Дельфис

Человек живёт смыслом. Смысл — это всегда что-то надличное, некое таинство жизни, к которому человек сопричастен. Можно и тянуться к этому надличному и страшиться его, но в любом случае важно его ощущать. Жить только адаптацией к окружающим условиям, поддерживать воспроизводство собственной жизни, размножаться и обеспечивать жизнь потомства - человеку недостаточно. Эта потребность в сопричастности к надличному, являющаяся сутью религиозности, и есть то, что отличает человека от животного [1]. Разум и способность к совместным действиям, пользование языком в общении — не более, чем освоенные человеком средства для удовлетворения этой потребности. В итоговом произведении своей жизни «Два источника морали и религии» известный французский философ А.Бергсон развивает мысль о том, что человек продолжает тот «порыв» становления, которым охвачена вся известная нам природа. Благодаря разуму, он способен сознательно сделать этот объединяющий его со всем в природе «порыв» основой своего существования, и именно его он интерпретирует в религиях и мифологиях, в принимаемых им моральных законах. Мистики и пророки, по Бергсону, — это те люди, которые практически показывают другим, как можно в жизни осуществить человеческое стремление к целостности и всеединству со всем Космосом.

Учение о космических циклах как об универсальном законе такого прогрессивного становления развивается в теософии [2]. Всеединство порождает множественность, которая ведёт к ещё большему всеединству. Дух — не что иное, как порыв меньшего всеединства к большему, приводящий к появлению материи, опираясь на которую он и осуществляет своё стремление. Так, постоянно порождая материю и выходя на равновесие с ней, а потом, переводя её накопления в себя, дух циклически воспроизводит свою деятельность.

Развитие по логике космических циклов идёт не равномерно, а с остановками, называемыми пролайями. В пралайях, отвечающих этапу завершения строительства очередного всеединства, всеми участвующими в строительстве силами Космоса подводится итог, определяется, что осуществлено, а что не сделано из задуманного за истекший период развития, называемого манвантарой, а также формируется замысел на следующий космический цикл. С началом нового цикла замысел начинает реализовываться внутри итогового всеединства, которое раскладывается на дух, несущий замысел, и материю, содержащую наличные средства для его реализации. Сам замысел на данном этапе выглядит как иллюзорное всеединство, являющееся далёкой целью задуманного строительства, а также как ряд ведущих к нему промежуточных и столь же иллюзорных равновесий духа с материей. Это и называется в теософском учении планетной цепью, состоящей на заре новой манвантары из семи иллюзорных звеньев, из семи предусмотренных замыслом так называемых глобусов [3] По мере превращения исходного всеединства в итоговое, глобусы один за другим обретают реальность, насыщая иллюзорную идеальность последующих глобусов, в то время как оставленные позади глобусы, один за другим утрачивая реальность, становятся иллюзорными отражениями. При достижении последнего глобуса дух соединяется с материей, оставленные звенья эволюции «потухают», а достигнутое итоговое всеединство на неопределённый срок погружается в пралайю.

В теософии широко используется метафора света и огня. Каждое, достигаемое в ходе космических циклов, большее всеединство в сравнении с меньшим, от которого развитие отталкивается, квалифицируется как свет в сравнении с тьмой, причём, что хочется подчеркнуть особо, без всякой этической оценки, столь распространённой в религиях. Точно также и огонь рассматривается не как нечто уничтожающее материю, а как символ быстрого, разнообразно идущего и порывистого изменения, где ожидаемое соседствует с внезапным. Можно сказать, что материальные формы, сгорающие в пламени костра эволюции, дают не головешки, а более совершенные и сложно организованные формы, насыщенные светом эволюционного пламени. Дух в теософии чаще всего уподобляется огню вне зависимости от того, разрушает он уже достигнутое всеединство или созидает на его основе более совершенное, то есть вне зависимости от того, порождает ли он относительный свет или столь же относительную тьму. Применительно ко всей логике космических циклов можно сказать, что тьма порождает огонь, чтобы превратиться в свет, а в свете возгорается ещё более яркий огонь для порождения света, в сравнении с которым предыдущий выглядит как тьма.

Такие переходные огни от тьмы к свету и есть гуны древнейшей философии Индии - санкхьи. По утверждению первоисточников, санкхья — это знание о Пуруше, Прадхане и Пракрити [4]. Пуруша, или чистый дух, в учении санкхьяиков есть свет, несмешиваемый с первоначальной непроявленной материей Прадханы, которая ассоциируется с тьмой. Свет и тьма бездеятельны, но когда в начале миросозидания или миростроительства на первоматерии появляются отражённые отблески света, она обнаруживает активность и начинает производить из себя различные слои мира и населяющих их существ. Периоды миросозидания (лайя-кала) сменяются периодами покоя (пралайя-кала), когда проявленная материя Пракрита исчезает и опять остаются равнодушные друг к другу Прадхана и Пуруша, несмешиваемые друг с другом свет и тьма. Изначальная тьма Прадханы называется тамасом, отблески света на этой тьме (или отрешённый свет духа) — саттвой, а сама активность материи — раджасом. Тамас, саттва и раджас — три свойства, или гуны, которые сопровождают проявленную материю Пракрита на всех стадиях её существования. Они неотделимы друг от друга и являются постоянной основой деятельности Пракрита.

Лайя-кала, или манвантара в санкхье, начинается с производства слоёв Макрокосмоса. Из Прадханы, по обычной для неоплатонических систем западной философии эманационной схеме, последовательно появляются слои Пракрити — Буддхи (Мировой Интеллект), Аханкара (Мировая Душа), пять стихий мира чувственных представлений (танматр) и пять стихий природного мира или объектов чувственных представлений (махабхут). Самый нижний мир, мир махабхут, позволяет нам составить представление о строении почти чистой тьмы, или тамаса. Махабхуты — это эфир, земля, вода, воздух и огонь Эфир неотличим от пустоты нижней субстанции или её пространства. Земля, вода, воздух являются модификациями эфира, а сам эфир — модификация тамас-гуны огня. Эта конструкция огней пространства, по аналогии, может быть распространена на все другие субстанции санкхьистского Космоса.

Рассмотрим более обстоятельно механизм порождения иерархии субстанций или слоёв Проявленного. Тамас-гуна каждой субстанции, причём только её часть, порождает стихии нижерасположенной субстанции, которые тамас-гуной исходной субстанции (оставшейся её частью) освещают всю нижнюю субстанцию. Это освещение приводит к появлению саттвы в стихиях нижней субстанции и порождает в ней собственную трёхгунность. Через тамас-гуну каждой субстанции её стихии корреспондируют с её же Гунами. Стихии являются внешним каждой субстанции или её субстратом, а гуны — её внутренним, или сущностью. Эфир даёт череду подвижных равновесий между материей (земля, вода, воздух) и духом (тамас, раджас и саттва - гуны огня) и представляет собой лестницу переходов от тьмы к свету.

Пуруша (монадическая основа всякой индивидуальности, то есть субъективности, в слоях Пракрити) множественен, а разбитая на слои Пракрити континуальна, и есть не что иное, как общий всем индивидуальным духам материал для совместного строительства. Это приводит к тому, что на следующем этапе миросозидания каждую точку света Пуруши облекают слои проявленной материи Пракрити. Пуруша омрачается, теряет самосознание, а Пракрити пользуется его светом для развёртывания плодов собственной активности, то есть проявляет то, чем начинены точки света, вовне — в виде облачений тьмы, чем побуждает каждый дух из Пуруши развивать и усиливать своё самосознание. Эти облачения тьмы, которыми окутан каждый Пуруша, рассматриваются в санкхье отдельно — как проводники духа в слоях Пракрити у существ микрокосма.

Но на этом развитие, по логике космических циклов, не заканчивается, хотя дальнейшее их течение не рассматривается в санкхье. Там, после описания второго этапа миропроявления, появившиеся существа микрокосмоса бегло подразделяются на демонов, людей и богов. Среди людей выделяются вставшие на путь санкхьяистского знания йоги, а их целью является уход из проявленного Космоса обратно в непроявленное с помощью добытого знания. Такое использование знания удивляет и разочаровывает западного человека, представляется ему лишённым смысла. Санкхьяики же обосновывают свою настроенность на уход из миров строительства тем, что в мире грубой материи человек оказывается в неуютной обстановке насилия, которое сводится к борьбе за существование, и размножения наиболее приспособленных, то есть победителей в этой борьбе. Эту чисто природную борьбу в историческом процессе продолжает социал-дарвинизм классовых обществ, сменяющих природное существование первобытного человека, и насилие продолжает развиваться в законах общества и государственного устройства. Наступает момент, когда человек, находящийся в тисках всё возрастающего по мере исторического развитая насилия, начинает догадываться о существовании проводников духа, которые находятся в более комфортных условиях бытия среди божественных существ. Он тянется к этому миру, но сталкивается в индийской культурной традиции с тем, с чем не сталкивается воспитанный в христианских традициях западный человек, — с законом перевоплощений. Отсюда, чтобы не рождаться в этом мире насилия вновь, человек (откровение Капилы, родоначальника санкхьи), разрабатывает ритуал йоги — последовательное восхождение к чистому духу Пуруши с освобождением от материальных облачений.

Ранняя санкхья — это осмысление опыта шаманских (атлантических) первобытных культов. Первобытные народы славят природу и готовы с ней побороться, привлекая инструмент разума. Но с развитием сознания человек начинает тяготиться существованием, видит в природе одно насилие и начинает склоняться к тому, чтобы уйти из природного мира. Поздняя (классическая) санкхья, анализом которой мы занимаемся (поскольку именно она может быть рассматриваема как система философии, а не просто как одна из разновидностей религиозно-мифологического мировоззрения), немыслима без откровений Будды. Одним из учителей Будды был санкхьяик — Арад Калама [5]. Будда своеобразным образом прокомментировал санкхью. Путь ненасилия, осуждение ведийского ритуала кровавых жертвоприношений и кастового устройства индийского общества как элемента насилия, спасение из миров проявленного существования как главная задача йогина — это то в классической санкхье, что привнёс в неё буддизм. Классическая санкхья, относящаяся к школам брахманистской философии, признаёт авторитет вед и ведийский ритуал, считает, что человек может идти путём тапаса (духовного подвига) и улучшающихся перевоплощений (со сменой касты с низшей на высшую), но есть и лучший путь — избавляющий навсегда от рождения в этом мире.

Несмотря на обилие доктринальных различий между христианством и индийскими религиозными системами, у них много общего. И главное, что их объединяет, это необходимость спасения от физического существования. Физический мир, мир материи (в том числе и неощущаемой нами, как добавляют индусы), — это то место, где царят несправедливость и несовершенство. Однако Н.К.Рерих всем своим творчеством доказывал, что такое мироощущение, при всех сложностях существования в физическом мире, вошло в человеческие представления только с развитием цивилизации, и главная причина пессимизма в отношении жизни заключается в неумении людей жить вместе [6]. А. Бергсон развивает ту же мысль, говоря о пророках как о людях, которые преодолевали границу в сознании между «своим» и «чужим», и именно с таким преодолением связан исторический прогресс. Человек должен идти к соборности или братству, в этом смысл его существования. Эта мысль была популярна среди модернистов Серебряного века [7], и главными её пропагандистами были Д.Мережковский, Вяч.Иванов и Вл.Соловьёв (последний построил на христианской идее соборности свою версию философии всеединства).

Другие же представители символистского движения (которых называли «декадентами»), придерживавшиеся теории «героя и толпы» (ярких личностей и серой массы), считали, что холод зла и жар добра лучше, чем всё тёплое (цитата из Апокалипсиса), и что по-настоящему совершенный не может быть злым («гений и злодейство — две вещи несовместные»), то есть чуждым идее ненасилия и человеческого братства, но он понимает, что эта идея иллюзорна и в обозримом будущем недостижима (а жить-то ему выпало именно сейчас). К ним относились К.Бальмонт, В.Брюсов, а из представителей «второго поколения символистов» к такой позиции склонялись А.Блок и М.Цветаева. Им ближе была ницшеанская идея сверхчеловека, а не соловьёвская идея богочеловечества. «Пусть серые массы живут как им вздумается, художнику до них нет дела, как и покинувшим из за человеческой серости этот мир героям и богам античности. Художник будет творить искусство-ради-искусства, и ему нет никакого дела до пользы, то есть до каких-то социальных функций» (об этом — концепция Брюсова). Как раз такое умонастроение среди художников привело к обсуждаемой Х.Ортегой элитарности искусства и его дегуманизации, характеризующей всё современное западное искусство, начиная с середины XIX века. Люди массы, которые увлеклись чудесами науки и поставили их на службу телу, превратились в обывателей, до которых человеку духа не может быть никакого дела; однако художнику, со всеми его духовными запросами, надо среди этой предавшейся повседневному массы как-то существовать (да ещё и ухитряться при этом творить, без чего он будет чувствовать полную бессмыслицу жизни).

Практика и культ насилия, которому предаются люди, на Западе называют злом и считают его носителями особые силы Космоса — служащих библейскому Змею демонов. Змей властен над людьми из-за грехопадения их первопредка Адама, который завожделел размножиться и стать в таком качестве царём над природой. В «Письмах Махатм» [3] сказано, что христианская догматика не в состоянии разрешить проблемы добра и зла. Если у мира есть всемогущий, всесовершенный и высокоморальный управитель, то почему в мире так много страданий, и как он терпит мучающих человечество демонов? Можно ответить на этот вопрос и так, что мы, по нашему несовершенству, не способны осознать божий промысел, и то, что нам представляется злом, есть всего лишь космический механизм нашего совершенствования, каким бы жестоким он в наших глазах не выглядел. Другое решение той же проблемы состоит в том (и оно мотивировано мифом о грехопадении человека), что люди сами виноваты в существовании зла и творят его по невежеству и свободной воле. Эта версия имеет место в учении Фомы Аквинского, который считал, что «зло существует, но не имеет субстанции» (то есть отсутствует в замысле Бога).

В Индии зло связывают с невежеством и несовершенством людей и считают, что преодоление собственного несовершенства каждым живущим разрешает проблему зла и добра и что дьявол подобен булгаковскому Воланду (который заодно с Христом) или гётевскому Мефистофелю (который заодно с Богом — Богом-Отцом). Но в Индии человек считается выше богов и демонов, если и не актуально, то потенциально. Да и мир творит не какое-то одно всесовершенное существо, а все существа Космоса сообща И кроме того, там существует концепция перевоплощений и рождения в физическом мире до тех пор, пока не будут искуплены все грехи, все кармические ошибки, связанные с насилием одних существ Космоса над другими. Рождаешься в физическом мире — значит, имеешь грехи, корнем которых является невежество и несовершенство; стал совершенным — перестал рождаться и навсегда ушёл в непроявленное существование.

Эта версия последовательно развивается в буддизме—в противопоставлении сансары и нирваны. Буддисты различают Марру и Майю: материальное существование есть иллюзия Майи, которая рассеивается при искуплении всех грехов и достижении совершенного знания, однако, есть и такие силы — силы Марры, которые морочат человека (отсюда — «марево», «морок», «мрак», слово древнее, общее многим индоевропейцам, в частности славянам и индусам) и укрепляют иллюзию. Как и Фома Аквинский, буддисты видят главную доктринальную причину, замутняющую зрение человека в отношении насилия, в понятии субстанции и материи. Буддисты считают, что не надо проявленную материю Пракрити делить на слои, вводя два тамаса для каждой тамаc-гуны огненной стихии и связывая с одним из тамасов пространство, заполняющий его пустоту эфир и три стихии (земли, воды и воздуха) под стать трём гунам. Проявленное, или сансару, достаточно рассматривать как трёхгунный огонь и таким образом отличать её от Непроявленного, или Нирваны [8]. С непроявленным связано вечное и вездесущее (как и в санкхье), а с проявленным — временное и изменчивое, а поэтому то, что следует покинуть, легко отличить от истинного существования, в которое надо уйти. В силу этого всё Проявленное, или Бытие, есть чистый дух и время, не имеющие никакой субстанциальности или опоры в Непроявленном, или в Ничто всего Проявленного.

Буддисты, отрицающие какие-либо «материи», включая видимую всеми нами, называют светящиеся чистым духом частички эфира мулапракрити дхармами и говорят, что вся материальность иллюзорна и состоит из временных соединений дхарм, а всё, что представляется углублённому в медитацию адепту, есть «поток дхарм», так же как и структура его собственных проводников. Так что при всём различии с санкхьяиками, принцип двойственности Макрокосма и микрокосма мы находим и здесь. Целью продвинувшегося в созерцании буддиста является выйти за пределы этого иллюзорного потока, а для этого надо не усиливать наслаждение от созерцания всё более и более тонких агрегатов из дхарм и не укреплять тем самым их устойчивость, а воспитывать в себе отстранённость сознания, незаинтересованность в пляске складывающихся и распадающихся агрегатов. Такое отношение к материальному существованию близко и христианам. Их объединяет с буддистами негативное отношение к этой «юдоли страданий», и одни хотят уйти навсегда после смерти тела в рай, утраченный человечеством из-за греха их прародителей Адама и Евы, а другие — в нирвану, чтобы окончательно выйти из череды перевоплощений в сансаре, в которую их вовлекает Брахман (его пустая утроба), то есть из миров любой материальности. «Наслаждаться существованием» они не хотят.

Ветхозаветная мифология начинается с грехопадения Адама и Евы, которые соблазнились познанием материи, предложенным им носителем магического знания Змеем, выползшим из корней Древа Жизни, растущего из почвы космической первоматерии. Соблазнённые размножением, то есть высшим смыслом животного существования, они утратили дар Божественного Разума, которым их наделил Бог по своему подобию и который отличает человека от всей остальной природы. И несмотря на то, что высшая часть их состава осталась прикреплённой к духу, их сознание сузилось настолько, что они утратили представление о духовных смыслах человеческого существования и погрузились в восприятие самых грубых слоёв материи. С точки зрения буддистов, тяга к размножению означает привязанность духа к перевоплощению в сансаре - в мирах Майи, материи мировой иллюзии, поскольку сам акт размножения означает притягивание духа к воплощению, то есть поклонение силам, отвечающим за материальное существование, продлевающим и фиксирующим мировую иллюзию.

Несмотря на двойственность череды микрокосмических проводников каждого существа средам макрокосмических планов, Пуруша, или Атман, согласно санкхье, множественен в мулапракрити, или Брахмане. Это доктринальное положение о множественности или единстве Атмана было предметом ожесточённых споров среди индийских философов [5]. Единство Атмана разрешает целый ряд вопросов и этим весьма привлекательно. Именно такую позицию занимает учение неоведанты (Шанкара), которое возвратило Индию от увлечений буддизмом к традиционному брахманизму, модифицировав его в соответствии с откровением Будды. Неоведанта квалифицируется как адвайта («недвойственность») и очень близка к теософии [3]. Это учение говорит о том, что все существа Космоса, при всех их телесных различиях, имеют в основе один и тот же Дух, Пурушу, или Атман, то есть сопричастны «в духе и истине», и что их разделённость (как источник вражды друг к другу) связан с невежеством (частичным знанием), с присущим каждому из них ограниченным разумом, а совершенное знание открывает перед ними их единство и ставит на путь взаимопонимания, братского сотрудничества, а значит на путь милосердия (всепрощения), взаимопомощи и любви. При расширении сознания каждое существо начинает опознавать в других свет Пуруши (Атмана) и снимает с себя «кору эгоизма», то есть иллюзию своей отдельности, и всё «чужое» становится со временем «своим». При всей этической привлекательности такой доктрины (которую с радостью разделят лучшие представители христианства — все едины в Боге, и, познав через веру и откровение Бога в любой из трёх ипостасей, мы выходим на любовь ко всем без исключения тварям), она оставляет без ответа вопрос: а как же мир дошёл до такой разделённости, и «брат поднялся на брата»?

В индийском космогоническом мифе (изложенном в Пуранах) при создании мира (совместно — сурами и асурами, то есть богами и демонами) образовались тысячи существ и вещей, а также «амрита», напиток бессмертия, и смертельно опасный для всего сотворённого (и даже для самих творцов) яд «куру», который выпил Шива, чтобы спасти мир. Творцы не поделили «амриту» и поссорились, а Шива стал самым суровым, непреклонным и мрачным из божеств, ответственным за смерть и разрушение всех отживших форм [5]. Похитители-суры, которые завладели столь ценной эссенцией бессмертия, стали богами, а обобранные ими сотворцы Вселенной стали демонами, воюющими с сурами и со всем совместно с ними созданным (которое тянется к амрите и обладающим ею сурам). Сам Шанкара был шиваитом [9], поэтому адвайта и вся неоведанта теснейшим образом связана с шиваитским движением — наверное потому, что осознаёт самые неразрешимые вопросы (тайны) творения, - и решительно настроена на разрушение иллюзии Майи посредством йот (Шанкара отождествлял Шиву с Ишварон, идеальным йогином, и считал Ишвару воплощением Шивы и одним из его обликов).

У шиваитов есть легенда о том, что сотворённые духи заигрались в свои одежды (театральные костюмы), и они им настолько понравились, что духи утратили осознание сопричастности друг с другом (сама-то сопричастность осталась, мир как был един, так и остался). Пошла история одичания замороченных Майей представителей единого Атмана, где Любовь сменилась Законом, потом Пользой, а затем настал век масс, или шудр, не знающих ни любви (брахманы), ни закона (кшатрии), ни пользы (вайшьи), а знающих только насилие и грязные развлечения. Так Золотой век сменился Серебряным, потом Медным и, наконец, настал Железный, когда произошла битва в долине Куру, название которой одноимённо с ядом, выпитым Шивой, и таким образом яд всё-таки взял верх над амритой бессмертия, по крайней мере в нижнем мире. Надо сбросить «кору эгоизма», проникнуться равнодушием к «костюмам» и преисполниться стремлением к единству, существующему только в виде различий в этом мире иллюзии, сбросить покров Майи с Единства Мира (Брахмана-Атмана) и уйти в это «царство недвойственности». То есть следует отказаться от театра и всех прелестей театральной игры.

Как бы психологически тонко не была оформлена адвайтистская легенда, в которой происхождение всех сложностей жизни мотивируется свободой воли и нерасчетливым отношением к своим духовным силам (сила Майи, допускаемое единством разнообразие, способно настолько очаровать и запутать, что мы забываем своё божественное происхождение, и ни одно из существ Вселенной не в состоянии объять его своим собственным сознанием), она не решает вопроса о первоначальном разделении Атмана на отдельных духов (а значит и появление фона — «горшка Брахмана», внутри которого эти духи существуют в своей раздельности, как в тюрьме). Поэтому наряду с адвайтой в Индии неизбежно появились и всевозможные варианты «двайты», отличающие наделённого свободой волн и расширяющимся сознанием человека от всех других существ Космоса. Такова же и санкхья, которая принимает положение о «множественном Пуруше», включая в свою догматику то, что не может объяснить, хотя в своей йогической практике неукоснительно следует адвайтистской доктрине «сбрасывания корочек эгоизма», то есть вполне согласуется с буддизмом в неприятии проявленного Космоса как «юдоли страданий».

Несмотря на бесчисленные доктринальные отличия, все религии согласны в том, что множественность — это плохо (и от неё надо отказаться или, на худой конец, молча претерпевать), а единство — это хорошо. Теософское учение о космических циклах несёт избавление от подобного пессимизма. Космическое дыхание, где единства сменяются на выдохе множественностью, чтобы вновь смениться единством на вдохе, выглядит бессмысленным законом, если оба единства (в конце и в начале) совпадают (так называемый «миф о вечном возвращении»), и мир представляется тюрьмой, а царящее в нём разделение можно объяснить лишь какой-то виной, проступком, несовершенством или прегрешением. И неважно — индивидуальная ли это вина (как в индийских концепциях) или коллективная (как в иудаизме и христианстве).

С позиций индийской религиозной философии, непонятно, каким образом Христос, погибнув мученической смертью на кресте и всех простив, искупил грехи человечества или даже своего народа. Каждый отвечает сам за себя (что, конечно, не исключает помощи другим), и никто не может избавить от накопившихся собственных грехов Самое интересное, что философия санкхьи, которая изначально предназначена для обоснования опыта йогов, стремящихся поодиночке уйти из Космоса, годится и для описания деятельности человека-строителя, не стремящегося уклониться от бытия в мирах материи на протяжении лайя-калы (периода миросозидания), но чтобы это заметить, надо знать западную концепцию коллективной кармы. Именно этот неразвитый в санкхье аспект теософского учения подробно рассматривается в Агни Йоге. В книгах Учения Живой Этики (ЖЭ) [11] говорится, что целью действующих в слоях Пракрити существ является насыщение сред Макрокосма (слоёв Пракрити) светом Пуруши, и когда это, наконец, произойдёт, все слои Пракрити в обратном порядке схлопываются в Прадхану, ассимилировавшую таким образом свет Пуруши, что даёт начало новому периоду миросозидания, который начинается после выделения ещё более яркого (чем прежний) света в качестве нового Пуруши в период пралайя-кала (задержка космического дыхания на вдохе) после завершения очередной манвантары, то есть в период подведения итогов предшествующего строительства. Концом миросозидания становится коллективное отсоединение всех пуруш от саттвичного Махата или Буддхи, самого верхнего слоя проявленного существования, в котором последовательно растворяются нижележащие слои Пракрити после достижения саттвичности каждым из них, за счёт деятельности порождённых Пракрити облачений множественного Пуруши.

Первоначальная Прадхана в ЖЭ называется материей Матрикс, а итоговая — материей Люцидой, которая является «материей сознания» или «материей сопричастности» всех существ микрокосма. Создание этой материи из первоначальной и является смыслом проявления и деятельности в Проявленном различных проводников человека и других существ, наделённых сознанием (эта материя и сообщает существам и формам нераздельность, утраченную во время грехопадения). Материю Люциду, вторую Прадхану производят сообща все разумные существа Космоса на третьей стадии миросозидания и, сообща, а не по одиночке, уходят из проявленного Космоса по завершении этой работы. Хотя, конечно, есть и вырвавшиеся вперёд, которые ушли в Непроявленное раньше других и ждут там отстающих. Они (если таков их выбор) могут спуститься в Проявленное по собственной воле, а не по принуждению Брахмана, чтобы на месте помочь нуждающимся. Такие существа называются в Индии бодхисаттвами. К ним, по индийским представлениям, относится и Христос.

В «Йога-сутрах» сказано, что свет Пуруши отличается тем, что он освещает, а не его освещают [10]. А освещает он все гунные проявления Пракрити, причём саттва-гуна и является освещением, то есть отражённым светом Пуруши, теми знаками огненной стихии (знаки Агни Йоги), по которым мы находим путь к источнику освещения. Тамас-гуна есть исходная светлота Пракрити, её «неосвещённость», то есть исходная светлота Прадханы (которая связывается в санкхье с пустым пространством Брахмана или качеством заполняющей его мулапракрити). Непроявленное, его образ — это пустой тёмный «горшок Брахмана» с точечками света Пуруши: так н выглядит противопоставление тьмы и света в Не- проявленном. Картина манвантарного развития из Абсолюта Непроявленного выглядит как обволакивание тьмой Брахмана точек Атмана, потом борьбы между тьмой облачений и светом точек, и, наконец, победа света в облачениях с последующим его распространением на всё пустое пространство Брахмана. В итоге пустота Прадханы заполняется светом Пуруши. В теософии эти три стадии манвантарного развития называются инволюцией, эпигенезом и эволюцией [3], [12].

В Учении Жизни («Тайная Доктрина», Учение Храма, Агни Йога) Абсолют развивается, а не возвращается после манвантары к исходному состоянию, и это подчёркивается освещением всего пространства Брахмана к концу манвантары, что в санкхье специально не обсуждается, зато обсуждается в ЖЭ, философской основе Агни Йоги. В санкхье из эпигенетической борьбы тьмы со светом выходят победителями только отдельные йоги-герои, восходящие по шатким лесенкам саттвы, по индивидуальным, скреплённым нитью сутратмы, проводникам и возвращаются таким образом в Непроявленное — к исходным точкам Пуруши в тьме Прадханы, преодолев через самадхи последний барьер Проявленного — саттвичный Махат. В буддизме же эти герои (архаты) и вовсе уходят, даже из Непроявленного, в Ничто Нирваны, оставляя позади пустой горшок Брахмана вместе с точками Пуруши. В ЖЭ после завершения манвантары все существа Космоса уходят в Непроявленное соборно, сообща, но на месте тьмы и старой мулапракрити они обнаруживают новую гунную Прадхану — материю Люциду, из саттвы которой за время пралайи выделяют нового Пурушу.

Луна — это тьма, освещённая Светом Солнца и отражающая этот свет. В санкхье Свет, Солнце — это Пуруша, а Луна — это Прадхана, которая (даже до начала манвантары, то есть до начала цикла миросозидания) обладает Гунами, а значит уже освещена (правда — диффузно) светом Пуруши. В санкхье, в силу настроя йогов (героев, чуждых толпы) уйти по одиночке (и отрицания коллективной кармы, коллективного греха, коллективной сопричастности), Прадхана только одна. В ЖЭ, в силу христианского момента, появляется вторая Прадхана, но не сразу, а с середины манвантары, когда зарождаются существа микрокосмоса с сознанием, и это они начинают производить вторую Прадхану (тамас новой Прадханы — это свет Пуруши, а поэтому появляется одновременно с сознанием у существ микрокосмоса — когда оно начинает пробиваться через пракритические облачения пуруш). Однако, если не считать, что вторая Прадхана — это только огонь ухода из сансары отдельных героев, как считают буддисты, а полагать, что существа микрокосма пропитывают эфиром второй Прадханы все частицы макрокосми-еских сред, как то имеет место в ЖЭ (где по санкхьяистской методике тамас-гуна раскладывается на два тамаса, один из которых представляет эфир и его модификации в виде стихий), тогда к концу манвантары весь Макрокосм оказывается источником второй Прадханы. И когда от Макрокосма остаётся один саттвичный Махат, это и есть картина платоновского Божественного Интеллекта, сплошь состоящего из первообразов вещей (наиболее совершенных форм материи Космоса, закончившего очередной цикл развития).

Трудно переоценить ту роль, которую сыграла платоновская философия и её неоплатонические версии при развитии западного искусства. Ещё Фома Аквинскнй определил красоту как «сияние в вещах», обязанное присутствию в них платоновских идей Божественного Интеллекта (место которого в теософских схемах занимает Махат или Буддхи). Вся эпоха Возрождения в Италии началась с появления платоновских Академий [13]. Гёте, йенские романтики и создавший первую философскую концепцию символа Шеллинг — все они исходили из неоплатонических концепций [14]. Через концепцию Платона предлагал смотреть на вновь возникшую философию Канта Шопенгауэр, что привлекло внимание Р.Вагнера [15], а впоследствии В.Брюсова и Ф.Сологуба [7]. На учения Платона и Шопенгауэра в своих размышлениях об образах и символах опирались Ш.Бодлер и С.Малларме. Платоновскую философию положил в основу символизма в искусстве Вл.Соловьёв, а А.Блок последовательно придерживался её в своём творчестве. Но корни философии Платона, как и всей греческой философии, следует искать в учении орфиков, и именно так и поступало большинство художников, начиная с эпохи Возрождения. Когда В.Брюсов начал размышлять над согласительной концепцией символизма, объединяющей позиции художников Серебряного века, он прежде всего обратился к знаменитому положению орфизма о «мире как тюрьме для наделённого душой человека» с поправкой А.Фета о том, что мир — это «голубая тюрьма» из-за господствующей в природе красоты. Горячо откликнулись на.эту идею А.Блок и А.Белый, который сразу предложил приделать к этой «тюрьме» («орфическому яйцу») «форточки» для духа. На противопоставлении Диониса Аполлону, как то имеет место у орфиков, строил свою философию «сверхчеловека» Ницше, продолжавший размышления Шопенгауэра. Сопоставляя позиции Ницше и Вл. Соловьёва выдвинул свою концепцию Диониса-Христа другой лидер русского символизма Вяч.Иванов.

В учении орфиков сразу обращает на себя внимание история с гибелью Диониса, разорванного титанами, и его возрождение в новом качестве Зевсом после победы над ними, после чего титаны оказались запертыми в подземном мире (вместе с Кроном) братом Зевса - Аидом [16]. Диана — это Луна, а Дионис — лунное божество. Сама Диана у греков считалась Артемидой, сестрой Аполлона, божества солнечного. Интересно на все эти взаимоотношения между Солнцем и Луной взглянуть через призму подхода к космическому развитию у санкхьяиков и в Учении Жизни, а именно — через переход от одной манвантары к другой через пралайю.

Каждый изучающий теософию знает, что наш адрес в планетной цепи — Пятая Раса четвёртого Большого Круга. Четвёртая и пятая фазы каждого космического цикла характеризуются эпигенетической борьбой между относительной тьмой и столь же относительным светом, которую ведут обладающие разумом существа микрокосма. Это и есть критический момент развития, от которого зависит выход на эволюционную ветвь, завершающую очередную манвантару. Утверждённый на данный космический цикл замысел перехода от одного всеединства к следующему содержится в Непроявленном, или Брахмане, где находятся точки Пуруши, а реализация этого замысла происходит в слоях Проявленного, или Пракрити. Замысел — это Солнце, а Пракрити — Луна, и они очерчивают Абсолют, или «орфическое яйцо» Космоса. Человек (вместе с другими разумными существами) — сосуд, насыщающийся светом Пуруши и распространяющий его по слоям Проявленного, и этот свет есть основа и залог возникновения нового, более яркого света, более всеобъемлющего всеединства, вследствие чего Абсолют выходит за свои пределы (на уровень буддистской нирваны). Но перед этим (до окончания манвантары) этот более яркий свет существует в виде гун и стихий материи Люциды или второй Прадханы (Второго Абсолюта Соловьёва или находящейся в божественной плероме Софии гностиков), то есть в виде Луны. Солнце (мужское начало) оказывается между двух Лун (женское начало), освещённость одной из которых ярче Солнца (знаменитая «Жена, облачённая в Солнце» из Апокалипсиса, которой так много внимания уделяли русские символисты). После окончания манвантары (во время пралайи) из саттва-гуны второй Прадханы выделяется новый Пуруша, и всё начинается сначала. При этом бывшее Непроявленное (Пуруша и первая Прадхана) соединяются в новую Прадхану. При правильном ходе космического цикла реализация каждого замысла идёт с привесом, и итог реализации превосходит замысел, что и является залогом дальнейшего развития.

С окончанием третьего Большого Круга (который в западных эзотерических источниках называется Кругом Луны [12]) оказывается завершённым строительство человеческой формы, у орфиков — Диониса (а у христиан — Адама в райском саду). С началом пралайи эта преднайдённая итоговая форма исчезает в Непроявленном, то есть оказывается (по орфической легенде) растерзанной титанами, чтобы быть воспроизведённой в следующем, четвёртом Большом Круге (по западной эзотерической традиции — Круге Земли) в ходе инволюционного спуска в множественность материи (падение Адама), что отвечает рождению нового Диониса, воспроизведённого хозяином следующего цикла - Зевсом. Старые силы (титаны во главе с Кроном) оказываются запертыми в Аиде (новая Прадхана, которая является корнем материи в следующем цикле проявленного существования), куда периодически спускается Персефона в Элевсинских мистериях. Но Персефона периодически поднимается и в мир Зевса, и по орфической легенде именно она — мать нового Диониса (разбитого на множество индивидуумов нынешнего человечества, что в христианстве происходит в силу грехопадения Евы и Адама). Именно Персефона (дочь сестры Зевса Деметры и его брата Посейдона) представляет двойственную роль второй Прадханы, или Луны, в её допралайном и послепралайном существовании. Что же касается Орфея, представителя нового Диониса, разбитого на отдельные человеческие существа, то он повторяет судьбу старого Диониса, и его разрывают менады — уже силы Диониса (а не Крона). Это означает, что человечество начало движение по эволюционной ветви своего космического цикла по направлению к Непроявленному (Солнцу Первого Абсолюта или Аполлону) с творением новой второй Прадханы или Луны (которую представляет возлюбленная Орфея — Эвридика). Вяч. Иванов отождествил Христа со старым Дионисом, разорванным титанами, хотя правильнее было бы сопоставить его с Орфеем. Орфея растерзали менады нового Диониса, природные страсти человека, а Христа распяли силы основанных на борьбе за существование социумов, то есть представители всё того же второго Диониса. Судьба Орфея и Христа демонстрирует нам угрозу насилия со стороны природы и общества, от которых пытается освободиться человек, прошедший эпигенетическую борьбу за свет расширяющегося сознания при переходе к эволюционным виткам космических циклов.