Дельфис

Введение

В настоящее время ортодоксальный подход в биологии представлен механистической теорией жизни: живые организмы рассматриваются как физико-химические машины и считается, что все явления жизни в принципе могут быть объяснены на языке физики и химии¹. Эта механистическая парадигма² безусловно не нова; фактически, она преобладает в науке уже около столетия. Главная причина того, почему её придерживается большинство биологов, состоит в том, что она работает; эта парадигма предлагает способ мышления, в пределах которого вопросы о физико-химических механизмах жизненных процессов могут быть поставлены и разрешены.

Тот факт, что этот подход привёл к очевидным успехам, таким как «раскрытие генетического кода», является сильным аргументом в её пользу. Тем не менее, критики выдвигают серьёзные основания для сомнений в том, что все феномены жизни, включая поведение человека, могут быть когда-либо объяснены только с механистических позиций³. Но даже если бы механистический подход был признан существенно ограниченным не только практически, но и принципиально, он не мог бы быть просто отвергнут; сегодня это единственный подход, доступный для экспериментальной биологии, и несомненно, что он будет использоваться и далее, пока не появится какая-либо позитивная альтернатива.

Любая новая теория, способная выйти за рамки механистической теории, должна будет сделать нечто большее, чем утверждение, что жизнь включает качества или факторы, не известные в настоящее время физическим наукам: она должна будет сказать, какого рода эти качества или факторы, как они действуют и какое отношение они имеют к известным физико-химическим процессам.

Простейшим способом изменения механистической теории могло бы быть предположение, что явления жизни зависят от причинного фактора нового типа, не известного физическим наукам, который взаимодействует с физико-химическими процессами в живых организмах. На протяжении нашего столетия⁴ предлагалось несколько версий такой виталистической теории; но ни одна из них не преуспела в том, чтобы сделать предсказания, доступные проверке, или в том, чтобы предложить новые эксперименты. Если считать, цитируя сэра Карла Поппера (английского философа и социолога середины XX века. — Пер.), что «критерием научного статуса теории является её фальсифицируемость, или отвергаемость, или проверяемость»⁵, то витализм как теория не состоялся.

Организмическая, или холистическая, философия даёт основания для ещё более радикального пересмотра механистической теории. Эта философия отрицает, что всё во Вселенной может быть объяснено снизу вверх, то есть, через свойства атомов или фактически любых гипотетических неделимых частиц материи. Скорее, она признаёт существование иерархически организованных систем, на каждом уровне сложности обладающих свойствами, которые не могут быть полностью объяснены свойствами их частей, изолированных друг от друга; на каждом уровне целое больше суммы своих частей. Об этих «целых» можно думать как об «организмах», используя этот термин исключительно в широком смысле и включая не только животные и растения, органы, ткани и клетки, но также кристаллы, молекулы, атомы и субатомные частицы. В сущности, эта философия предлагает замену парадигмы машины на парадигму организма в биологических и физических науках. Известна фраза А.Н.Уайтхэда (английского логика, философа и математика; 1861—1947. — Пер.): «Биология есть изучение больших организмов, тогда как физика есть изучение меньших организмов»⁶.

Различные версии организмической философии защищались многими мыслителями, включая биологов, в течение более чем пятидесяти лет⁷. Но если органицизм должен оказывать нечто большее, нежели поверхностное влияние на естественные науки, он должен быть способен сделать проверяемые предсказания. Однако до сих пор он ещё этого не сделал⁸.

Причины такой неудачи выявляются наиболее отчётливо в тех областях биологии, где организмическая философия приобрела наибольшее влияние, а именно, в эмбриологии и биологии развития. Из выдвинутых до настоящего времени положений органицизма, наиболее значительным является идея о существовании морфогенетических полей⁹ (см. «Дельфис» № 4(24)/2000, с. 61). Предполагается, что эти поля помогают объяснить или описать возникновение характерных форм эмбрионов и других развивающихся систем. Проблема в том, что эта идея используется двусмысленно. Сам термин, казалось бы, предполагает существование физического поля нового типа, которое играет роль в развитии формы. Но некоторые теоретики органицизма отрицают, что они вводят положение о существовании какого- либо нового вида поля, величины или фактора, до сих пор не обнаруженного физикой¹⁰; скорее, они используют эту организмическую терминологию для создания нового способа обсуждения сложных физико-химических систем¹¹. Кажется маловероятным, чтобы такой подход смог много дать. Концепция морфогенетических полей может иметь практическую научную ценность, только если она ведёт к проверяемым предсказаниям, которые отличаются от предсказаний обычной механистической теории. А такие предсказания не могут быть сделаны, если не принять, что морфогенетические поля вызывают измеряемые эффекты.

Гипотеза, выдвигаемая в этой книге, основана на идее о том, что морфогенетические поля действительно вызывают измерямые физические эффекты. Она предполагает, что специфические морфогенетические поля ответственны за характерные форму и организацию систем на всех уровнях сложности, не только в сфере биологии, но также в области физики и химии (подчёркнуто ред.). Эти поля упорядочивают системы, связанные с ними, оказывая влияние на события, которые, с энергетической точки зрения, кажутся неопределёнными или вероятностными; эти поля налагают определённые ограничения на энергетически возможные результаты физических процессов.

Если морфогенетические поля ответственны за организацию и форму материальных систем, они сами должны иметь характерные структуры. Но откуда берутся эти поля-структуры? Предлагаемый ответ состоит в том, что они возникают из морфогенетических полей, связанных с предшествующими подобными системами: морфогенетические поля всех прошлых систем становятся настоящими для любой последующей подобной системы. Структуры прошлых систем влияют на последующие подобные системы, причём влияние это накапливается и действует как через пространство, так и через время (подчёркнуто ред.).

Согласно этой гипотезе, системы организованы так, как они есть, потому что подобные системы были таким же образом организованы в прошлом. Например, молекулы сложного органического соединения кристаллизуются данным характерным образом, потому что это вещество так же кристаллизовывалось раньше; растение принимает форму, характерную для своего вида, поскольку ранее такую форму имели другие представители этого вида; животное инстинктивно ведёт себя определённым образом, потому что подобные животные так же вели себя в прошлом.

Гипотеза рассматривает повторение форм и способов организации; вопрос о причине этих форм и способов организации она не затрагивает. На этот вопрос могут быть даны различные ответы, но все они кажутся в равной степени согласующимися с предложенным способом повторения¹².

Из этой гипотезы может быть выведено множество проверяемых предсказаний, которые разительно отличаются от предсказаний привычной механистической теории. Достаточно будет одного примера: если какое-либо животное, скажем, крыса, обучается новому способу поведения, то у других подобных крыс (той же породы, выращенных в тех же условиях и т.д.) будет наблюдаться тенденция к более быстрой обучаемости этому способу поведения. Чем больше число крыс, научившихся выполнять новое задание, тем легче будет научиться его выполнять любой следующей крысе. Так, например, если тысячи крыс научились выполнять новое задание в лаборатории в Лондоне, подобные же крысы должны быстрее научиться выполнять это задание в любой другой лаборатории где-либо ещё. Если бы скорость обучения крыс в другой лаборатории, скажем, в Нью-Йорке, определялась до и после обучения крыс в Лондоне, крысы, испытываемые во втором случае, должны были бы обучаться быстрее, чем те, которые обучались первыми. Этот эффект должен иметь место в отсутствие какого-либо известного способа физической связи или сообщения между двумя лабораториями.

Такое предсказание может показаться настолько невероятным, что его можно счесть абсурдным. И тем не менее, примечательно, что уже есть результаты лабораторных исследований на крысах, свидетельствующие о том, что предсказанный эффект действительно существует¹³.

Эта гипотеза, названная гипотезой формативной причинности, предлагает интерпретации многих физических и биологических феноменов, радикально отличающиеся от интерпретаций существующих теорий, и позволяет увидеть в новом свете множество хорошо известных проблем. В настоящей книге дано предварительное изложение этой гипотезы; обсуждаются также некоторые её приложения и различные способы проверки.

Перевод с английского Е.М.Егоровой

(Продолжение следует)