Дельфис

Рассказ придется начинать издалека, с 1904 года. Тогда 800 картин русских художников, в том числе 75 «архитектурных» этюдов Н.К.Рериха, побывавших на выставке в США, были распроданы там же с аукциона из-за нераспорядительности устроителя. Когда Рериху сказали об этом, он отреагировал довольно спокойно, ответив с улыбкой: «Ну что ж, пусть мои картины будут русским приветом на американской земле». Позже, в 20-е годы, когда он был в США, его отношение к этому факту изменилось. Николай Константинович не раз высказывал свое сожаление о судьбе этих работ, считая, что они особенно близки именно сердцу русского человека, да и могли бы сослужить службу при реставрации памятников старины. Об этом хорошо знали и его семья, и друзья.

^{И. Фритчи                                                                                                      К.Кэмпбелл}

А теперь перекинемся мыслью в юбилейный 1974-й — год столетия со дня рождения Николая Константиновича Рериха. Тогда его юбилей праздновался широко, с большим вниманием и правительства, и общественности. К тому времени впервые после 1917 года вышли из печати книги о Рерихе и его собственные сочинения, с огромным успехом прошли большие выставки работ Н.К.Рериха и С.Н. Рериха (позже показанные в течение 15 лет во многих городах страны, выставка выезжала более 100 раз из Москвы). Академией художеств СССР совместно с другими творческими организациями была проведена впервые научная конференция, посвященная творчеству Рерихов. Необычайно празднично юбилей был отмечен в Большом театре — сцена украшена белыми хризантемами, в глубине ее висел большой портрет Николая Константиновича, окаймленный золотым лавровым венцом. Святослав Николаевич Рерих с женой Девикой Рани находились в центральной — «царской» ложе. Их появление присутствовавшие приветствовали бурными аплодисментами, все встали со своих мест. Затем был великолепный концерт — танцевала М.Плисецкая, пела И.Архипова. Я думаю, может быть, именно в эти минуты у Святослава Николаевича возникла уверенность в прекрасной судьбе наследия отца на родине и появилось желание как-то ответить на такое внимание и любовь соотечественников.

Тогда же на юбилейной выставке в Академии художеств сняли первый телефильм о Н.К.Рерихе, он сразу вышел за экран. Было принято решение о немедленном создании второй картины — о Святославе Николаевиче. Каково же было наше удивление, когда он ответил: «Сейчас не могу. Я занят. У меня дела в Европе. Завтра вылетаю в Швейцарию на три-четыре дня». Мы были расстроены, раздосадованы. Посчитали, что у Святослава Николаевича деловой человек превалировал над творческим. Но как мы были не правы, как мы ошибались. Позже мы узнали, что он полетел в Женеву для встречи с Кэтрин Кэмпбелл-Стиббе, давним своим другом, жившей в США но проводившей часть летнего и осеннего сезонов в Швейцарии. Он рассказал ей обо всем, что увидел в Москве и попросил ее, владелицу большого собрания картин обоих Рерихов, осуществить давнее желание Николая Константиновича о том, чтобы русская архитектурная серия вернулась на родину. У Кэтрин из распроданных в США 75 картин этого цикла было 42 работы. Она с радостью отдала в руки Святослава Николаевича дарственную для передачи ее Министру культуры СССР.

Так случилось, что спустя полтора года за картинами в США в небольшой городок под Вашингтоном, где жила Кэтрин Кэмпбелл-Стиббе, отправился Генрих Павлович Попов, бывший тогда директором Государственного музея Востока. Он вез с собой подарок — тонкой работы ожерелье и браслет, выполненные мастерами каслинского литья и Палеха (в чугунный филигранный ажур были сделаны вставки пластин с русскими сюжетами). Но когда Генрих Павлович там появился, то его встретили две женщины — Кэтрин Кэмпбелл и Ингеборг Фритчи, которые много лет жили вместе (Ингеборг — в качестве компаньонки и подруги Кэтрин, в прошлом помогавшая ей растить сына. Они дружили с восемнадцати лет). Итак, Кэтрин досталось ожерелье, Ингеборг — браслет.

^{1977 г. Первый визит в Россию. К.Кэмпбелл выступает на открытии постоянной экспозиции картин Н.К.Рериха. Слева переводчица Г.М.Беляева, на втором плане (слева направо) В.И.Попов (заместитель министра культуры СССР), В.С.Кеменов (вице-президент Академии художеств СССР), И. Фритчи}

Генрих Павлович пробыл там более трех недель. За это время он близко подружился и с Кэтрин, и с Ингеборг. Они проводили вместе дни и вечера. Это — отдельный рассказ, и должен быть от первого лица. Могу только сказать, что Генрих Павлович так заинтересовал Кэтрин Кэмпбелл рассказами о нашем музее Востока, что вызвал у нее горячее желание передать не только русскую архитектурную серию, но также картины Гималайского цикла, коллекцию произведений искусства Востока, которую собирала семья Рерихов, и некоторые их личные вещи. Для этой цели они все вместе отправились в Швейцарию, где хранилась большая часть этих ценностей.

По приезду в Москву Генрих Павлович, прежде всего, разместил привезенный дар в больших выставочных залах, вывесив на стены все — от картин до вышитых панно, а также разложив в витрины все предметы прикладного искусства — скульптуру из бронзы и дерева, ювелирные украшения — все до последней бусинки. На стендах были помещены книги, фотографии, небольшой архив, переданные Кэмпбелл музею тогда же. Все это было показано приглашенному в музей Министру культуры СССР А.Демичеву, который сказал фразу, решившую судьбу собрания: «Из уважения к дарительнице эту коллекцию нельзя делить». Таким образом, все привезенное оказалось в Государственном музее Востока.

В следующем, 1977 году, правительство страны пригласило Кэтрин Кэмпбелл-Стиббе и Ингеборг Гизеллу Фритчи в Москву. Им был оказан достойный прием в Кремле. Но мне бы хотелось рассказать об их визите с первых его часов. Это был воскресный день. Мне повезло — я дежурила в музее. Позвонил Генрих Павлович и сказал, что из аэропорта везет их прямо в музей и предупредил, что необходимо развлекать их не менее двух часов, пока он займется всеми формальностями. Я и сотрудники музея, бывшие в залах, приготовили стулья, чтобы передвигать их следом за престарелыми дамами (сказано было, что им далеко за семьдесят). Каково же было наше удивление, когда из черного ЗИЛа вышли две привлекательные нарядные женщины в норковых шубках — Кэтрин в голубой, Ингеборг в коричневой. Стремительно войдя в музей, они сбросили свои манто на руки встречавших и с огромным интересом принялись подробно знакомиться с экспонатами в залах. Стулья моментально унесли. Я рассказывала подробно, они задавали много вопросов и при этом часто звучало около какой-либо из витрин: «У меня есть подобная вещь, я ее непременно передам вашему музею».

В программе их визита, кроме приема правительством в Кремле, было торжественное открытие постоянной экспозиции Н.К.Рериха в нашем музее. Но это должно было состояться через две недели, поэтому Попов повез Кэтрин и Ингеборг в Суздаль, где их принимали тем более радушно, что там находился тогда Министр культуры РСФСР Михайлов, который сразу к ним присоединился. Поездка стала незабываемой. Затем снова Москва с Большим театром, Оружейной палатой и другими музеями, Ленинград со своими сокровищами.

И, наконец, открытие экспозиции в музее Востока. Кэтрин очень волновалась, Ингеборг, как обычно, была спокойна. Кэтрин сказала, что она — не искусствовед и выступать не будет. Но после прочувствованных речей официальных лиц, начиная с вице-президента Академии Художеств В.С.Кеменова, Кэмпбелл увидела глаза пришедших на открытие людей, смотревших на нее с глубокой благодарностью. Она неожиданно подошла к микрофону и почти плача (слезы сами катились у нее по щекам) сказала: «Я поняла, ради чего стоит жить. Ничто не сравнится с радостью отдавать самое дорогое людям. Многое происходило за прожитые годы, но эти две недели были самыми счастливыми в моей жизни».

Летом следующего года Кэтрин Кэмпбелл снова пригласила к себе Генриха Павловича, и он возвратился с новым даром — еще 22-мя большими картинами Н.К.Рериха, работами С.Н.Рериха, книгами, фотографиями. Ингеборг подарила, сняв со стены в своей комнате, портрет Николая Константиновича, написанный Святославом Рерихом. Подарена была и тибетская шапочка Николая Рериха, в которой он изображен на этом портрете и на многих фотографиях, серебряный столовый прибор, которым пользовалась семья Рерихов.

Следующей зимой, в 1978 году, снова по приглашению правительства, Кэтрин и Ингеборг в Москве. Этот визит был также интересен с первого дня. В это время в музее была открыта выставка ювелирных изделий мастерицы из Тбилиси Манобы Магомедовой, на которую пришла вся Москва. Не смотря на тридцатиградусный мороз, очередь стояла до ворот, выходящих на улицу. Машина с нашими гостьями въехала в распахнутые ворота и проехала вдоль всей очереди. Кэмпбелл и Фритчи решили, что все стоят в музей из-за Рериха. По сути так оно и было. Посетители, походив немного среди витрин с браслетами и кольцами, хотя и достаточно красивыми, поднимались на второй этаж, где сияли всеми красками рериховские Гималаи и манили ароматом старины древние башни и монастыри, храмы и боярские терема. Здесь все и оставались надолго, и залы были заполнены восхищенными людьми. Когда туда поднялись наши гостьи, там была самая разнородная публика — от арбатских старушек в шляпках до длинноволосых хиппи, были школьники и родители с маленькими детьми, студенты и группы туристов из российской глубинки.

Кэмпбелл устремилась в залы — экспозиция была новой для нее, полностью переделанная и более удачная. Стоя у одной из витрин с восточной коллекцией Рерихов, она сказала: «Вы будете, наверно, смеяться надо мной, но я уверена — Генриха мне послал Рерих», — и при этом подняла указательный палец вверх. И добавила: «Я очень счастлива, что Рерих нашел свой дом». Тогда же произошел интересный эпизод: ко мне подошел высокий седой пожилой человек и спросил — не та ли это женщина, о даре которой писали в газетах? Я подтвердила. Он сказал: «Я не говорю по-английски, но не могу не поблагодарить ее», подошел к Кэтрин, поклонился ей в ноги и почтительно поцеловал руку. Кэтрин была ужасно растрогана.

В тот приезд снова была встреча у министра культуры. Подолгу сидели за чаем в кабинете директора музея, Генриха Павловича Попова. Я старалась расспросить о Елене Ивановне Рерих. Например о том, какую роль играла Елена Ивановна в создании картин Николаем Константиновичем, помогала ли непосредственно во время работы? Кэтрин отвечала, что очень часто Николай Константинович писал по сюжетам, которые предлагала Елена Ивановна, а иногда и выбирал цветовую гамму по ее совету. Мне тогда стало понятно, почему в перечне большого каталога-альбома, изданного в Нью-Йорке, одна глава называлась в точном переводе «Под крылом Е.Рерих». Я спросила, как вели себя Елена Ивановна и Николай Константинович на людях, приходя вместе на выставки? Кэтрин подметила замечательную их привычку — Николай Константинович постоянно нежно держал Елену Ивановну за мизинчик, не отпуская от себя. Вроде небольшая деталь поведения, но как это дорого знать. Надо сказать, что в каждый их приезд почти всегда вокруг них была большая свита официальных лиц из музея, и редко удавалось пообщаться и задать подобные вопросы.

^{1978 г. Второй визит. К.Кэмпбелл и министр культуры П.Н.Демичев}

В тот, второй визит случилась одна неожиданность, связанная с телевидением. До приезда Кэтрин и Ингеборг мы с главным редактором литературно-драматического отдела Центрального телевидения Владимиром Юрьевичем Бенедиктовым закончили второй фильм о Николае Рерихе — на основе дара Кэтрин Кэмпбелл. Фильм был сделан интересно, очень изобретательно использованы технические новшества — бронзовый Будда, растворяясь, превращался в Будду, написанного на тибетской иконе; изображение уходило вдаль и превращалось в вершину Гималаев и т.д. Когда Кэтрин и Ингеборг приехали в Москву, я попросила Бенедиктова дать нам студию для просмотра этой киноленты на большом экране. Мы приехали в Останкино, начали смотреть фильм. Кэтрин очень понравился текст, который ей переводили синхронно. Она попросила сделать ей копию фильма с английским текстом (копию ей прислали позже).

Заместителю Председателя Госкомитета по радио и телевидению, Энверу Назимовичу Мамедову, поскольку он подписывал пропуск иностранкам на студию (случай беспрецедентный), захотелось увидеть «старушек-американок», сделавших дар на миллион долларов. В его огромном кабинете был организован чай с лепестками жасмина, мы все сели вокруг длинного стола. Когда он увидел Кэмпбелл, женщину удивительной красоты и обаяния, он забыл о протоколе и переводчиках, перешел с ней на английский. Прервался на секунду, подбежал к пульту в углу комнаты, нажал на несколько кнопок, и я услышала: «Немедленно камеры ко мне, срочная запись, это нельзя не записать!». Пока мы беседовали, в просторной комнате перед кабинетом были поставлены камеры, свет, сидел журналист, которому Кэмпбелл должна была отвечать на вопросы. Она ужасно волновалась, я за нее тоже. Но Ингеборг (с которой мы могли общаться на моем плохом немецком), взяв мою руку в свою, сказала: «Не надо волноваться, Кэтрин все сделает как надо». Потом мы увидели запись в передаче «Время». Кэтрин позже мне сказала: «Мне никогда в жизни не было так стыдно, наговорила бог знает что». Я ее успокоила, что перевод был прекрасный. Эту запись мы потом заказали в студии для архива музея.

Где бы Кэмпбелл ни появлялась, все были поражены ее изумительным внешним видом, редкой красотой, изяществом жестов. Кто-то пошутил в музее, сказав, что ей никогда не будет больше тридцати. На что она с великолепно обыгранной обидой сказала: «Ну что Вы, мне сердцем восемнадцать!»

Еще одна памятная встреча — летом 1979-го. Тогда уже в музее Востока был создан мемориальный кабинет Рериха. Между приездами Кэтрин и Ингеборг происходили регулярные визиты Святослава Николаевича Рериха с Девикой Рани. Он первый побывал в кабинете. Я перед ним извинялась, что помещение небольшое. Святослав Николаевич, взяв меня за руки и проникновенно глядя в глаза, произнес: «Еще Николай Константинович говорил, — если семя здоровое, дерево вырастет и будет крепким. А у вас оно непременно вырастет». Тогда же Зинаида Григорьевна Фосдик, одна из основательниц и бессменная хранительница Музея Н.Рериха в Нью-Йорке, мне написала о том же, но другими словами: «Поздравляю Вас с созданием кабинета Н.К.Рериха — это зерно будущего музея».

Когда в кабинет впервые вошли Кэтрин и Ингеборг, они как-то благоговейно притихли. Кэмпбелл сказала: «Здесь прекрасно. Я как будто у себя дома. Зато дома стало пусто...». Кто-то из музейных сотрудников пошутил: «Мы не пустим больше к Вам Генриха Павловича, а то он все заберет у Вас!». На это она очень спокойно без всякой слезливости или жалости к себе, обычной у пожилых людей, возразила: «Нет, не скажите. Время есть время, и все, что нужно сделать, надо делать вовремя, а то может быть слишком поздно».

По просьбе журналистов в музее была устроена пресс-конференция, первая после передачи дара, так как Кэмпбелл очень боялась реакции на этот ее поступок в своей собственной стране. Была эпоха «холодной» войны, и она прямо говорила, что боится, как бы в ее окна не полетели камни за дружбу с «красной» Россией. Просила поменьше писать о ней в газетах. Позже она как-то успокоилась на этот счет. На пресс-конференции Кэтрин спросили: почему она все отдала именно нашей стране? Кэмпбелл ответила: «Потому что Рерих научил нас любить Россию». И это была чистая правда. У нее был единственный сын, и он был так воспитан, что пошел добровольцем на фронт — помогать России. Погиб в возрасте 23 лет. Сына они растили вместе с Ингеборг.

^{1979 г. Третий визит. Доверительная беседа в мемориальном кабинете Н.К.Рериха в Музее Востока. Слева С.Г.Козловский (и.о. директора музея), рядом с К.Кэмпбелл переводчица Г.М.Беляева и И.Фритчи}

В этот же визит 1979 года состоялась наша единственная долгая беседа. Так случилось, что все официальные лица в музее и Г.Н.Попов, ставший к тому времени начальником Управления в Министерстве культуры, были заняты, а Кэтрин захотелось в музей. Позвонила переводчица, Генриетта Михайловна Беляева, с первых визитов всегда бывшая с нашими милыми гостьями, и сказала, что они заедут минут на двадцать, не больше. Приехали. Сели в кабинете. С нами был только и.о. директора Станислав Григорьевич Козловский. Мы просидели больше двух часов.

Здесь я должна обязательно сказать о роли переводчика в подобной беседе, иначе непонятно наше общение с Кэтрин и Ингеборг. Хорошего переводчика не замечаете, у вас остается полное впечатление о прямом контакте. Генриетта, которая постоянно сопровождала Кэмпбелл с Фритчи, и Девику Рани Рерих, являлась в этом смысле идеалом. И вообще она их всех любила всем сердцем и была для них настоящим ангелом-хранителем. Когда состоялась беседа, о которой я говорю, Кэмпбелл словно поняла, что нам никто не помешает; она погрузилась в свои воспоминания, и ее рассказ был удивительно живым. Я не могла записывать сразу, это могло бы помешать нашему разговору, нарушить доверительность. Записала по памяти как только Кэтрин и Ингеборг вышли из кабинета и уехали в гостиницу.

Первое, о чем я спросила у Кэтрин — когда и как она познакомилась со Святославом Николаевичем? Она ответила (ответы даю в сокращении): «Мы познакомились в 1925 году. Тогда я поступила в балетную студию, чтобы поправить фигуру после рождения ребенка. Святослав Николаевич интересовался балетом. Моя преподавательница, русская балерина, была его знакомой, поэтому он пришел в класс, где я занималась. Он тогда был очень молод и старался казаться старше своих лет — носил бороду, ходил с тростью. Мы кажется приглянулись друг другу. Он попросил меня быть его моделью. Сохранилось огромное количество рисунков и набросков в разных позах, иногда я даже выступала в роли китаянки с узкими глазами», — она выразительно показала это жестом, приподняв пальцами уголки глаз. Позже я видела этот портрет в китайском платье в репродукции. Кэтрин продолжала: «Большие портреты он писал с натуры. Есть один мой портрет, который им написан красками моментально — за сорок пять минут. Большие портреты — в полосатом платье и на фоне дракона и феникса — написаны им в Париже в 1927 году. Конечно, он меня немного приукрасил». Эти два прекрасных портрета Кэтрин также подарила музею, как и несколько других, меньшего размера. В первый свой приезд познакомившись с нами и все увидев, она сказала: «У меня много моих портретов работы Святослава, я их обязательно отдам вашему музею. У нас никого нет из родных, не хочу, чтобы, когда меня не станет, их купили чужие люди с аукциона».

Спросила Кэтрин и о знакомстве с Николаем Константиновичем. «С Николаем Рерихом я познакомилась в 1929 году, — ответила она. — Он часто бывал у нас в доме и говорил, что приходит к нам «отдыхать душой». Первую картину Николая Рериха я приобрела в 1933 году». Фритчи тут же вспомнила: «Тогда же он подарил мне первую картину — "Апостол Павел"». Кэтрин продолжала: «Затем Николай Константинович нарисовал мне картину, на которой изображена матерь Мира с покрывалом на лице. По ее покрывалу поднимаются несколько фигур, подразумевалось, что одна из них — я. Николай Константинович просил меня, чтобы я повесила ее в своей спальне в изголовье. Там она и висит до сих пор — по-видимому, охраняет меня. Картина небольшого размера, я не люблю большие. Я обязательно пришлю цветное фото с нее. Когда Николай Константинович написал для меня "Матерь Мира", то каждый день утром после того, как открывались ворота у нашего дома, за ними стояли люди — с каждым днем их было все больше — и просили разрешения взглянуть на картину».

Каким был Николай Константинович, каким он ей запомнился, — поинтересовалась я? Кэтрин рассказала: «Он никогда не спешил. Не был суетливым, но очень много успевал — у него весь день был расписан по минутам. С утра он занимался обширной корреспонденцией. После обеда писал. В то время иностранные послы сначала делали визит в Музей Рериха, а затем в Белый дом».

Потом Кэтрин вспоминала о Святославе Рерихе: «Когда он приехал в Нью-Йорк, чтобы поступать в Гарвардский университет, у него совсем не было друзей. А в Музее Рериха видели в нем человека, который может у них оспаривать право руководства. Тогда мы с Ингеборг были его единственными и верными друзьями. Он часто приходил к нам, и мы его всячески поддерживали». Я спросила: какова судьба картин, попавших в руки к Хоршу? Кэтрин ответила: «Мы ищем их следы, часть их ведет в Техас и Калифорнию. Четыре месяца назад мы узнали, что вдова Хорша продает несколько картин Николая Рериха и мои портреты работы Святослава. Мы поехали туда. Картины были сняты с подрамников, завернуты в рулон, живопись осыпалась. Один мой портрет — очень хороший — в таком же состоянии. Мы купили их, но реставратор, который еще при жизни Николая Рериха реставрировал его работы, сейчас очень болен. Мы пока не решили, кто будет реставрировать эти картины. Вдова Хорша поняла, что сейчас интерес к Николаю Рериху повысился, и если раньше за его картину просила 700 долларов, то теперь — 7-8 тысяч. Она сейчас продает вместе архив Хорша и Н.Рериха. Мы ведем переговоры. Пытаемся узнать, куда ушли другие картины».

Дальше мы долго говорили о мемориальном кабинете Н.К.Рериха в нашем музее, о возможности получить копии архивов, о судьбе архивов, хранящихся у Святослава Николаевича. Кэмпбелл сказала: «Это сложно, мы каждый год говорим с ним на эти темы, и каждый год бесполезно. Пожелайте нам хорошего здоровья, чтобы мы и дальше могли на него воздействовать — мы попробуем вам помочь». Я заметила про себя, что и Кэтрин, и Фритчи смотрели на картины, висящие в мемориальном кабинете, как-то особенно — то ли ревниво, то ли с чувством исполненного долга. Выразилось же это в словах Кэтрин: «Когда мы все это видим, мы как дома. Нам очень хорошо здесь». И добавила: «Для того, чтобы приносить вам пользу, мы должны много работать». Я попросила — нельзя ли, чтобы воспоминания о семье Рерихов были ею написаны? Кэтрин ответила: «Это невозможно, нельзя чувства положить на бумагу!» Последнее, что я тогда у нее спросила — как она отнеслась бы к созданию из ее дара музея Н.Рериха в Москве? Кэмпбелл сказала: «О, это было бы прекрасно, Николай Рерих это заслужил, он был великим человеком!» В беседе редко вставлявшая несколько слов Ингеборг участвовала самым активным образом. Кэтрин постоянно смотрела на нее, ожидая одобрительного кивка головой или просто сочувствующего жеста. Чувствовалось, что во всем они едины, долгая жизнь рядом научила их одинаково мыслить. Только выражалось все у Кэтрин очень эмоционально, тогда как Ингеборг была по-деловому спокойна. В конце их посещения она дала мне пачку открыток-репродукций для раздачи всем, кто любит Рериха.

^{1986 г. Четвертый визит. К.Кэмпбелл с Г.П.Поповым и О.В.Румянцевой в мемориальном кабинете Н.К.Рериха}

Когда Кэтрин Кэмпбелл и Ингеборг Фритчи уходили, они рассказали, что на другой день должны лететь в Новосибирск. О той их поездке я знаю мало. В Новосибирске они очень близко сошлись с московским кинорежиссером Ренитой Григорьевой, собиравшейся тогда снимать художественный фильм о Н.К.Рерихе. У них были долгие откровенные беседы. Тогда Кэтрин рассказала Рените о совершенно особенных отношениях между нею и Юрием Николаевичем, вспоминая о нем, она плакала. Когда я об этом узнала, мне стало понятно, почему она с трудом рассталась с тибетским алтарем, подаренным ей когда-то Юрием Рерихом. Этот алтарь Кемпбелл в последний момент привезла Генриху Павловичу в Женеву в аэропорт, он вез его, держа на коленях.

Вспоминаю еще один визит Кэмпбелл и Фритчи, уже в 1986 году. Кэмпбелл несколько лет собиралась приехать к нам, договаривалась по телефону с Генрихом Павловичем, но никак у нее не получалось. Она знала, что музей в 1984 году переехал в новое здание на Суворовском (ныне Никитском) бульваре, видимо, ее волновала судьба переданных полотен и мемориального кабинета Н.К.Рериха — как они теперь представлены, не ушли ли картины в запасник?

С волнением Кэтрин и Ингеборг переступили порог музея, стремительно прошли в залы. По их лицам видно было, что им все очень нравится. Смотрели сначала молча, временами тихо переговариваясь друг с другом. Наконец Кэтрин сказала: «Я счастлива. Я убедилась, что передала все в хорошие руки». Затем прошли в мемориальный кабинет Рериха. Там их ждал роскошный стол с домашними пирогами и всеми дарами земли конца июля. Говорили об издании большого альбома Святослава Рериха, для которого Кэмпбелл пообещала выслать дополнительно несколько слайдов. Посетовала на свою плохую память и попросила все записать Ингеборг (позже обещание было выполнено). К тому времени со дня их первого посещения нашего музея прошло почти десять долгих лет, но и Кэтрин, и Ингеборг почти не изменились в свои почти девяносто лет! Кэтрин была по-прежнему очень красива, и Ингеборг отличалась удивительной осанкой с прямой как у балерины спиной.

^{Перед отлетом в аэропорту}

Весь этот приезд как бы пролетел впустую для меня — вот когда я вспомнила об искусстве перевода и милую Генриетту Михайловну, которая сделала прежние встречи такими незабываемыми и значительными. В этот приезд к великому сожалению, Генриетты Михайловны не было в Москве. У нас была переводчица «по недоразумению». На мои просьбы переводить все, что говорилось в залах у витрин, возле картин, в мемориальном кабинете, она отвечала: «Я не обязана переводить каждый чих». Поэтому об этом визите я не могу рассказать почти ничего.

^{1984 г. С.Н.Рерих и Г.П.Попов в Музее Востока. Фото Д.С.Чижкова}

Тот приезд и для Кэтрин Кэмпбелл был непростым. Она сделала глазную операцию у Н.Федорова, Фритчи по их делам должна была уехать в Швейцарию. Кэтрин осталась одна. Стояла невыносимая тридцатиградусная жара, в гостинице «Националь», где она остановилась, не было кондиционеров. Мне сказали, что там во всех номерах распахнуты двери в коридор, чтобы создать хоть небольшой приток воздуха. Позже я узнала, что вечерами Кэтрин оставалась в одиночестве — переводчица не была с ней как раньше Генриетта. В аэропорту, когда мы провожали Кемпбелл, переводил сам Генрих Павлович, исправляя ситуацию с переводчицей. Кэтрин просила его как можно скорее приехать к ней за оставшимися у нее картинами, архивом. Генрих Павлович обещал, но у него это не получилось. В министерстве посчитали, что он слишком часто выезжает за границу. Не поверили и не захотели понять, что Кэтрин Кэмпбелл ничего не отдаст в другие руки незнакомому чиновнику, даже если он будет повыше рангом. Она ждала только Генриха, посланного ей Рерихом. Связи их ослабевали без подпитки общением.

Был еще один визит, в 1991-м, но мы ее не видели. Два дня и одну ночь, она провела в Москве. Я случайно узнала о ее предстоящем приезде, позвонила Попову. Он и Генриетта Михайловна приехали в аэропорт с огромным букетом роз. Договорились, что на другой день он ей позвонит туда, где она будет находиться, и они встретятся.

Но все звонки Попова оказались безуспешными.

Недоразумение было снято позже, когда Генрих Павлович позвонил Кэтрин из Германии и имел с ней почти часовой разговор. Он приглашал ее приехать, но Кэмпбелл сказала, что ей уже очень трудно тронуться с места. Пользуясь преклонным возрастом Кэмпбелл, ей пытались внушить, что переданная нашему музею коллекция ею не была оформлена. Приехавший на юбилейные торжества в 1994 году директор Музея Н.Рериха в Нью-Йорке Дэниэль Энтин по просьбе Кэтрин Кэмпбелл и Совета директоров музея попросил показать дарственные (их несколько). Мы удовлетворили эту просьбу, огромная книга дарственных документов была привезена из отдела Учета, находящегося в другом здании музея, на другом конце Москвы (на улице Воронцово Поле) и показана в кабинете Н.Рериха. При этом присутствовала приехавшая с Дэниэлем Энтиным дама, бывшая членом Совета директоров. Документы были тщательно изучены к всеобщему облегчению и удовлетворению. Я написала Кэтрин и Ингеборг письмо, в котором рассказала о наших новостях, о юбилейных торжествах. Последний мой контакт с Кэтрин и Ингеборг — письмо, привезенное мне в 1994 году от них друзьями из Музея Н.Рериха в Нью-Йорке. Я привожу небольшой отрывок из него:

«Ваше милое письмо было большой радостью для нас, поскольку оно принесло нам такие добрые и волнующие известия, а именно, что есть подписанный декрет о том, что Лопухинский дворец является национальным сокровищем и будет восстанавливаться Правительством...».

* * *

Этой весной в конце апреля мне позвонили из рериховского музея в Нью-Йорке. Рассказали, что Ингеборг Фритчи в Швейцарии. Она пробыла там только четыре дня, которые стали последними в ее жизни. Кэтрин Кэмпбелл последний год передвигалась в коляске, но, как прежде выезжала в Швейцарию. Долгая жизнь Кэтрин Кэмпбелл и Ингеборг Фритчи, длившаяся без малого век (в этом году (2000 г. — Прим. ред.) Кэтрин было бы 98, а Ингеборг 97 лет), была освящена многими добрыми делами, о которых будут помнить знавшие их люди, а бесценный дар собрания Рерихов России стал прекрасным памятником их доброй воли.