудою свитков старинного пергамента. Это была все та же дивно прекрасная женщина, — только складки глубокого страдания и великого раздумия положили печать свою на высокий лоб ее.

При первом взгляде ее на меня — глубокий крик сорвался с ее прекрасных уст:

— Мудрый Эллин!

И вот я, Фалес Аргивянин, узрел гордую Царицу Савскую, Балкис Прекрасную, дочь Арраима Четыреждывеличайшего, — лежащую у праха ног моих.

Я не поднял ее — ибо вот — на устах моих была речь и послание не мои, а Страдальца Божественного.

Только высказав все, я разрешил Балкис встать, и вот увидел лицо ее, обновленное потоком сладостных слез и оживленное Любовью Божественной.

— У слабой Балкис нет слов для выражения благодарности тебе, посол Божественный, — сказала она. — Да и нуждаешься ли ты в ней? Но где таинственная спутница твоя, которую я должна беречь по словам Величайшего из Величайших?

И вот, когда я ввел в покой Балкис Софию Священную — Царица заметалась при виде скрытого лица Софии и в ужасе несказанном протянула вперед руки.

— Арра! Арра! — глухо проговорила она и вновь поверглась во прах перед прибывшей.

И в первый раз я услышал голос Софии Божественной. И был этот голос, как соединение биллионов других голосов, восставших из глубины Космоса, и подобен он был плачу систрумов всех храмов Богини-Матери и звучнее хоров ангельских.

— Не Арра я, сестра моя, Балкис Прекрасная, но мать Арры Всей Вселенной, ибо все Арры до века рождения в несотворенном сердце моем, — сказала она, и рука ее ласково легла на черные косы Балкис. — Встань, сестра моя, Балкис Прекрасная, встань и прими меня под таинственный кров твой до тех пор, пока Голос Господа и Отца Моего не призовет меня в мир. А ты, Эллин, Триждыблагословенный, — обратилась София Божественная ко мне, — прими и от меня благословение и на путь твой и на окончание человеческого пути твоего...

И я, Фалес Аргивянин, подземными ходами и руслами рек, вод, недр Земли бестрепетно переходил земные пропасти и полз узкими коридорами и трещинами первозданных глыб гранита. Путь мне освещал вознесенный мною Маяк Вечности над челом моим, а проводником была великая мудрость Фиванского Святилища.

Наконец я дошел до пласта пород рубиновых и там, в покое, выдолбленном из целого гигантского изумруда, нашел ее, дивную Царицу Змей, так верно служившую мудрости моей в день первого посещения моего Царицы Балкис.

И выпрямилась дивная змея на конце хвоста своего и приблизила рубиновые очи ко мне. Мириады лет мучительного ожидания светились во взоре ее.

И смело поднял я, Фалес Аргивянин, руку свою и, властно призвав Имя Новое Бога Единого, повелел данной мне частицей силы Его восстать из пучины Небытия Сущности Великой — первозданному Царю Перси Земной, прародителю рода человеческого, Дивному сознанию Мудрости Строителей.

И послушный властному призыву моему восстал Он, Адам Первородный, во всей дивной и непередаваемой красоте своей, восстал кроткий и любящий, восстал во всем неведении ангельском райского Бытия своего.

И коснулся я, Фалес Аргивянин, до лба Царицы Змей и сказал:

— Волею Господа Нашего Иисуса Христа, пришедшего во плоти спасти грешных мира сего от дня Создания, — повелеваю тебе, Лилит Премудрая, покинуть образ Мудрости ползающей и принять опять первозданный образ твой и присоединиться к супругу своему!

Точно тысяча громов рассыпалась по пещере рубиновой — и спала кожа змеиная, и передо мной, Фалесом Аргивянином, предстала во всей непередаваемой красоте и мощи Лилит Первозданная, светлая и радостная, ибо вот как получила она то, что имела от создания своего — частицу Любви Божественной.

И протянул к ней Адам Первозданный объятия свои, и слились они воедино и в волнах гармоний астральных исчезли в глубинах мира Схем и предначертаний Космических.

И вознес тогда я, Фалес Аргивянин, мольбу благодарственную ко Господу Иисусу Христу, и силою Мудрости своей перенесся в теле из недр земли в Пустыню Аравийскую, где начинался новый путь мой.

Благословение Кроткого Плотника Галилейского призываю на тебя, друг мой, Эмпедокл. Аминь.

Эпилог

...Я давно стою возле тебя, смотрю, как ты мечешься, обессиленный, и тщетно зовешь обманчивые видения Сна, моего лукавого брата. Вот я укрою тебя краем плаща моего, дотронусь до вежд твоих и дам тебе на мгновение то, что люди громко называют Посвящением в Тайну. Я буду говорить тебе, там, глубоко внутри, а ты будешь видеть все то, о чем будет речь моя.

Я сейчас вернулся из сфер космических. Ты знаешь, я полетел туда искать фалеса Аргивянина. Но не нашел его — его там нет. Мне сказал кто-то, что он ушел в царство Спящей Эллады и тихо бродит там, одинокий и хмурый, среди бледных руин древних храмов, в таинственных священных рощах, залитых робким, задумчивым светом Селены, в царстве забытых грез, на мраморе изваянных молитв, отзвучавших песнопений и мертвенного сна человеческой истории. Там, у разрушенного храма Афины Паллады, в масличной роще, окутанной волнами усыпляющего аромата, есть дивный царственный саркофаг из мрамора Каррары; над ним сонно мерцает как бы блуждающий огонек голубоватого цвета в форме Великого Маяка Вечности. Тайными письменами на саркофаге изваяна надпись:

ФАЛЕС ДИОСМЕГИСТОС

сын Аргоса

Великий Посвященный

царственных Фив

И долго, долго — знаю я, Дух Скорбного Творчества, будет стоять здесь, у своего саркофага, великий мудрец, сын уснувшей сном отгремевшего Космоса Эллады, дивный Маг, брат Царицы Змей, разрушитель царства прекрасной Балкис, могучий стихийный разум, сидевший одесную Бога в скромном саду Магдалы — Фалес Аргивянин.

И когда царство Спящей Эллады, качаясь на серебристых нитях грез, унеслось в бесконечные Провалы Бытия, я развернул свои крылья и полетел над нежными волнами Эгейского моря туда, в страну, где венец человеческих страданий был одет на чело Бога. И знойному ветру пустыни бросил свой прямой вопрос:

— Где равви Израэль, великий и могущественный халдей, слуга грозного Адонаи, Первосвященник Израильский, сын Авраамита Иакова?

И увидел я, как закружились джинны — духи пустыни, доселе мирно спавшие в расщелинах неприступных скал, высившихся среди бесконечно знойных морей песка, как бросились они к безжизненно-бледной глади Мертвого моря и разбудили дремавших там призрачных стражей погребенных на дне городов, и испуганно зашептали им:

— Кто-то ищет великого халдея Израэля, сына Авраамита Иакова, царя Ура Халдейского, носителя печати Соломоновой!

И с тихим звоном упали на песок лучи Луны и, упав, рассыпались на полчища лунных духов, тех самых, что любят играть с уснувшими больными детьми. Они окружили меня и зашелестели:

— Дух, ты ищешь равви Израэля, слугу Лунного Бога? Лети с нами, мы знаем, мы покажем тебе...

И мы прилетели в самое сердце горячей пустыни. Ни одного кустика, ни одной пальмы не было вокруг. Только кое-где из-под песчаного покрова выдавалась кость — единственный след погибших некогда караванов.

И духи Луны позвали робко летевших за ними джиннов и велели им убрать песчаные покровы. Закружились джинны и возвили смерч, и он смел песок, а под ним обнаружилась огромная черная базальтовая плита, а на ней — тайными письменами изваянная надпись:

ИЗРАЭЛЬ

сын Иакова иудея

Первосвященник Израэльский

Царь Ура Халдейского

И духи Луны, тихо звеня, припали к плите и целовали ее, обливая светом смерти.

— Духи Луны! — воззвал я. — Ведите меня к шалашу Великого Эммельседека, не имеющего ни начала ни конца дней, — Царя и Отца планеты, Того, чье истинное имя — Молчание!

И серебряным светом рассмеялись духи Луны. — Вот Дух, не знающий истины! Ты хочешь видеть того, чье истинное имя — Молчание? Он давно уже ушел отсюда — ищи его в Стране Больных Грез и Лукавых Сновидений! Она лежит там — за горной грядой Человеческих Страданий, за Черным Путем Вечной Смерти, за окаменевшими рощами Несбывшихся Мечтаний, за сонными озерами безвременно Угасших Надежд!

И я развернул свои огромные крылья — а они простираются от полюса до полюса — и полетел. Вот мимо меня, как тяжелые лавины, катились со зловещим грохотом огромные шары планет, опоясанные огненными лентами электрических течений; раздвигая толщу космических облаков, мелькали, сияя мерным мертвенным светом неродившихся вредных туманов, кометы; пролетали, испепеляя все ужасным жаром, очаги Света Вселенной — пылающие солнца...

А я все летел туда — в глубь несуществующей Вечности — в мрачные Провалы Бытия...

И я миновал сонные озера безвременно Угасших Надежд, окаменевшие рощи Несбывшихся Мечтаний, черный путь Вечной Смерти и горную гряду Человеческих Страданий. И вот — развернулась передо мной Страна Больных Грез и Лукавых Сновидений.

И была то узкая, длинная долина, и два светила было над ней: первое — Луна с высившимся под ней Адонаи, но то была не обыкновенная спутница обыкновенной Земли, свет ее был мертвеннее — будто гигантская могила светила миру лучами Великого Гниения Великих Разложений; а второе — Солнце, но не горячее бесстрастное Солнце Земли, а печь огненная, где беспрестанно сжигались и вновь восставали из пепла бесчисленные Больные Грезы и Лукавые Сновидения.

И была здесь долина разноцветных трав, где бледные венчики эфирных цветов струили смертельные, но сладкие ароматы Забвения; были озера, покрытые ковром из мертвенно-белых лилий и желтых кувшинок — эмблем Воображаемого Зла; стояли рощи с листвой зеленовато-свинцового света, где каждое дерево источало ядовитую смолу Обманчивых Постижений. И по бесчисленным дорожкам бродили неверными качающимися шагами бледные, изможденные люди с глазами, горящими лихорадочным огнем, зажженным магическим дыханием опиума, гашиша и других ядов. Одни были одеты в одежды египетских жрецов и фараонов, другие — в забрызганные кровью хитоны христианских святых, третьи — в мантии средневековых алхимиков, четвертые — в одеяния индусов, пятые — в красный бархатный плащ Мефистофеля... Все они встречались и сталкивались, расходились, но, не видя друг друга, все тем же неверным колеблющимся шагом подходили к широкой реке, бесшумно катившей здесь свои мутные, желтые, как желчь большой Змеи, волны, и пили из нее торопливо и жадно...

И была то река Великой Лживой Мудрости. И по мере того, как все они пили, на берегах реки из ядовитого тумана возникали призрачные постройки: то индусские пагоды, то греческие и египетские храмы, то причудливые церкви и дворцы. И люди с мерцающим безумием в глазах входили в них, совершая воображаемые ритуалы и служения, и в больных взорах вставали фантомы никогда не живших или давно умерших людей, и безумцы украшали их бледные, с мертвыми глазами, головы странными диадемами из поддельных камней, рогатыми тиарами древних жрецов и клафтами фараонов. И они писали книги, эти люди, — большие, толстые книги, и переплетали их в свиную кожу, и были буквы в них, как кровь мертвенная, а со страниц поднимались к небу спирали ядовитых черных испарений.

А далее — вились дороги, усаженные колючим терновником, кустами белладонны и дикими орхидеями; обливаясь потом и кровью, брели по ним люди, падая и подымаясь, с безумием во взоре и экстазом в сердце, и когда они достигали конца дороги, она оказывалась началом. И везде на дорогах стояли надписи, называвшие путь, и те, кто шел по одному пути, считали других безумцами и врагами, не замечая, что все пути исходили и сходились вновь в одной и той же точке.

И была тиха и беззвучна Страна Больных Грез и Лукавых Сновидений. Но люди слышали музыку, как слышат во сне. И были здесь призраки великих пустынь и великих морей; странные корабли бороздили их, и все они плыли в неизвестном направлении, равно как в неведомых далях исчезали призрачные караваны.

— Они войдут в райские долины Экстаза! — говорили люди.

О, я видел эти долины — то были черные продолговатые ямы, где стояли изъеденные червями гробы, и люди падали в них с судорогами блаженных экстазов, падали, шепча молитвы или мантры древних заклинаний...

И была здесь гора, а на горе сидел, невидимый людьми, Он — Владыка Страны Больных Грез и Лукавых Сновидений.

И был Он прекрасен, грустен и тих. И когда зашелестели над ним крылья мои — ибо покров их охватывал и его — он поднял на меня бездонные очи, и улыбка заиграла на его бледных прекрасных устах.

— Посмотри, — сказал он, — на мое царство. Разве не благодетель я для моих подданных? Разве не ко мне идут униженные и обиженные, поруганные и угнетенные? Разве не я подношу к жаждущим, иссохшим устам амфору с дивным напитком Великой Фантазии? И скажи: не благо ли иго мое? О, пусть многие из них поносят меня — моя любовь к ним превыше всего!

И он тихо засмеялся, и в смехе его я услыхал вопли тысяч страдавших и страдающих поколений. Да, они утонули в тихом смехе Владыки Страны Больных Грез и Лукавых Сновидений.

И когда он смеялся, на склоне горы, служившей ему подножием, раскрывались могилы, и из них выходили бледные, с горящими глазами и алыми устами вампиры, и кидались вниз, к людям, и, не видимые ими, пили их больную кровь.

— О ты, дух, смеющийся воплями тысяч поколений, — сказал я, — укажи мне дорогу туда, где кончаются Пути Жизни.

— Лети туда, где увидишь лучи Великой Багровой Звезды, — ответил Он мне. — Она горит там, где кончается Вечность, — за Оградой Бытия, над Кладбищем Вселенных.

Я вновь распустил свои серые крылья и ринулся в бездны Провалов Бытия — в пучины Хаоса, в царство Мрака — туда, где одиноко сияла Великая Багровая Звезда. И я пролетел над концом Вечности, над Оградой Жизни и опустился на Кладбище Вселенных. И вот я снова увидел пустыню: над ней не было ни Луны, ни звезд, только одна Багровая Звезда Вечной Смерти Всего Сущего.

И в пустыне одиноко белела мраморная гробница; в изголовье был водружен простой черный крест, а у креста стояла фигура, и черты ее скорбного лика были чертами Великого Галилеянина.

И Он плакал — слезы Его бесшумно падали на мрамор гробницы, выжигая на ней надпись:

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО