Дельфис

В течение долгого времени, практически вплоть до середины XX века, среди основной массы учёных, да и историков науки, господствовала точка зрения, что наука, как особая сфера духовной культуры, - это исключительное порождение западной цивилизации, отсутствующая в традиционных культурах Востока. В качестве аргументов чаще всего приводились ссылки на то, что, во-первых, традиционные тексты восточных цивилизаций не содержат сведений об экспериментальной деятельности и теоретических научных доказательств и, во-вторых, подчёркивался факт почти буквального заимствования восточными странами системы подготовки научных кадров и механизмов функционирования научного сообщества из европейской культурной традиции. Однако тщательные историко-научные и историко-культурные исследования, проведённые в XX столетии в Индии, и особенно в Китае, заставили радикально пересмотреть такую - типично европоцентристскую - точку зрения. Дело в том, что выяснились факты бесспорного исторического приоритета восточной науки относительно целого ряда важнейших открытий и технических изобретений.

^{Н.К.Рерих. Тибет}

Так, механические часы были известны на Востоке уже в XII веке; печатание текста на досках было открыто на 600 лет раньше, чем в Европе, а типографский способ - на 400 лет. В области железо-плавильной технологии Восток опередил Европу на 15 веков. Беспристрастный анализ источников говорит о том, что китайской цивилизации принадлежит первенство в создании таких наук, как акустика, оптика, изучение магнитных явлений и т.д. Даже классическая формальная логика, создание которой всегда связывалось с именем Аристотеля, в ряде существенных аспектов была намного раньше разработана в рамках древней индийской логической школы ньяя. Число подобных примеров можно приумножать и приумножать. Даже в XV веке, когда португальцы во главе с адмиралом Альбукерки впервые морским путём достигли Индии, они, к своему глубокому изумлению, обнаружили, что европейцам попросту нечего предложить «туземцам» для торговли. Настолько качество скобяных, кожевенных и ювелирных изделий индийских мастеров превосходило качество аналогичных предметов, изготовленных европейскими ремесленниками. Показательно, что практически только одного европейского технического изобретения не знала Индия той поры - пушек, стреляющих ядрами. Именно залп последних по мирному индийскому городу оказался решающим для превращения страны с высочайшим уровнем культуры в политически бесправную европейскую колонию. Аналогичные факты, свидетельствующие о высоком уровне развития восточной науки, техники и ремесла, зафиксировал Марко Поло ещё в XIII веке, описывая жизнь монгольской империи хана Хубилая и других восточных народов. Например, в Китае, находящемся под властью чингисидов, уже вовсю функционировали бумажные деньги, господствовала поразительная веротерпимость, велась последовательная экологическая политика, а также существовала практика государственного хозяйственного планирования. И это в то время, когда Европа пребывала в состоянии глубокой феодальной раздробленности; о бумажных деньгах и слыхом никто не слыхивал; учёные монахи, типа Роджера Бэкона, томились в тюрьмах за пристрастие к экспериментальной деятельности, и уже вовсю начинали полыхать костры инквизиции!

Здесь возникает принципиальный вопрос: почему же так долго европейцы отказывались (а многие и до сих пор отказываются!) признавать наличие науки на традиционном Востоке? В чём причина такой непонятной аберрации исторического и культурного зрения? Думается, что наиболее правдоподобным и достаточно очевидным ответом будет следующий: традиционная восточная наука не отвечает западным классическим критериям научной рациональности. В результате, к объекту подходят с мерками, которые к нему совершенно неприменимы. Это подобно тому, как если бы мы искали в лесу грибы, пользуясь при этом описанием кораллов.

Попробуем разъяснить и обосновать этот тезис, оставляя в стороне сложнейшие вопросы о природе научной рациональности вообще и её современных - так называемых «постнеклассических»² - модификациях в частности. Какие бы содержательные споры здесь ни разворачивались, общепризнанными являются такие атрибутивные свойства классической научной рациональности, как ориентация учёного на достижение безличного, всеобщего, доказательного и интерсубъективного (однозначно понимаемого) знания. Попробуем применить эти критерии к традиционной восточной науке.

Классическая европейская наука вплоть до XX века была ориентирована на идеал безличного и внеценностного знания, которое только и может претендовать на статус истинного³. Иными словами, ничего от личности учёного, от его субъективных пристрастий и ценностных верований не должно быть примешано к составу открываемого или передаваемого им знания. Его личность должна как бы полностью раствориться в научной истине, и если бы не он совершил открытие, то его непременно совершил бы кто-нибудь другой, причём приблизительно в аналогичной форме. Поразительно, правда, как эта вроде бы чисто объективистская научная установка сплошь и рядом оборачивается подлинным научным произволом типа пресловутого поворота северных рек, страсти к клонированию, манипуляциям с геномом и т.д. Этот научный волюнтаризм, как оборотная сторона объективистского натурализма, лучше всех показан у трёх авторов: Мартина Хайдеггера в немецкой, Клайва С.Льюиса в англо-американской и Павла Флоренского в русской философской традициях⁴. Если бы А.Эйнштейн не создал теорию относительности, то её обязательно открыл бы кто-нибудь другой, скажем, А.Пуанкаре.

С такими, вроде бы очевидными, мерками к восточной науке подходить никак нельзя. Восточный учёный - это обязательно мудрец, и его знание всегда ценностно окрашено. Собственно, сами термины восточной научно-философской традиции, соотносимые с европейским понятием «закон» - китайские дао и ли, индийские дхарма и рита, - имеют отчётливое ценностное измерение, обозначая не только природный, но и социальный, и этический закон. Ни суть, ни грани этих законов никогда не откроются нравственно дурному человеку, каким бы изощрённым логическим интеллектом (дианойей - в терминологии Платона) он ни обладал. Подлинный разум (ноэзис-в терминологии того же Платона) и открывающиеся ему истины неравнодушны к ценностному измерению человеческого бытия. Более того, моральность - необходимое условие созидательной, а не разрушительной деятельности в сфере знания⁵. Недаром ученики, скажем, в области восточной медицины годами проходили сложнейшие испытания, прежде чем быть допущенными к самостоятельному врачеванию больных.

Что касается ориентации на открытие всеобщих законов и построение универсальных теорий, то и этого мы практически не найдём в восточной науке. Совсем наоборот, восточная наука центрирована на уникальном, неповторимом и единичном. Она имманентно описательна, эмпирична, даже рецептурна. И этому есть своё объяснение. Всеобщие законы были давно известны совершенномудрым предкам и многомудрым риши. Сведения о них хранят «осевые» тексты культурных традиций - китайская классическая «Книга Перемен» («Ицзин»), индийские Веды и Бхагавадгита. Нелепо открывать всеобщее заново. Гораздо интереснее знать, как преломляются и конкретизируются эти всеобщие законы Космоса, каким новым содержанием наполняются они в зависимости от типа исследуемого предмета, места, времени и исторических обстоятельств его существования. Так, восточного медика интересуют не общие законы физиологии, а конкретный человеческий организм вовсе не с типовым, а именно с уникальным недугом, против которого надо найти опять-таки неповторимое средство лечения. Космические влияния планет и созвездий каждый раз уникальны и требуют тщательных вычислений, дабы не ошибиться во времени начала посева, жатвы, отгона скота на зимние пастбища или валяния войлока. Свойства трав даже одного вида меняются в зависимости от типа ландшафта, степени увлажнённости и освещённости места произрастания. Что, наконец, толку от знания скрытого содержания всех 64 гексаграмм «Ицзина», если ты не умеешь вычислить, какая гексаграмма в данный момент определяет жизнь мирового целого.

Показательно, что конфронтация науки и религии, разума и веры - явление сугубо западное, ибо на Востоке, вплоть до XX века, всё это уживалось достаточно мирно. Учёный не претендовал здесь на вечный и универсальный характер добываемых им истин, а религиозный деятель не судил дерзающий и динамичный научный разум «с точки зрения вечности».

Весьма различны и способы теоретического доказательства в рамках европейской и азиатской науки. Со времён древних греков идеал теоретического доказательства на Западе воплощает математика, где дискурсивный линейный вывод носит принудительный характер, а если что и может являться объектом субъективного выбора или договора, так это характер исходных аксиом. Отсюда восходящие ещё к Ницше постмодернистские вариации на темы «власти дискурса и дискурса власти». Подобный характер доказательства не специфичен для восточной научной традиции, особенно если мы обратимся к достижениям китайской или индийской психотехники. Там скорее можно говорить об имманентном доказательстве⁶, когда истина не навязывается нам извне, помимо нашей воли, а, наоборот, человек получает подтверждение истинности, приходящей вести как бы изнутри, из глубин собственного духа. Сознание обретается здесь через внутреннее сопереживание индивидуальных сознаний, как бы резонансно на-строенных на единую волну. Учитель, конечно, нечто объясняет и показывает ученику, но он прекрасно знает, что подлинное принятие истины возможно лишь через её внутреннее проживание; внешнее согласие требует согласия с глубинами собственного существа.

Кстати, этот неустранимый субъективный момент в существовании науки с горькой иронией подметил великий западный физик Макс Планк, сказав, что система новых идей приживается в науке вовсе не по причине безупречности их логического или эмпирического обоснования, а потому что элементарно вымирает старое поколение учёных. На имманентную природу обоснования наиболее важных истин человеческого бытия прямо указывает и Иисус Христос в Евангелии, когда на обращённый к нему вопрос нередко отвечает: «Ты сказал!». Тем самым Он подчёркивает не произвольный и внешний, а укоренённый в глубинах человеческого существа характер возвещаемых Им божественных истин.

Из такого различия в стратегиях обоснования знания вытекает и существенно различное отношение к его текстовой объективации (опредмечиванию). Вся западная научная рациональность, опять-таки со времён древних греков, держится на такой текстовой объективации. Это - важнейшее условие интерсубъективности, то есть однозначного понимания смысла научных терминов и суждений многими индивидуальными сознаниями. Научный текст должен говорить сам за себя, и если бы, предположим, умерли все живые носители данной научной традиции, то в случае сохранности её письменных источников, знания могли бы быть вполне адекватно реконструированы живым сознанием последующих поколений. Нечто подобное произошло, когда француз Шампольон расшифровал мёртвый язык древних египтян и, соответственно, систему их научных воззрений. Немудрено, что и весь стиль функционирования европейского научного сообщества, и система подготовки научных кадров основаны, прежде всего, на освоении научных текстов⁷ какой-нибудь дисциплины - приобретении навыков их понимания, трансляции и творческого приумножения. Научное знание что-то значит, если объективировано в научной публикации: за это учёным платят деньги и присваивают научные степени. Приоритет в публикации почти неизбежно влечёт за собой и приоритет в научном открытии со всеми вытекающими отсюда материальными и моральными плюсами для опередившего и, соответственно, минусами для опоздавшего. Драмы из истории европейской науки в связи с проблемой приоритета в открытии достаточно хорошо известны⁸, равно как и неустранимый соблазн плагиата в случае отсутствия собственных идей. Культ опосредствованного текстом знания, быть может, наихарактернейшая черта западной науки. Создание и бурный прогресс компьютерной техники и Интернет-технологий - нагляднейшее современное подтверждение данного тезиса.

^{Н.К.Рерих. Лао-цзы}

По-иному относятся к возможностям текстовой объективации знания в восточной науке. Самые важные истины, тайны мудрости и мастерства остаются несказанными и могут быть переданы лишь непосредственно от Учителя к ученику. Сам же по себе научный текст почти всегда остаётся закрытым для понимания чужим сознанием при отсутствии живых носителей традиции. Двери восточного знания нуждаются в «живых ключах», дабы они открылись перед оком непосвящённого. Именно так обстояло дело с текстами традиционной восточной медицины и психологии вплоть до XX века, пока не началась кропотливая работа с её живыми знатоками в Тибете, Монголии и Бурятии. Отсюда понятно, что восточное знание не является интерсубъективным в западном смысле. Текст исключает более или менее однозначное истолкование многими индивидуальными сознаниями. Напротив, он ориентирован на определённый уровень осведомлённости и компетентности, скрывая зачастую гораздо больше, чем говорит. Не обо всём можно поведать неофиту и не ко всякой деятельности несовершенного человека следует допускать. Достаточно представить себе вред, который может принести нечуткий врач или властолюбец, владеющий навыками гипноза. Немудрено вследствие этого, что пропуск и пауза в научном тексте здесь иногда значат больше, нежели то, что они разъединяют. И это понятно, ибо восточное научное знание ориентировано не столько на выпытывание тайн природы и извлечение из этого сугубо утилитарных материальных результатов, сколько на поиск оптимальных форм взаимоотношений между человеком и его внешним окружением, а также на гармонизацию его собственного телесного и психического существования. Вечные ценности и вечные истины открывают религия и философия; дело науки - найти оптимальные средства их применения к реальной жизни.

Ясно, что подобное «жизнеустроительное» знание должно быть в первую очередь явлено в гармоничном индивидуальном бытии человека. Это будет самым лучшим и непосредственным доказательством его истинности. К тому же именно такой, живущий в согласии с истиной, мудрец-учёный сумеет и лучше всего приобщить ученика к тому сокровенному, о чём умалчивает текст, пробуждая в нём внутренние творческие силы духа. Отсюда то исключительное значение, которое придаётся на Востоке личности Учителя⁹. По выражению Свами Вивекананды, то, о чём молчит Учитель, иногда важнее того, что он говорит. Иногда молчание Учителя о главном может длиться годами. Так, по преданию, Марпа - духовный наставник великого тибетского йога и поэта Миларепы - в течение нескольких десятилетий испытывал своего ученика, прежде чем приобщил его к глубинам сокровенного знания о Духе и Космосе.

Всё это довольно резко контрастирует с инструментальной ролью учителя в западной высшей школе (и, увы, не только в высшей!). Здесь его дело - оперативно и качественно приобщить ученика к тайнам профессии, научив экспериментально выпытывать у природы её тайны и творчески «играть в бисер» теоретических абстракций и концептуальных схем. Что при этом происходит в душе ученика, каково нравственное содержание его «экзистенциального сосуда» - это всё нечто сугубо вторичное. Главное - подготовить профессионала¹⁰, и уж только во вторую очередь - человека. Преподаватель - это не священник. Он - поводырь по «тропам науки». Желательно, конечно, чтобы хороший европейский учёный был и достойным нравственным человеком, но это уж как получится. Зарплату в вузе профессору платят вовсе не за это. Современные тенденции культивирования дистантных форм коммуникации в научном сообществе подтверждают достаточно порочную установку на дальнейшее сокращение живого общения в науке и научном образовании. Негативные последствия этого становятся всё более ощутимыми, а это - ещё один конкретный повод повнимательнее, без европоцентристского снобизма, приглядеться к достижениям восточного культурного гения, благо так называемая «постнеклассическая» стадия развития научного знания даёт к этому немало и других поводов.

Тенденция всё большего схождения разнородных - западных и восточных - полюсов научного знания была зафиксирована многими исследователями ещё в XX веке. Из западных авторов следует назвать новаторские для своего времени работы К.Г.Юнга и Э.Фромма, а также труд Ф.Капра «Дао физики». Из отечественных авторов интересные факты подобного схождения и их теоретические интерпретации даны в работах Т.П.Григорьевой¹¹, Е.Н.Молодцовой¹² и особенно М.А.Мамоновой¹³. Взгляды автора статьи на эту проблему с учётом своеобразия российского культурно-географического мира изложены в уже упоминавшейся работе «Мир сознания», а также в отдельной книге¹⁴. Однако идею о том, что западная и восточная наука обязательно сойдутся воедино, когда достигнут пределов своего знания, высказал ещё в конце XIX века великий индийский философ и религиозный деятель Свами Вивекананда. Ту же самую идею в первой половине XX века детально обосновала и блестяще воплотила в собственной научной и художественной деятельности знаменитая семья Рерихов. В сущности, в их трудах мы уже имеем сбывшийся идеал синтеза научного знания Запада и Востока. Этот идеал нуждается сегодня не только в систематическом философском и научном осмыслении и, естественно, в творческом преломлении, но и в прямой защите, учитывая непрестанные нападки на наследие Рерихов не только со стороны прозападных клерикальных кругов¹⁵, но и со стороны вроде бы рациональной науки. Подобная работа в последние годы разворачивается довольно интенсивно и внутри, и вовне так называемого «рериховского движения»¹⁶. Оставляя в стороне эту насущную теоретическую задачу, имеющую самое непосредственное отношение к обсуждаемой проблеме, попытаюсь продемонстрировать некоторые реальные пункты схождения западной и восточной научной рациональности в рамках «постнеклассической» науки.

Во-первых, налицо лавинообразное нарастание ценностной проблематики в рамках современных научных исследований. Феномены клонирования, развитые методики манипуляции человеческим сознанием, разного рода операции по перемене пола и пересадке органов, изобретение новых смертоносных видов оружия - всё это требует от научного, политического и общественного сознания навыка аксиологической рефлексии и форм действенного контроля над подобными экспериментами ещё на стадии их планирования. Ошибки здесь уже обходятся слишком дорого, если вспомнить кормление скота гормональными добавками, безмерное использование гербицидов и пестицидов в сельском хозяйстве, бездумное «пуляние» в Космос многотоннажных ракет на гептиловом топливе, вживление компьютерных чипов в живую плоть, применение боеголовок с наполнением из обеднённого урана и т.д. Неслучайно во второй половине XX века сложилась наука биоэтика, выдвинувшаяся ныне в число одной из самых актуальных и бурно развивающихся комплексных научных дисциплин. Соответственно, тезис об абстрактной и безличной научной истине сегодня - это скорее прямое лукавство учёного, который желает снять с себя ответственность за разрушительный характер собственных технических изобретений и открытий. Ценностно нейтральным остаться сегодня уже невозможно. Каждый учёный должен занимать позицию по ту или эту сторону баррикады: или для него есть ценности, превосходящие ценность его абстрактной научной любознательности и профессиональных амбиций, или же он прямо либо косвенно потворствует превращению сюжетов «Собачьего сердца» и «Роковых яиц» в страшную земную реальность.

В этой связи обращение к традициям восточной науки с её принципом фундаментальной ответственности человека за характер и результаты своей деятельности в едином живом Космосе является как нельзя более своевременным и актуальным. Обратим внимание читателя на один любопытный парадокс. Вроде бы космоцентристская и, как иногда говорят, «не знающая ценности отдельной личности» восточная наука налагает на интеллектуала прямую нравственную ответственность за результаты своего труда, а вроде бы антропоцентристская европейская установка, столько внимания уделяющая проблемам индивида, напротив, вплоть до последнего времени прямо поощряла интеллектуальный произвол и избавляла учёного от какой бы то ни было моральной ответственности за плоды своих научных штудий! Известно, что масса гитлеровских учёных-преступников во главе с конструктором ракет Вернером фон Брауном успешно окопалась после разгрома Германии в свободных Соединенных Штатах и преспокойно продолжала там свою научную деятельность по усовершенствованию оружия массового поражения. Так что это ещё очень большой вопрос - где, на традиционном Востоке или на Западе, личность на самом деле является более развитой и более свободной!?

Во-вторых, на первый план перед современной наукой выдвигается изучение как раз единичных и уникальных объектов типа нашей расширяющейся Вселенной, индивидуальности человека, неповторимых земных ландшафтов, особых в хозяйственном отношении регионов и т.д. Абстрактная унификация, тиражирование экономических и политических рецептов, действие по шаблону - сегодня сплошь и рядом оборачиваются глобальными поражениями. Самый зримый пример такого поражения - очевидный крах стремлений механически обустроить Россию по западным демократическим и рыночным образцам. Любая подлинная единичность, как подчеркивал забытый и осмеянный в XX веке Гегель¹⁷, есть всегда синтез всеобщего и особенного, а, значит, нуждается в именно творческой методологии диалектического и разумного, а не схематизирующе-рассудочного познания. Более того, уникальные объекты требуют изрядной доли творческой интуиции и дара вживания в познаваемую предметность. Любой талантливый врач вам совершенно по-восточному расскажет, сколь многое в правильной постановке диагноза играют его интуиция и опыт, а географ подчеркнёт, как важно вживую «почувствовать» конкретный ландшафт, прежде чем рационально планировать на нём какую-либо хозяйственную деятельность или, наоборот, принимать меры по его спасению от антропогенного загрязнения. Ещё большую роль играет методология схватывания единичных и неповторимых аспектов познаваемого предмета в постижении психических явлений, а тем более - в лечении индивидуальных психических патологий. Именно за счёт тонких методик творческого «освоения единичности» и были достигнуты выдающиеся результаты в восточной медицине, психологии и психотехнике, которые европейская наука только-только начинает открывать и использовать.

Сказанное выше, естественно, не означает, что современные тенденции синтеза восточной и западной научной рациональности носят односторонний характер: Запад, перестав, наконец, высокомерно учить, начинает сам учиться у Востока. Процесс синтеза протекает куда как более сложно и более гармонично. Технические и калькулирующие достижения западной науки здесь вовсе не отбрасываются, а начинают применяться в принципиально новом проблемном и обще-методологическом контексте, стимулирующем их собственное развитие. Одни из самых впечатляющих достижений подобного синтеза, с которыми непосредственно доводилось иметь дело автору, - это создание компьютерных программ для восточных методов диагностики болезней по пульсу и по радужной оболочке глаз. Успехи подобных синтетических подходов позволяют с оптимизмом смотреть в будущее.

В-третьих, - и это вытекает из двух отмеченных выше тенденций - личность учёного в единстве всех её характеристик, а отнюдь не только интеллектуальных, приобретает всё более и более важное значение. Сегодня человечество можно уничтожить за счёт эксперимента в одной-единственной лаборатории, а мы не только не знаем, что в этих лабораториях творится, но и абсолютно не уверены в тех, кто в них творит. Этот сюжет уже неоднократно обыгрывался в фантастических книгах и романах, когда «умная, но хищная мышка» в секретной лаборатории оказывается пострашнее для человечества, чем стая невежественных волков-террористов. Впрочем, последние всегда ищут и находят в современных научных лабораториях именно таких молчаливых стяжателей, честолюбцев и откровенно порочных типажей, открывающих для них доступ к смертельному оружию.

Невозможно бороться с терроризмом чисто насильственными методами без борьбы за человеческие души, и не в последнюю очередь - за души тех, кто вроде бы воплощают дух научного разума и прогресса. Если бы всё в сердцах учёных было благополучно, тогда в научных лабораториях не стремились бы с безумием маньяков выращивать квадратные помидоры, клонировать человеческие зародыши, имплантировать в тело чипы или консервировать тела богатеев для их последующего «научного воскресения».

В-четвертых, становится понятным, какой синтетический объект ныне выдвигается на первый план во всех научных исследованиях, где опять-таки опыт традиционной восточной науки может сыграть важную как предостерегающую, так и стимулирующую роль. Имеется в виду сознание человека. Оно остаётся весьма загадочным и парадоксальным само по себе¹⁸, а от его нравственного содержания, широты понимания себя и мира напрямую зависит решение всего остального комплекса проблем, стоящих перед человечеством в XXI веке. Не бытие и, тем более, не материя определяют жизнь сознания. Факты говорят об обратном. Идеальные цели и ценности сознания определяют как характер совместного человеческого бытия, так и пути эволюции материи. И ничего хорошего от эгоистического, бесчувственного и полного интеллектуальной гордыни сознания ждать не приходится. Самое опасное, что есть в современном мире, - это интеллектуально изощрённый беспринципный честолюбец, добравшийся до высоких ступеней административной или политической лестницы. Именно такие приносят неисчислимый вред и близким, и дальним, и отдельному государству, и всему человечеству в целом.

Так всегда считала вся традиционная восточная мысль, и, быть может, это самый важный урок, который она может преподать современности, почти забывшей о вечных и объективных ценностях человеческого бытия - благоговении перед жизнью и нестяжательстве, творческом смирении и воле к личному нравственному совершенствованию.

г. Барнаул