Дельфис

Айвар и я лежали рядом, плашмя, на холодной мёрзлой земле, проклиная невидимого пулемётчика, который «строчил» по нас, как только мы пытались куда-либо двинуться. Смертоносные осы проносились так близко от моего затылка, что мне хотелось зарыться, уйти ещё глубже в землю, но, как я уже сказал — она была мёрзлая...

Если мы не видели самого пулемётчика, то всё же нам было заметно, как на противоположной стороне оврага его гнездо с дьявольской быстротой плевалось огнём в чёрную ночь, поскольку ночь успевала наступить между вспышками ослепительных ракет. Для нас было непонятно, как могло уцелеть пулемётное гнездо после такой артиллерийской обработки, что только что кончилась. Ведь, мы сами видели, как заплясала чёрными фонтанами земля перед нашим участком, казалось — крысе, и то бы трудно уцелеть...

Но факт оставался фактом — пулемётчик уцелел. Вся атакующая рота позади нас прижата к земле. Сержанту Айвару и мне дано приказание уничтожить гнездо. Было ясно, что наша попытка подползти с фланга провалилась — мы обнаружены. Осветительных ракет слишким много. Каждое наше поползновение двинуться дальше вызывает огонь — что делать?

Я смотрю на Айвара — у него страшно сосредоточенное лицо, глаза закрыты — может быть, он молится?.. Отрываю взгляд, смотрю опять на овраг и столбенею... шагах в трёх перед нами порхает мотылёк... Летающий цветок жаркого летнего полдня в стылую ноябрьскую ночь!

— Айвар! гляди — мотылёк!

— Где? Где? — он открывает глаза и испускает радостное восклицание: А-а!

Затем произошло нечто, для чего я никогда не находил нужных слов, чтобы правильно рассказать, что случилось дальше — настолько это было странно, невероятно, как в сумбурном сновидении. Айвар, торжествующий и улыбающийся, вдруг встал во весь рост и быстрыми шагами спустился в овраг.

— Айвар! ты с ума сошёл! — я побежал за ним, хватаясь за него... — Айвар, ложись! Тебя убьют!..

Зев пулемётного гнезда опять раскрыт — длинные огненные пальцы тычут в темноту, а впереди нас летит мотылёк, машет ярко разрисованными крылышками, точно он нас ведёт и хранит... И у меня появилась безумная уверенность, что это именно так — мотылёк устраняет всякую опасность... Я выхватил гранату, стал рядом в Айваром и пошёл так же гордо, как и он.

Линия фронта по обе стороны от нас кипит выстрелами, как гигантский котёл. Беспрерывные вспышки света. Мы идём. Пулемёт лает где-то совсем близко. Карабкаемся на противоположную сторону — вот и зев амбразуры. Айвар бросает первую гранату, я — вторую. По-видимому, с полным успехом — я перестаю интересоваться замолкшим неприятельским гнездом и только ищу глазами мотылька, но его нигде нет... Уже слышно, как наша рота бегом пересекает овраг. Я хватаю Айвара за руку и в упор спрашиваю:

— Что это было? Что значит для тебя мотылёк?

— Забудь о нём. Расскажешь — высмеют! Ничего не было — понимаешь? Удачно подползли — и всё!

Нас представили к награде. Но я был бы не я, если бы не вытянул из Айвара тайны мотылька. Весь остаток войны, пока мы были вместе, на стоянках и в походах я вытягивал, точно клещами, из молчаливого Айвара тот рассказ, который далее приведу.

* * *

Айвар перенёс тяжёлое заболевание. Опасались за его жизнь и рассудок. Когда начал поправляться — им завладела мечта. Он видел себя идущим по пустынной просёлочной дороге в холмистой, с перелесками местности. В синих лесах потонули дали. Направо — заколосившиеся серебристые нивы с рощицами промеж них и усеянные серыми пнями, валунами и можжевельником выгоны. Налево — крутой глубокий спуск, и там, на дне — заросшая редким кустарником и молодыми ёлочками — низина, а далеко за ней — высокие, крутые, из красноватого песка обрывистые берега невидимой реки — они тянутся далеко-далеко и исчезают в сизой мгле...

И над всем этим солнце, голубое небо и белое пухлое облачко, лебедем плывущее в синеве. Придорожье усеяно цветами — жёлтыми, белыми. Синие колокольчики покачиваются на тонких стебельках —удивительно, почему не звенят... Грудь дышет широко и глубоко, и растёт в этой груди комок радости — поднимается к горлу — он щекочет и почти душит... Хочется смеяться и целовать, но некого...

Свежий ветер обдувает лицо. Никого, ни души, лишь молчаливый зов синеоких духов далей, залегших на горизонте — тех, кто денно и нощно сеют в душах недовольство насиженным местом, нашёптывая про невиданные страны и заоблачные высоты...

Как только Айвар выписался из больницы, — он повесил на плечи свой старенький рюкзак и отправился. Куда? Он сам не знал. Сперва отъехал от города по железной дороге и, увидев на небольшой станции малонаезженную дорогу, решил — она самая — слез с поезда и пошёл...

Через два дня пути местность начала повышаться и, действительно, стала приобретать очертания, близкие его мечте. К полудню он поднялся на крутой холм и с вершины его увидел налево от себя низину, а за ней первые, изрытые дождевыми потоками красные обрывы. Оглянулся кругом — всё так, как «по мечте» положено... Сердце заколотилось в груди.

У самой дороги выпирал из земли серый двугорбый камень, похожий на верблюда, вросшего в землю. Тут Айвар перекусил из дорожной сумки, прислонился к камню отдохнуть — и сам не заметил, как заснул. Когда открыл глаза, солнышко уже склонилось далеко к западу, а на камне сидела какая-то старуха в коричневом платочке, завязанном на лбу ушками. Старенькая, седенькая, а глаза ласковые — улыбающиеся.

— Хорошо ли спал, мил-человек?

— Спасибо, бабушка, хорошо.

— Далеко ли путь-то держишь?

— Сам не знаю — так...

— Ну, знать, счастья своего ищешь. Коли был бы судьбою своею доволен — никуда не ходил бы, — оба замолчали.

— А где же моё счастье ходит? — спросил после паузы Айвар.

— Об этом Фею надо спросить.

— А где же её искать?

Старуха пристально на него посмотрела и самым обыкновенным тоном, точно речь шла о том, где купить осьмушку табаку, произнесла:

— Да тут недалече.

— Бабушка, да ты говоришь так, точно сама видела фею!

— А то — нет? Вот только забыла её спросить про своё собственное счастье... — и она тяжко вздохнула и замолчала, видимо, погрузилась в какие-то воспоминания.

Вечернее солнце светило ей в спину; лицо её менялось словно под наплывом разных чувств и временами казалось почти молодым и красивым.

— Бабушка, скажи мне, как найти Фею?

Она встрепенулась. Мерно и торжественно зазвучала её речь:

— На большой дороге не ищи. Близ жилья тоже. И очень далеко от жилья не ищи. Где людей совсем нет — и их нет: они людей и любят и боятся. От Верблюжьего Камня спустись в низину и иди вдоль холма на восток. Разные тебе попадутся тропинки — ты по ним не ходи, пока не дойдёшь до старой, с развилкой от самой земли осины. Там будет дорожка — на неё вступи, по ней иди и придёшь к Весёлым Лужкам. А справа лес тёмный примыкает. Ты в него не ходи, а всё по Лужкам, по Лужкам... Коли ты сердцем чист и мечту больше денег чтишь — сами феи к тебе придут. А ежели жаден и буен — век не увидишь...

Пока она говорила — слезла с камня, пошла и последние слова бросила через плечо на ходу. Через минуту её коричневый платочек мелькнул последний раз и исчез за склоном холма.

Несколько мгновений Айвар просидел как зачарованный. — Удивительная старуха! — решил он, — и появилась и исчезла, как сон. А может — и впрямь её не было: приснилось! — Он быстро побежал по склону в надежде ещё раз её увидеть. На миг ему показалось, что впереди замелькали ушки её платочка, но это оказался большой заяц-русак: подняв уши и задрав смешной маленький хвостик, он во всю прыть мчался как раз в том направлении, куда Айвару указала старуха. Её же самой нигде не было.

— Вот тебе на! — он оглянулся кругом и озабоченно покрутил головой. Затем вернулся к Камню, где оставил рюкзак. И тут в нём заспорили как бы два Айвара. Один хотел сейчас же спуститься в низину на розыски «осины с развилкой от самой земли», а другой, молчавший до сих пор, заявил трезво и презрительно, что хватит бродяжничать и разыгрывать сказочного Иванушку — пора вернуться на какой-нибудь попутной машине или подводе к железной дороге и ехать домой, чтобы приняться за работу. Денег-то в обрез... Смешно и дико — поверить какой-то полоумной старухе, — даже сказать-то стыдно — что существуют феи...

Эти доводы были настолько убедительны, что Айвар вполне с ними согласился, подхватил рюкзак и зашагал обратно. Но, шагнув раза три, оглянулся и, как говорят — «это его погубило»...

В золоте вечерних лучей и низина, и далёкие красные обрывы, и сизой дымкой подёрнутые леса заговорили сердцу Айвара на беззвучном языке невыразимого словами очарования красоты. Ещё не настал час, когда замирающая флейта исчезающего дня оповестит наступление царственной летней ночи, но уже истома близкого отдыха разливалась по членам матери-Земли, и никогда ещё она не казалась ему такой прекрасной! Она лежала в заструившихся ароматах вечера и звала, как ласковая мать, своего долго пробывшего в отсутствии сына: «Приди, прижмись к родимой груди...» И ощутил он, что одна и та же ЕДИНАЯ ЖИЗНЬ пронизывает и бьётся как в его собственном сердце, так и в каждой травинке и в этой белой берёзке, которая сейчас, точно поняв его мысли, — торопливо зашептала ему в ответ; и поэтому все они ему братья и сёстры, и их надо любить, и он их любит...

Повинуясь непреодолимому влечению, Айвар свернул с дороги и начал спускаться в низину. «Может быть, — шептал он, — это последний и единственный раз, когда у меня хватит безумия потратить ночь на поиски сказки...»

Равнина встретила его прохладой. Запахло ночными фиалками. Не прошло и двадцати минут, как он уже обогнул подошву холма и нашёл осину с развилкой. Действительно, там пролегла тропа с еле заметными колеями. Тропа уводила его к невидимой реке у красных обрывов. Вскоре он услышал шёпот тихо струящихся меж камней вод, а затем увидел линию деревьев, окаймляющих её низменный правый берег. Мелькнула песчаная отмель. В омуте бултыхнулась рыба. Деревья — черёмуха, ольха, липы, клёны — были высоки и тенисты, и каждая излучина реки образовывала как бы отдельный лужок.

— Каково здесь, когда цветёт черёмуха? — подумал Айвар, втягивая ноздрями запах реки и пахучих трав.

Солнышко уже подошло к закатной черте, и крылья теней распростёрлись над лужками. По мере того как Айвар двигался вдоль берега, он «открывал» то высунувшуюся из воды чёрную корягу в виде спрута с длинными щупальцами, то камень, похожий на огромную лягушку, то целую заросль водяных лилий. В одном месте высилась одинокая с низко раскинутыми ветвями бородатая ель с остатками костра под нею — место табора косцов. Айвару пришло в голову, что тут хорошо бы повесить на сучке рюкзак, развести огонь и расположиться на ночлег, как до него донёсся звук гармони.

— Люди, — подумал Айвар, и хотя ему как-то жалко стало своего одиночества, он всё же пошёл на звуки.

...На лужайке перед бревенчатым домиком танцевали девушки и несколько юношей. Танец был плавный, медленный. Изгибались в руках кавалеров тонкие станы в голубом, розовом, зелёном, и мечтательное было выражение юных лиц. Только одна девушка не танцевала. Увидев приближающегося Айвара, она встала и пошла ему навстречу. Почти пепельные её волосы были украшены над лбом диадемой, изображающей яркой расцветки большого мотылька. Такими же мотыльками было усеяно её бледно-зелёное платье. Серые глаза под тёмными ресницами были большими, а лицо — лицо... Айвар мог поклясться, что видел это лицо в своих лучших снах — в тех, после которых человек ходит целый день полный тайной радости, тихого трепета... Но теперь это лицо дышало грустью.

— Если вы пришли сказать, — начала она довольно низким голосом, и вдруг вскрикнула. — Ой!.. Да вы не тот, за кого я вас приняла!..

— Конечо, не тот. Меня зовут Айвар, и я впервые в здешних местах, — Айвар поклонился. Потом смущённо потупившись, добавил:

— Я намеревался попросить здесь ночлега, но не знаю, к кому обратиться и... у вас бал... Может быть, мне лучше переночевать в другом месте...

Девушка громко рассмеялась.

— На много километров кругом вы не найдёте ни одного жилья. Останьтесь. И это не бал, а только мои именины. Меня зовут Астра, — она подала руку. — Вы танцуете?

...Удивительно симпатичный народ окружил Айвара. Бесконечное доброжелательство и большая радость жизни — вот чем дышали они. Через полчаса Айвар уже учил гармониста новым вариациям к вальсу и знал половину девушек по имени (а имена-то были все цветочные: Гортензия, Бегония, Азалия).

— Почему она не танцует? — Айвар тихо спросил белокурого юношу-музыканта, указывая глазами на Астру.

— Она под запретом, — также тихо ответил он.

— Как — под запретом?

Юноша шёпотом рассказал ему, что с минуты на минуту здесь ждут появления Аптекаря... Собственно говоря, никакой аптеки у него нет, так — прозвище... Но он — негодяй и подкалыватель... Уже с полгода, как он пристаёт к Астре, и теперь запретил ей танцевать с другими... Он обещал расправиться с каждым, кто попытается завязать с ней знакомство... Возможно, что он уже из-за какого-нибудь куста наблюдает...

— А у Астры есть кто-нибудь, — перебил его Айвар, — с кем она не прочь бы завязать более близкое знакомство?

Юноша покраснел.

— Мм... не знаю... — и смутился окончательно.

— Понимаю, — Айвар отошёл от музыканта и огляделся. Девушки пели. На западе ещё догорала вечерняя заря, а здесь нежные сумерки уже спускались на лужайку. Тёмный и торжественный возвышался за домиком лес. Всё кругом как бы курилось ароматами, и с реки доносился шёпот вод. Мир и тихая радость. Но из корзины цветов должна была показаться жаба — должно было появиться наглое, злобное, с издёвкой лицо Хулигана. Айвар знавал их в жизни — пьяных и трезвых, надменных с кривыми улыбками и звероподобных с рыком и урчанием, но всегда подлых, отвратительных... И он всегда вступал с ними в борьбу, потому что ненавидел насилие. А драться он учился у старого моряка, объехавшего, как он сам говорил, все моря...

Музыкант снова заиграл. Айвар почтительно склонился перед Астрой:

— Вы хотите танцевать со мной?!

— А знаете, какие могут быть последствия?

— Я их хочу.

Она тряхнула головой: «Тогда — поошли!».

Айвару казалось, что никогда он не отдавался танцу с таким наслаждением. Предстоящая схватка будоражила кровь. Во всём теле ощущалась приподнятость и изумительная лёгкость, точно сам ритм музыки, без мускульного усилия, носил его. И упоение начало овладевать им — оно было соткано из причудливой пряжи звуков — взглядов, погружённых в глаза друг другу; прикосновений и невысказанных слов, совершающих путь от сердца к устам... Время для него остановилось. Он и не заметил, что из леса развалистой походкой вышла мрачная фигура и, молча, остановилась за спиной гармониста. Пары одна за другой прекратили танец. Айвар только тогда оглянулся, когда музыка резко оборвалась — бледный мужчина с костистым лицом придавил гармонь. Мёртвая тишина воцарилась вокруг: пришёл Хулиган и выпустил безглавую змею страха. Он упивался этой тишиной и не спешил.

Айвар повёл Астру в сторону. Хулиган шагнул вперёд.

— Эй, ты, не убегай с ней — поговорим!

Айвар повернулся и подошёл к Хулигану:

— Вы хотели мне что-то сказать?

— Вот тебе весь мой сказ, подлюга! — он схватил Айвара вытянутой левой рукой «за грудки» и замахнулся правой. В тот же миг левая Айвара схватила руку противника у кисти, а правая нанесла удар по суставу локтя — рука повисла плетью. Это был удар старого моряка, «обошедшего все моря». По кругу девушек пронеслось краткое

— Ах!

— А-а, ты так! — захрипел Аптекарь, его единственная рука судорожно нащупывала нож, но Айвар опрокинул его тройным ударом — кулаком, головой и коленом...

С земли Аптекарь поднялся поостывшим.

— Мы ещё увидимся, — угрожающе прошипел он и медленно направился к лесу.

В один миг Айвара окружила щебечущая толпа девушек; они наперебой выражали восхищение: «Здорово вы его...», «Не успели оглянуться...», «Давно бы так...» Кто-то пожимал ему руку. Но Айвар, полный ещё волнения только что промелькнувших минут, не различал, кто и что ему говорит — его глаза искали только Мотылька... Астра, одна, стояла в стороне. Вдруг девушки зашептались между собой; несколько из них отправились к Астре и в чём-то её убеждали. Казалось, одна даже подталкивала её сзади, после чего Астра медленно направилась к Айвару. Все сразу замолкли и расступились перед ней. Астра подошла к нему вплотную и, взяв тёплыми ладонями его голову, с тихим «спасибо» медленно поцеловала его в губы... Все восторженно зааплодировали.

— Музыку! — крикнул кто-то.

Гармонист — не тот, белокурый, а другой — грянул, и пары снова понеслись по лужайке, и снова Айвар вёл Мотылька в танце. Он ощущал неудержимое томление во всём теле, и струи, вернее, токи, которым нет научных названий, — пронизывали его с головы до пят... Светлячки засветились в траве, зажигались и гасли на фоне тёмного Леса. Потом все весёлою гурьбою повалили в домик и — кто сидя, кто стоя, кто примостившись в уголку — ели бутерброды, запивая их забродившим кленовым соком, и уничтожали собранную землянику.

Старая женщина обносила всех холодным молоком. То ли от игры теней колеблющегося пламени свечи, то ли от чего-то другого лицо её меняло черты, и временами она выглядела точь-в-точь, как та старуха у Верблюжьего Камня. Когда Айвар начал пристально в неё вглядываться, — она сощурила один глаз, как бы подмигивая, и быстро вышла...

Астра тем временем сняла со стены гитару, которая висела на алой ленте, и, иногда наклоняя золотистую голову к самому грифу, иногда же вскидывая её и глядя в упор на Айвара большими, как бы в глубине светящимися глазами — тихо, но проникновенно пропела:

Я такой же призрак, как ты;

Ты не более реален, чем я;

И мы оба лишь цветы

В планетарном саду бытия.

И когда усталый, измученный,

Спишь ты в ночной тишине -

То, любовью окрылённый,

Ты во сне приходишь ко мне...

Рыдающим звуком оборвался последний аккорд, и Астра со вздохом повесила гитару. Потом все вышли на лужайку петь песни под звёздным сводом. Айвар вернулся в опустевшую избушку за скамьёй, и тут путь ему загородил белокурый гармонист — на лице его горела невыразимая мука.

— Вы... Вы женитесь на ней? — прерывисто дыша и чуть не плача, он спросил Айвара.

-- Да.

— Я  так и думал, что... что Вы украдёте моё счастье... Уйдите, прошу Вас... Ведь мы с Астрой с детства вместе... Наши матери давно решили нас поженить... У нас свой дом, достаток, сад на косогоре... Я умру без неё... Вы увезёте её в город, а Астра любит лес — она не может без леса. Она зачахнет в городе... Может — ещё заставите её зарабатывать... Пожалейте её и меня... — большие слёзы показались в глазах юноши и закапали на тщательно отутюженный ворот белой рубашки...

^{С.Кузнецов. Юность}

В самом деле — что он мог дать Астре — какую жизнь? Этот вопрос раньше совсем не приходил ему в голову и теперь — ошеломил... Ведь у него даже нет путной специальности — он непоседа и скиталец, которому постоянно казалось, что всё то, что он делает, — не настоящее его дело, а так — только времяпрепровождение по необходимости, а настоящее — вечно впереди и далеко... В его городской комнате всего только раскладная кровать, стол и стул да угол, заваленный книгами... И никаких видов на будущее! Он не из тех, кто умеет делать деньги... И каким бледным и ничтожным покажется Астре существование, если оторвать её от того, чем он сам сегодня так упивался...

— Да, да, — отказаться, отказаться от Астры ради неё самой... Этот юноша так искренно любит её... У него достаток, сад... Мотыльку хорошо будет... Но почему же стало так темно?..

И казалось Айвару, что две громадные волосатые руки зажали меж ладоней его сердце и сжимают...

Он оттолкнул юношу и, схватившись за голову, выбежал из домика. Астра стояла к нему спиной и вместе с остальными пела старинную песню, полную щемящей тоски. Рюкзак висел на сучке липы, вокруг которой сгрудились певцы — взять его, не привлекши внимания, было невозможно. Айвар махнул рукой и в два прыжка очутился за углом домика, откуда тихим шагом побрёл в лес по наезженой колее, оказавшейся под ногами. А песня неслась ему вслед, проникала в самое сердце — претворяла режущую боль в тихоструйную тоску:

Когда, милый; когда, милый, бросать станешь —

Ой! Не расска- не рассказывай, что знаешь...

Ему безумно хотелось оглянуться, но он знал, что этого нельзя делать — не выдержит и вернётся...

Дорога огибала сырую впадину, заросшую мелким кустарником, на котором дробился лунный свет и, по-видимому, опять приближалась к реке — послышалось тихое журчание. Обогнув крутую излучину, Айвар оказался... в нескольких шагах от Астры...

Да — тут стояла она, залитая лунным светом, на фоне тёмной ели и казалось — вся светилась. Даже глаза мотылька в её волосах испускали сияние. На ней появились украшения, каких раньше не было: искрящиеся камни были рассеяны по её корсажу, и на груди розовым пламенем горел алмаз. Она улыбнулась Айвару улыбкою счастья. Взметнулись навстречу ему обнажённые руки в тяжёлых с камнями запястьях, и он подбежал к ней, поднял её на руках и поднёс её лицо, как чашу с драгоценным напитком, к своим устам и стал пить...

— Я знала, — шептала она, — что ты уходишь потому, что любишь меня.

— Больше жизни, — прошептал он в ответ, — но мне нечего дать тебе. Мотылёк, милый.

— Ты уже дал; отказавшись, ты приобрёл: ты зажёг моё сердце. Оно было холодное, как у всех фей, которые знают лишь смех да игры. А теперь я живу новой сладкой жизнью и никогда не покину тебя...

И мгновенно исчезла она из рук Айвара — и стали пустыми руки его...

— Астра! Мотылёк! — закричал он полным отчаяния голосом, и — «а-а о-ок» — докатилось обратно к нему эхо с той стороны реки.

Тогда, как безумный, он помчался по лесной дороге обратно к домику. Когда, запыхавшись, он выбежал на знакомую лужайку, — там не оказалось ни домика, ни весёлых именинных гостей, только рюкзак его по-прежнему висел на сучке липы.

Это было больше, чем он мог вынести. Он рухнул у подножия той липы. Голова его горела, но по истечении некоторого времени, как говорят в старинных новеллах, «благодатный сон смежил его очи»... А когда он проснулся, — день уже сверкал во всём великолепии. Весело щебетали птицы, и пчёлы с жужжанием перелетали с цветка на цветок. И всё же первое, что увидел Айвар, раскрыв сонные глаза, — был красивый мотылёк — он взлетел с его груди, где, видимо, ночевал, и, покружившись, улетел...

Айвар вернулся в город, главным образом, из-за некоторых редких книг, которые там остались. Он поступил на работу, но свободное время просиживал в Академической библиотеке, куда насилу добился допуска. Там он набросился на книги по средневековью и фольклору. Если бы научные работники, которые окружали его в библиотеке заглянули в его выписки и конспекты, они очень удивились бы. Его интересовали исключительно феи... Удивительный он собрал материал — там были выписки о династиях королей, происшедших от брака простого смертного с феей, облачившейся в плоть. Потом Айвар перестал появляться в библиотеке и исчез из города. Он стал искать такие ситуации, при которых его жизни угрожала бы наибольшая опасность. И каждый раз, когда казалось, смерть вот-вот настигнет его, — в воздухе появлялся мотылёк, и опасность рассеивалась...

Айвар и теперь продолжает скитальческий образ жизни и ищет новых напряжённых случаев — может быть, он надеется заставить Мотылька в некий день обратиться в плоть; но не исключено и другое — он хочет уравняться с нею в условиях, сбросив собственное телесное одеяние...

Село Одесское,

1969 г.