Дельфис

«Исихия» буквально означает «молчание». Вставшие на стезю теозиса знают: суесловие, разговоры - дисперсия духа. Тогда как восхождение к Богу требует сосредоточения сил, их фокусировки. Исихаст собирает себя, изолируясь от энтропии внешнего мира, - тишина становится его надёжной оградой.

Исаак Сирин говорил: «Молчание есть таинство будущего века, а слова есть орудие этого мира». В молчании Бог сотворил ангельскую иерархию, - ключевое «Да будет свет» прозвучало после, при создании дольней природы. Дерзая принять ангельское служение в земных условиях, исихасты¹ воссоздают в своих скитах тишину и чистоту неба.

Нельзя ступить даже на первую ступень небесной лестницы, не очистив себя от греха, - теозис начинается с метанойи: нового рождения личности через покаяние. Ефрем Сирин так определяет сущность метанойи: «всецелое переплавление». Всё ветхое, обременённое грехом уничтожается в огне покаяния. Вслушайтесь и всмотритесь в эти русские слова: «уничтожение», «ничтожество» - корнем здесь является небытийное, нирваническое, апофатическое Ничто. Покаяние наитеснейшим образом связано с уничижением себя. Кто я в тёмной ауре своих прегрешений? Нуль - ничто - ничтожество! Во имя теозиса я должен пройти через очищающий фильтр нирваны. Только так! Очищение небытием - как огненное очищение. Умалившись, возвысишься.

Метанойя освобождает от гордыни - метанойя перечёркивает эгоцентризм. Валаамский игумен Харитон наставляет ученика: «Чего Вам больше всего опасаться должно? - Самодовольства, самоцена, самомнения, - и всякого другого само..». Эгоцентризм необходимо заменить теоцентризмом. И вот достойное место для Бога: сердце исихаста.

Молчальник низводит свой ум в сердце. Это сложнейшая психотехника - опыт многих столетий. И передаётся он не через тексты, а через прямую преемственность: от учителя - к ученику. Передаётся вкупе с целостной картиной мира в которой космология и антропология - суть одно. Космос исихазма вочеловечен: его средоточие и ось - сердце. Отсюда сердечность во всём облике старца: он мыслит сердечно - говорит сердечно - поступает сердечно. Атмосферу сердечности создаёт вокруг себя старец. И самое главное: именно через его сердце изливается в мир свет несказанный. Случалось, что Святая Русь наполнялась им всклень - и это были самые счастливые периоды её истории.

В подвиге старчества особую роль играет умная молитва. Это многократное, потенциально бесконечное повторение простых слов: «Господи Иисусе Христе. Сын Божий, помилуй мя, грешного». Умная молитва может произноситься и вслух, и молча. Но лучше всего, когда она передоверена сердцу - вписана в его биение. В «Откровенных рассказах странника духовному отцу своему» об этом сказано так: «…сердце, при обыкновенном своём биении, начало как бы выговаривать внутри себя молитвенные слова за каждым своим ударом». Спит исихаст или бодрствует, свободен от дел или занят трудом, - но сердце всегда, непрестанно, в любых условиях совершает молитву. Вся жизнь старца - непрерывная молитва.

Иоанн Лествичник говорил: «Молитва по своему характеру есть общение». Общение с Богом! Очень важно осознать соприсущий молитве диалогизм. Перед нами не односторонняя, а двусторонняя коммуникация - здесь действует принцип обратной связи. Именно в молитве достигается синергия человека и Бога - союзничество, сотворчество, соработничество их энергий. Синергия есть основа теозиса - начинается она в сердце.

Игумен Харитон говорил: «В сердце жизнь, там и жить надобно». Будущая жизнь — это жизнь в сердце. Во всевмещающем сердце Бога! Такова экология вечности. Предугадывая её в условиях времени, исихаст молитву сердца направляет сразу на три цели: замаливает греховность человеческой природы - обретает внутренний покой - утончает свое зрение. Что же открывается ему в сурдокамере кельи? Поразителен кругозор исихаста: от «добытийственных сфер» до «восьмого дня» - весь разворот времени. И дальше, глубже: сияние вечности. Крохотная часовня на Святом острове - и в ней небывалое: прямой контакт человека и Бога. Моя чудесная северная Фиваида! Здесь повторилось то, о чём говорил Нил Синайский: «Молитва настраивает нас на собеседование с Богом и долговременным навыком в сем вводит с Ним в содружество».

Старцы поднимались на предельную для человека вершину.

И опускались вниз: для служения ближним. Феофан Затворник пишет: «...не все безмолвники оставляются в безмолвии навсегда. Достигающие через безмолвие бесстрастия и через то удостаивающиеся преискреннего Богообщения и Боговселения, изводятся оттуда на служение ищущим спасения, просвещения, руководя, чудодействуя».

Старчество знает свою антиномию: уход от мира - служение миру. Авва Арсений говорил: «Не могу быть с Богом и людьми». Предельное напряжение антиномии можно снять уходом от мира. Эту тягу к одиночеству, к обрыву связей с людьми прекрасно выразил отец Клеопа: «Мысль одну надобно иметь, что я только один на земле да Бог, - никого больше не воображать. Не с кем ссориться, когда один я на земле». Вот экстремум одиночества! Как всё предельное, оно переходит в свою противоположность - абсолютную открытость миру, его скорбям. Не себя спасает старец - спасает всю Ойкумену. Нил Синайский говорит: «Монах тот, кто, от всех отделясь, со всеми состоит в единении». Вот истинное разрешение антиномии старчества. Оно было и остаётся проводником света в наш мир.

Свет неглаголемый - свет неречённый - свет несказанный!

Да не пресечётся на моей Руси спасительное светолитие.

г. Петрозаводск