Дельфис

Тема неисчерпаема. Можно сопоставить Изначальное – Человека – со вторичным – временем. Гениальное искусство вне времени. Любое проявление искусства выходит за его пределы. Образ сохраняется в веках. Можно взять строки поэта, скажем, Пушкина или Лермонтова: во все времена они притянут к себе. То же с живописью. Чем больше таланта, тем меньше связи со временем. Всякое переворачивание, переиначивание созданной той или иной Формы – свидетельство зависимости от сплетения, которое лепит массовое сознание. Потому всякая чрезмерность кратковременна¹. Неспроста то же массовое сознание находит в деформации причину гибели, «конца света». Особенно это относится к той культуре, которая связана с линейным, причинно-следственным рядом, разделением субъекта и объекта; они неизбежно меняются местами. В меньшей степени это присуще восточной культуре. Например, японцы принимали во внимание ритмичность, смену четырёх времен года. Отсюда устойчивость Формы, будь-то знаменитый театр Но или чайная церемония.

В наши дни обострился интерес к проблеме времени. Происходит глобальный эволюционный поворот от прежней парадигмы к новой. Меняется вектор пространственный (по горизонтали) на вектор времени (по вертикали). На смену внешнему, количественному параметру приходит сосредоточенность на качестве, внутренняя углублённость – в себя ли, в модель атома. Прошедшая эпоха, занявшая несколько веков, ознаменована преобладанием центробежной силы, устремлённостью вовне: освоение пространств, географические открытия, колонизация земель. В сфере искусства – литературе, живописи, музыке – стремление к широкому, панорамному охвату мира. Наступающая иньская эпоха ознаменована преобладанием центростремительной силы – интравертностью, устремлением вовнутрь, самососредоточением, уплотнением энергии. Пространственная горизонталь переходит в вертикаль времени, что подрывает основы одномерного мышления, однозначной логики. Линия как бы сворачивается, сжимается в точку.

Проницательные умы воспринимают точку как символ Целого, центрированности. Если для Аристотеля точка, «начало линии», то для Павла Флоренского – это пары. Они олицетворяют двуединую природу вещей: полноты и пустоты, света и тьмы, единицы и нуля. Прямая же, по его убеждению, есть машина для уничтожения реальности. За 2,5 тысячелетия человеческая мысль прошла путь от безымянной точки до точки как знака Единого. «Это та реальная в пределах нашего мира точка, где два мира – мир "этот" и мир "тот", мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности – соприкасаются в реальном взаимодействии» [1]. Рождается новый тип логики, многомерной, или логики Целого, новый тип мышления, который Николай Бердяев назвал сингулярным, видя в нём возможность избавиться от «рабского» или «несчастного сознания», неизбежного в мире объективаций.

Но постигают сущность происходящего лишь единицы, наделённые талантом или сверхсознанием, подключённым к глубинам подсознания.

Неразвитый ум, человек массы, не привыкший вслушиваться в зов Бытия, набирает скорость в том же направлении, хотя движение в одну сторону ничего хорошего не сулит. Одержимый страхом он бежит неведомо куда, видя в маячащей точке приближение конца. «Мгновения сморщиваются, как шагреневая кожа, и этот процесс приведёт к тому, что от удушья погибнут и свобода, и мысль. Ведь моменты физического времени бесструктурны и пусты, но пережитые мгновения всегда имеют структуру и содержание» [2]. Не подозревая о неподвластных ему Законах, человек вступает в противоречие с мировым порядком, возмущает энергию и попадает в ловушку, им же подстроенную². В этом причина особого внимания к проблемам времени. «Каков человек, таков и мир». Опустошённый человек опустошает время; опустошённое время всё более становится неуправляемым, стихийным, враждебным человеку.

Со времён древних греков, заложивших основы антропоцентризма, человек, далёкий от совершенства, полагался на себя, не предполагая, что нечто может быть ему неподвластно. Та самая «дерзость», которая возмущала Плотина и Бл.Августина. «Душа в своих грехах, в гордой, извращённой и, так сказать, рабской свободе стремится уподобиться Богу. Так и прародителей наших оказалось возможным склонить на грех только словами: "Будьте, как боги"» (Бл. Августин. О Троице. 11; 5,8). А Плотин называл «двоицу» Пифагора небывалой «дерзостью» и видел в ней причину распадения Единого на множество. А так как ум отпал от Единого, отпала от ума и душа³. Не потому ли утратила душу и наука, никак не вернёт её себе, на что обратил внимание Гёте в «Фаусте»:

Живой предмет желая изучить,

Чтоб ясное о нём понятье получить,

Ученый прежде душу изгоняет,

Затем предмет на части расчленяет

И видит их. Да жаль! Духовная их связь

Тем временем исчезла, унеслась!

Каков мир в представлении человека, таково и время. Укоренённая привычка видеть лишь одну сторону, принимать часть за Целое, обусловила устойчивость архетипа Хроноса, устрашающего времени. И в ХХ веке немецкий философ и социолог Макс Шелер (1874-1928), веривший в открытость человека миру, в дух как высшее его достояние, не избежал ощущения трагичности времени, исторического и космического, которое всё обрекает на рождение и смерть.

Убедившись в цикличности времени, и цикличность восприняли односторонне – как «вечное возвращение». В идее, способствовавшей помутнению разума Ницше, немецкий философ-экзистенциалист Мартин Хайдеггер (1889-1976) видел причину опустошения бытия опустошённым человеком, ищущего спасения в нигилизме. Павел Флоренский предвидел ход событий: «Пафос нового человека – избавиться от всякой реальности, чтобы "хочу" законодательствовало… Вся история просвещения в значительной мере занята войною с жизнью, чтобы всецело её придушить системою схем…эту порчу естественного человеческого способа мыслить и чувствовать, это перевоспитание в духе нигилизма, новый человек усиленно выдаёт за возвращение к естественности… стараясь выскребсти с человеческой души письмена истории, продырявливает самую душу» [3].

Ощущение убывающего времени, видимо, идёт от греческого представления о замкнутом пространстве и страха перед ним. «Путь вверх–вниз один и тот же», – скажет Гераклит, мудрейший из греков. Греческий ум поставил пределы Бытию. (В отличие от китайского Великого Предела – Тайцзи, аналога Беспредельного.) Не это ли заставило Хайдеггера сказать: «Атомная бомба уже взорвалась в поэме Парменида»?⁴

Одним из первых осознал важность проблемы времени, как «самого существенного определения жизни» французский философ Анри Бергсон (1859-1941). В докторской диссертации «Время и свобода воли» он доказывает их трудную совместимость: выхолощенное, «пустое», измеряемое время посягает на свободу человека. Стоит ли удивляться, что в наши дни выходят такие книги, как «Тирания момента» норвежского антрополога Томаса Эриксена! До сих пор поэты воспевали момент как миг вечности – подобно английскому поэту и художнику Уильяму Блейку (1757-1827):

В одно мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка,

В единой горсти – бесконечность

И небо – в чашечке цветка.

Или Гёте: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!»

Кто мог подумать, что внушающий благоговение миг ополчится на человека? Время сжалось, уплотнилось, как дробь. Но изменилось не время, а человек отпал от Бога, от Духа, и время вслед за ним отпало от вечности, превратилось в стихию. Всякая же стихия разрушительна.

Всё имеет свою причину. Время тиранит человека, потому что нынешний человек к этому располагает. Потеряв опору в себе, он ищет опору вовне, поддаётся воздействию низших энергий и даже находит удовлетворение в своей несвободе. Отсюда и спрос на низкопробную литературу, что даром не проходит. Опуская человека ниже себя, искусство опускается вместе с ним, в самый ад – возмездие за растление душ. На скорости всё теряет себя – «отмирает способность мыслить, уступая способности видеть, слышать, обонять, осязать» [2], c.142. Но если отпала от ума душа, то и не видишь, и не слышишь то, что на самом деле. И опять крайность – нарушение Пути, закона подвижного Равновесия. Всякая односторонность (или чувство, или разум), теряя связь с Целым (назови его Дао, Логосом, Духом), саморазрушается. Когда-то чувство противопоставили разуму, и человек лишился способности со-переживать. «Что в человеке самое лучшее? – вопрошал Сенека, – Разум. Силой разума он превосходит животных и идёт вровень с богами». Теперь разуму противопоставили чувство, что привело к тому же – к бесчувственности.

Чем больше гонится человек за временем, тем меньше его остаётся. Время, сберегающие технологии приводят к обратным результатам, – уверяет Томас Эриксен. Срочные дела не позволяют делать главное. (Кому это не знакомо?) Не оттого ли время стало неуловимым, что его обезличили? Количество, не знающее меры, Середины, теряет Качество. И так во всём. Чем больше информации, тем меньше смысла. Избыточная информация превращается в дезинформацию, притупляет память. «Степень скорости прямо пропорциональна интенсивности забвения» [2], с. 97. Вслед за памятью сокращается поле культуры – условие человеческого существования. Современная культура ушла от самой себя, набирая скорость, аннигилирует. В результате – всё обесценивается, «вся культура переходит в режим повышенных скоростей, эффективность становится единственным критерием оценки, а все инакомыслящие обречены на вымирание» [2], с. 183. Ещё один парадокс превратно понятой свободы: нет большей зависимости, чем вседозволенность. Человек начинает ощущать вакуум в центре своего существования.

Причина опустошённости всё в той же односторонности, в привычке смотреть одним глазом⁵. Человек, которому предназначено быть «мерой вещей», никак не найдёт эту «меру» в себе, не найдёт в себе целого человека. По словам Сократа, «душе присуща самовозрастающая мера (логос)». Не имея своей меры, возможности восходить к Логосу, человек лишает меры всё остальное, загоняя себя в лабиринт парадоксов, из которых не может выбраться. И получается: то, что призвано обогащать человека, оборачивается против него. Время, набирающее скорость, не имея промежутка, паузы, лишает человека возможности творческой жизни или смысла существования. За потоком слов не просматриваются мысли. Все та же избыточность, порабощённость временем. Оттого и бунт против словесной стихии. Прорвалось ещё у Андрея Вознесенского: «Тишины хочу, тишины. Нервы что ли обожжены».

Вне покоя нет свободы, вне свободы невозможно творчество. Свобода недоступна «одномерному человеку», её он понимает односторонне, как «свободу от», а не «свободу для» (по выражению Э.Фромма). Не знающий Пути, закабалённый человек не может воспользоваться завоеванной или предоставленной свободой, ибо сам внутренне несвободен. А вне свободы всё чахнет, глохнет и слепнет, пропадает инстинкт самосохранения, воля к жизни. Отсюда массовые психоневрозы. (Т.Эриксен приводит цифры: ежегодно 10 тысяч японцев умирает от стресса – «сгорает на работе»; около 20 млн американцев принимает антидепрессанты.) Медики говорят о массовом «синдроме усталости» – вследствие нервного перенапряжения наступает физическое и психическое истощение, апатия, утрата самозащитных свойств организма.

Но если всё зависит от человека, то и человек зависит от себя. Он может изменить ритм своей жизни, осознав не фатальность происходящего; вернуть уверенность, что «не человек для субботы, а суббота для человека».

Всё противоестественное, противоречащее Пути, в конце концов, исчезает. Исчезнет и «тирания момента», если смотреть на время просветлёнными глазами, как, скажем, это делал шотландский писатель и философ Томас Карлейль (1795-1881) - «пророк ХIХ века». «Знай за истину, что лишь Тени Времени погибли или могут погибнуть, – писал он в «Сартор Резартусе», – что истинная сущность всего, что было, всего, что есть, и всего, что будет, есть всегда и навеки». И дальше: «Время и пространство не суть боги, но создания Бога… У Бога есть как всеобщее Здесь, так и вечное Теперь».

Во всём есть две природы, говорят мудрецы древности, – небесная, неизменная и земная, изменчивая. Есть две природы и во времени: время небесное течёт в ритме Вечности, время земное подвержено неразумным действиям людей. Но ход событий, в конечном счёте, зависит не от земного, профанного времени, а от небесного, сакрального, которое разворачивается на недоступном уровне «как бы двойного бытия». Это та Истина, которая не зависит от непробуждённого ума, но выводит человека из тупиковых ситуаций.

Информация, как и время, имеет две природы; не только сбивает с толку, но и обогащает, расширяет сознание. И эта сторона информации представлена в «Тирании момента»: она создаёт «образ мысли, который больше похож на фрагментарное, ассоциативное и поэтическое мышление, характерное для дописьменных цивилизаций, чем на линейное, логическое мышление, типичное для индустриального общества» [2], с. 133. Тем более, что нелинейный тип мышления уже не одно тысячелетие доказывает устойчивость «иероглифической» цивилизации, гибкость иероглифической культуры тех народов, которые старались следовать небесному Пути, а не своеволию человека.

Если Дао всеобщий закон, он не может не проявить себя там, где о нём не знали и ему не следовали. «Возвращение к истоку есть свойство Дао» – согласно Лао-цзы⁶. Оно движется по горизонтали, «туда-обратно» (шунь-ни) и восходит по вертикали (по типу двойной спирали), придавая времени одновременно обратимый и необратимый характер. Оно не может исчерпать себя, потому что не господствует, не ущемляет свободу другого, ибо всё имеет своё назначение. «Дао скрыто и безымянно, но лишь оно ведёт к совершенному Добру» [4], с.41. «Великое Дао растекается повсюду. Благодаря ему всё сущее рождается и процветает» [4], с. 78. И даос Чжуан-цзы⁷ скажет: «Кто постиг Путь Природы, Путь мудрецов, Путь предков и четырёх времен года, тот всё предоставляет самому себе, себя не выставляет, пребывает в покое» («Чжуан-цзы», гл.13).

Потому на буддийско-даосском Востоке не возникало ни желания переделать мир, ни трагического мироощущения, как, скажем, у Сенеки: «Мы не можем изменить мировых отношений. Мы можем лишь одно: обрести высокое мужество, достойное добродетельного человека, и с его помощью стойко переносить всё, что приносит нам судьба, и отдаться воле законов природы». Действительно, мировые отношения невозможно изменить, а главное, не нужно. Следует действовать сообразно с ними, чтобы двигаться к совершенству. Этому и учат китайские мудрецы: «Человек следует законам Земли. Земля – Небу. Небо следует Дао, а Дао – самому себе» [4], с. 25. Нет над ним господина и нет у него подчинённых. Каждому предназначена не судьба, которая не зависит от человека, а Путь, зависящий от него. «Дао с любовью питает все существа, не считая себя их господином» [4], с. 34. «Кто следует Дао, не покоряет силой другие народы, зная, что это обернётся против него» [4], с.30. Значение придавали не количеству, а качеству времени, что требовало от человека душевной сосредоточенности, а не слепого повиновения. Мир открыт для Перемен, и человек способен вести себя сообразно с ними, не нарушая предустановленного ритма, – чему и учит «Книга Перемен» – «И цзин». Путь сам по себе ведёт к Благу: «Одно инь, одно ян и есть Путь. Следуя ему, приходят ко всеобщему Добру (Шань). Осуществляя, проявляют изначально благую природу (син)», – сказано дальше в древнем комментарии к «И цзину» «Сицы-чжуань» (1, 5). (Недаром Карл Густав Юнг «Книгой Мудрости» назвал «И цзин».)

Не ущемляя природу отдельного, Путь даёт всему возможность самоосуществиться, благодаря тому, что всё центрировано, имеет свою душу, своё ли – внутреннюю форму. Каждое ли, сообщаясь с другими, воплощает Единое в единичном. (Это то, что Павел Флоренский назвал центрами, сгустками бытия, имеющими свою форму, подлежащим своим законам. Само пространство духовно, имеет внутреннюю упорядоченность.) Британский философ и писатель, популяризатор восточной философии Алан Уотс (1915-1973) характеризует ли как несимметричное, неповторяющееся и нерегулируемое, вроде течения воды или строения дерева, кристалла. (Интересно сопоставить ли с фракталами.) «Если каждая из вещей следует своему ли, она будет сгармонизирована со всеми вещами, не по правилу, навязанному извне, а благодаря взаимному резонансу. Потому даосы говорят, что если увидеть Вселенную сразу, то обнаружишь Гармонию, образуемую созвучными ли, которые не могут существовать друг без друга» [5]. (Уотс сравнивает учение о ли с идеями Петра Кропоткина: «Принцип "взаимного возникновения" гласит, что если предоставить всему следовать своим Путём, во Вселенной воцарится гармония…В политической сфере этот принцип может быть проиллюстрирован "кропоткинской анархией" – теорией, которая утверждает, что если людей оставить в покое и позволить им делать всё, что они пожелают, они последуют своей природе… и тогда общество упорядочивается само по себе» [6]. (Кстати, размышляя об истоках философии анархизма, Кропоткин называет имя Лао-цзы.) К сингулярной модели Кропоткина не случайно возрастает интерес. В.И.Вернадский с доверием относился к учению Кропоткина о взаимодействии и взаимопомощи, о Природе как «первом учителе нравственности для человека». В Природе нет управляющего центра – моноцентрической модели. «Два больших фактора эволюции видов живой природы: борьба за существование Дарвина и принцип солидарности и взаимопомощи Кестлера и Кропоткина» [7]. (Заметьте, фактически, речь идёт о двух парадигмах - войны и мира.)

Даосско-буддийский тип мышления исходит из идеи изначального Единого, с которым явленные формы не теряют связи – «Одно во всём, и всё в Одном»: в миге заключена вечность, в зерне – Вселенная. И время – одно из проявлений Единого. Но буддизм, воспринимая явленный мир как иллюзорный, майю, отрицает реальность текущего времени. Истинно-сущие дхармы – дхарма-свабхава, не подвержены воздействию времени, они несотворены и неуничтожимы, существуют вечно. Подвержены воздействию времени лишь вторичные элементы – дхарма-лакшана, которые, как и всё в мире иллюзий, то появляются, то исчезают. Буддисты признают реальность мельчайшего мига – кшаны. Нирвана же есть полная остановка кармы, сопряжённой с текущим временем. По замечанию отечественного востоковеда А.Н.Зелинского, «существенная особенность буддийского принципа заключается в том, что в каждом моменте сознания будет присутствовать весь его временной ряд с настоящим, прошедшим и будущим, где каждое мгновение (кшана), взятое по отдельности, будет представлять ту же идею вечности, что и их совокупность… время признаётся буддизмом, но как смена душевных явлений, что является особенно характерным для философии йогачар. Таким образом, если для буддийского микрокосма, то есть сансары, пространство и время сохраняют свой относительный смысл, то на макрокосмическом уровне нирваны пространство превращается в свою противоположность, то есть в "пустоту" (шунья), а время – в "отсутствие времени" (кало насти), или в вечность. Последняя выступает в махаяне в роли вневременнóго, но хроногенного, то есть времярождающего, фактора, персонификацией которого является Ади-Будда» [8].

В ХIХ веке к признанию сингулярной структуры, изначально присущей всеединому бытию, подошла русская философия, начиная от славянофилов и Вл.Соловьёва, движимого имманентным человеку чувством Справедливости, неправедности существования одного за счёт другого. «Когда частный или единичный элемент утверждает себя в своей особенности, стремясь исключить или подавить чужое бытие, когда частные или единичные элементы порознь или вместе хотят стать на место целого, исключают и отрицают его самостоятельное единство, а чрез то и общую связь между собою, и когда, наоборот, во имя единства теснится и упраздняется свобода частного бытия, – всё это – и исключительное самоутверждение (эгоизм), и анархический партикуляризм, и деспотическое объединение, мы должны признать злом» [9], с.395.

Тем не менее, это и есть признание Срединного Пути, ведущего к единой для всех Истине: свобода каждого возможна при свободе всего, что и делает реальным Всеединство – «полную свободу составных частей в совершенном единстве Целого» [9], с.361. (Всё это звучит актуально в наше время, чреватое такой глобализацией, которая, уничтожая различие, делает невозможным единство.) Вл.Соловьёв постоянно возвращается к мысли о единстве при многообразии живой традиции, в том числе в сфере искусства: «И те же самые существенные признаки, которыми определяется зло в сфере нравственной и ложь в сфере умственной, они же определяют безобразие в сфере эстетической. Всё то безобразно, в чём одна часть безмерно разрастается и преобладает над другими, в чём нет единства и цельности и, наконец, в чём нет свободного разнообразия» [9].

Николай Бердяев называл этот тип связи «сингулярным»: когда одно не существует за счёт другого, ибо нет в реальности того, что не имело бы своего высшего назначения. Целое само по себе сингулярно, то есть достигается при внутренней свободе отдельного: Единого во многом и многого в Едином. (Можно сказать, ли сингулярно: у каждого своё и у всех одно). И Бердяев был потрясён стихийными процессами дегармонизации, дегуманизации искусства, и в 1918 году писал в статье «Кризис искусства»: «Ныне свободная игра человеческих сил от возрождения перешла к вырождению. Она не терпит уже красоты». Но не терял веру в действие свободного духа: «К новой жизни, к новому творчеству, к новому искусству прорываются те гностики нового типа, которые знают тайну цельности и тайну раздвоения». Гению Николая Бердяева открылось то, что находится поверх распадающихся форм: связь прошлого с будущим – по вертикали, во времени экзистенциальном, где кончается испытующая история. «Конец истории есть победа экзистенциального времени над историческим, творчества – над объективизацией; личности – над универсально-общим… конец и раскрытие перспективы качественной бесконечности, то есть вечности» [10], с.220. А Фёдор Достоевский помыслил: «Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо».

Но для того, чтобы времени не стало, нужно пройти через него. Бердяев напоминает, что есть три времени: космическое, историческое и экзистенциальное; каждый человек живёт в этих трёх формах времени. Символ космического времени – круг: движение Земли вокруг Солнца по месяцам, дням, год за годом. Символ исторического времени – прямая линия, устремлённая вперёд, но она не доходит до глубины существования. До глубины существования доходит не атом времени, а атом вечности (по словам Кьеркегора), или экзистенциальный миг, символ которого точка. Это время внутреннее, не объективированное в пространстве. Экзистенциальное время не исчисляется, не разлагается, оно есть бесконечность качественная, не количественная. «Его мгновение есть выход в вечность. Его длительность зависит от напряжённости переживаний внутри человеческого существования… Всё, что совершается в экзистенциальном времени, совершается по линии вертикальной, а не горизонтальной. По линии горизонтальной это лишь точка, в которой происходит прорыв из глубины на поверхность. Всякий творческий акт совершается во времени экзистенциальном и лишь проецируется во времени историческом. Всё великое в истории и есть прорыв в экзистенциальном плане. Поэтому в истории есть прерывность. В истории есть метаистория, которая не есть продукт исторической эволюции… История переходит в царство свободы духа»[10], с.217.

30 лет спустя, изгнанный из России вместе с другими, Бердяев не терял веру в грядущего Целого человека, или богочеловека [10], c.34.

С тех пор прошло более полувека, а чувство утраченного времени обострилось до предела. «Верните нам время!» – раздаётся в «Тирании момента» крик отчаянного ума. Но время вернётся к человеку, когда человек вернётся к себе. И этот процесс возвращения блудного сына уже начался. В книге Эриксена это звучит как возвращение к Природе, в «музыке нового стиля» – порывами ветра, шумом морского прибоя. И современная архитектура склоняется к открытому пространству, от прямого угла – к мягкой, округлой линии, к изяществу формы.

«Тирания» уходит, когда время возвращается к себе, в своё лоно; восстанавливается «двойная связь с моментом и вечностью: Я и Вселенная, личность и сеть» – приводит Эриксен слова известного современного американского социолога Мануэля Кастелла [2], с. 137. Художники и философы в поисках «подлиннного существования» пытаются возродить корни жизни. Возвращается память, а с памятью – переосмысление пройденного пути. Писатели-экзистенциалисты призывают человека вернуться к своей собственной уникальности; взорвав оболочку эго, преодолеть отчуждение и возлюбить этот грешный мир. Вместо чувства обречённости на «вечное возвращение» появляется вера в духовное восхождение человека от «града земного» к «граду божьему». Вне веры и время не вернётся к вечности. «Ни один атом вселенной не избегнет ощущений высшей разумной жизни, – проницает К.Э.Циолковский, – …Если космос имеет причину, то и причине этой мы должны приписать такие же свойства – всеобщей любви… Причина создала Вселенную, чтобы доставить атомам ничем не помрачённое счастье. Она поэтому добра. Значит мы не можем ждать от неё ничего худого»[11]. Есть нечто общее в размышлениях русских мыслителей, некое запредельное видение. Сквозь земную кору пробивается небесный Свет. И можно ли считать случайностью, что лучшие умы в ту пору верили в пришествие Святого Духа, Третьего мирового эона. Вл.Соловьёв в «Духовных основах жизни» писал, что общество, начав с царства силы, пройдя через царство закона, должно прийти к царству милостыни и благотворения. Индивидуализацию Всеединства он воспринимал как Любовь.

Каждая личность имеет цель в себе и одновременно в других. Каждый способен преодолеть себя, «трансцендировать», пробудив свою богочеловеческую природу. Зарождается учение о Ноосфере – царстве духовного Разума–Нуса. Духовная эволюция предопределена, – уверяют учёные, убедившись в постоянно идущем процессе концентрации духовной энергии⁸. И не потому, что В.И.Вернадский отдал дань индийской мысли и предсказывал сближение науки с буддизмом, а Тейяр де Шарден более 20 лет прожил в Китае. А потому, что таков закон самого Бытия, самого мышления, устремлённого к Единому.

«Все Пути ведут к Одному» («И цзин»), даже если ум не ведает, что «одно инь, одно ян и есть Дао». Но то, что пребывает в прапамяти, в «сокровищнице сознания», не может со временем не проявить себя. В Учении о Середине (Чжун-юн, IV в. до н.э.) сказано: «Центр (Чжун – центрированность) – великая Основа Поднебесной. Уравновешенность (Хэ) – совершенный Путь Поднебесной» [12]. И это контрастирует с понятием гомеостазиса – движением то в одну, то в другую сторону в пределах плоскости⁹. В этом принципиальное отличие от Дао: следуя которому, всё пульсирует, как живой организм; сообразуясь с Переменами, восходит по вертикали к совершенству. (С этим сближается наука, начиная от теории относительности Эйнштейна, его представления о пространственно-временнóм единстве. В наше время синергетика находит в многообразии условие устойчивого равновесия; когда же устойчивость понимают статически, подчёркивал в своих выступлениях профессор С.П.Курдюмов, то устойчивость оборачивается стагнацией, неустойчивостью.)

В «Хуайнаньцзы» сказано: «Мудрецы не могли сами вызвать время, но когда оно наступает, они не упускают его» [13]. Значит Время уже существует, пребывает в покое Великого Предела – Тайцзи. Эманируя из Тайцзи, два модуса энергии (инь—ян), сохраняют с ним родовую связь. (Потому и изображают Тайцзи в виде эмбриона, двух полуизогнутых половин круга с тёмной точкой на светлой и светлой точкой на тёмной половине.) Соотношение инь–ян определяет характер времени: иньскую или янскую фазу, что требует сообразного поведения¹⁰. Если действия не соответствуют времени, то все усилия осуществить какую-то идею ни к чему не приведут, только ухудшат ситуацию. Когда неразумные силы, не имея представления о качестве времени, пытаются внедрить свою программу, то чем более усилий прилагают, тем хуже для всех, тем менее добиваются успеха¹¹.

Если нарушается взаимодействие инь–ян, они расходятся в разные стороны. Наступает ситуация всеобщего Упадка (Пи – 12-я гексаграмма «И цзина»), разрыв всех связей. Верх и Низ меняются местами: высшее ян, силы Творчества, оказываются внизу, а низшее инь, силы Исполнения, наверху. И то, и другое, занимая несоответствующее положение, нарушая Путь, теряют свою природу. Сдвоенное инь, избыток воды, вызывает наводнения. Сдвоенное ян, избыток огня, пожары. Что уж говорить о человеческой психике: нарушение равновесия начал приводит к отчуждению людей друг от друга. Но тогда все разумные силы и само время, не желающее оставаться стихией, ополчается на человека. Мир закончился бы катастрофой, если бы не Перемены, предусмотренные Путём и осуществляемые человеком, способным осознавать свою провинность и свою ответственность, ощущать себя со-творцом Вселенной. (Потому и называли его Триединым, посредником между Небом и Землёй.)

Ситуация всеобщего Расцвета (Тай – 11-я гексаграмма «И цзина») наступает, когда инь–ян, взаимопроникаясь, поддерживают друг друга в равной мере. Творчество и Исполнение занимают место, соответствующее их природе. Тогда всё, зная свой Предел, служит «общему делу» – гармонизации сущего. Нет того, кто выше, кто ниже, и время обретает свою полноту вслед за пробуждённым человеком.

Можно сказать, обе ситуации, разрушительная и созидательная, извечны, заданы человеку для испытания его души. От состояния человека зависит, какая сила будет преобладать – сила разрушения или созидания. Но терпение мирового Разума, как его ни назови, не бесконечно, и если человек не осуществит своё назначение – быть Триединым между Небом и Землёй, то закончится и его физическое существование. Времени больше не будет – уже в другом смысле, – оно отойдёт от человека, потеряв к нему доверие.

И в нашем горемычном мире действуют обе эти силы – разрушительного, тёмного сознания и сердечного разума. В ХХ веке мир пришёл в состояние предельной полярности: на одном конце -- скопление тёмной энергии, на другом – еле брезжущий Свет. Но сердечный разум угоден Богу и оттого несокрушим, а тёмное сознание, сколь ни казалось бы несокрушимым, не соответствуя Пути, не зная Предела, обречено на гибель. Свет соединяет, тьма разъединяет, но разъединяя, сплотила носителей Света. В предчувствии опасности, угрожающей всем, обострилось чувство ответственности за происходящее на Земле. Время восстало на человека, но внутренняя жизнь идёт по своим законам. Воссоединяется то, что веками противопоставлял неразвитый ум: чувство–разум, человек–природа, наука–религия, логика–интуиция, Запад–Восток, изначально друг другу предназначенные, как время–пространство, как инь–ян, левое и правое полушарие человеческого мозга. Без соединения двух сторон Единого, невозможна не только полнота существования, но и сама Жизнь.

Потому так сложно идёт процесс преодоления надуманных противоречий, что они укоренены в сознании, но они теряют свою силу, чему есть немало свидетельств, в частности, прошедший Мировой Форум «Диалог цивилизаций»¹². Достаточно познакомиться с выступлениями его участников, представляющих самые разные религии, чтобы убедиться в противоестественности раздора и борьбы между тем, что едино в своей основе. По мнению главного раввина России Берла Лазара, « религиозного экстремизма не существует. Существует политический экстремизм, который прикрывается лозунгами той или иной религии для осуществления своих целей». Убедительно и смело прозвучал доклад директора Института им. Шиллера (Германия) – Хельги Зепп-Ларуш. В предчувствии катастрофы она взывает к человеческой памяти, обращаясь к поэту свободы: «Шиллер описывает нарушенное духовное состояние людей своей эры в терминах, фактически идентичных тому, что мы видим сегодня: "несовершенные правила и затонувшая гуманность прогибаются под тираническим ярмом целесообразности. Полезность является великим идеалом этого времени, на которое работают как рабы все силы и которому все таланты должны воздавать должное" – пишет он во втором эстетическом письме». Теперь мы пожинаем плоды отпадения от Духа, но человек в состоянии вернуть себе утраченное чувство сопричастности: «Именно потому, что люди, с эмоциональной точки зрения, подобны "чахлым растениям", самой неотложной потребностью нашей эры является "воспитание эмоциональных способностей". И ещё раз обращается к Шиллеру, написавшему в 1801 году: «Люди могли бы превратиться в полубогов, если бы только мы попытались через воспитание полностью избавить их от страха. Ничто в мире не может сделать человека более несчастным, чем простой страх» [14], с.72, 79, 81. Вслед за преображённым человеком, преобразится и время: обретая полноту, перестанет «тиранить» человека, вновь станет его союзником. (Говорят же о разумности и духовности изначального времени.)

Сознание же, действительно, тяготеет к сингулярности, к точке вечности, о чём свидетельствует и синергетика, по сути выходящая за рамки науки в привычном понимании. Синергетика, рождённая потребностью в целостном мышлении, призвана соединить разрозненные пары. Если мир – открытая, нелинейная, самоорганизующаяся система, то требует к себе соответствующего отношения: опираться не на внешние явления, доступные эксперименту, а на внутренние законы, открываемые интуицией. Памятуя начало «Дао дэ цзина» о том, что «явленное Дао не есть истинное (извечное) Дао», следует иметь в виду: всё явленное в форме лишь приближает шаг за шагом к Истине, но не исчерпывает её. Если же принимать часть за Целое, то никогда к этой Истине не приблизишься, не вырвешься из замкнутого круга дурной бесконечности.

Не удивительно, что один из основателей синергетики Илья Пригожин отдаёт дань проблеме времени, отвергая господствующее в физике, начиная с Ньютона, представление об одномерном, сугубо количественном характере времени. Не может не измениться отношение ко времени, если меняется научное сознание в стремлении понять Природу, исходя из самой Природы, в том числе времени, а не из сиюминутных потребностей человека. Времени возвращается его многомерность, многообразие в единстве: время не только движется вперёд (стрела времени), но и покоится, не теряя связи с вечностью, и возвращается назад, «временится из будущего» (по выражению С.П.Курдюмова¹³).

Возвращается ощущение извечного времени, присущее христианским святым. Бл. Августин говорил о «небе небес», «небе духовном», ссылаясь на ап. Павла, «где свойственно этим существам видение и знание не от части и не по частям… но целостное и всеобъемлющее, в ясном явлении лицом к лицу всегда одинаковое, полное и совершенное, без всякой изменяемости времён» (1 Кор. 13, 9) (Бл. Августин. Исповедь. ХII, 13). Сам ап. Павел переживает время как «живое», как «свершение», время мелькающее не заслуживает внимания, потому и говорит: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим., 12, 2). А немецкий теолог и философ Мейстер Экхарт (ок.1260-ок.1328) скажет, что можно в единый миг возвратиться к своему изначальному пребыванию в общении со Святой Троицей и в этот миг вернуть всё утраченное время.

Должно быть, и синергетике предстоит пережить это предощущение вечного времени, как переживали его святители, исихасты в опыте синергии: сердечным разумом, в священном безмолвии переживали взаимное притяжение энергий божественной и человеческой (отсюда и слово «синергетика» – два в одном).

Все Пути ведут к Одному. А потому и ведут к Одному, что в чём-то не совпадают: не совпадают по форме, но едины по сути. Цель Пути, независимо от пространства и времени, остаётся той же: очистить сознание, открыть душу тому, что предусмотрено свыше, пусть одни называют это Божьим Промыслом, другие – Небесным Путём, третьи – «точкой Омега». Цель та же: пробуждение истинного человека, а вслед за ним – и всего сущего.

Итак, если «духовны основы жизни», а по словам Н.Бердяева, «реальность духа завещена всем опытом человечества», то сама Энергия, восходя по вертикальной оси времени к небесному плану, преображает сущее через человеческое сердце. Сам Путь ведёт к одухотворению через взаимное притяжение земного и небесного, направляя всё к благому Равновесию, без которого живое становится мёртвым. «Свободный дух не терпит зла» (Гёте), а вне духа и сознание уподобляется стихии, изобретая дьявольское оружие. (И об этом шла речь на Форуме.) Переход в новую фазу духовно-экологической цивилизации, которая придёт на смену техногенно-потребительской, предвещают философы, подразумевая переход от «двоицы», при которой неизбежна борьба всего со всем, к Троице, или Триединству. Новой, духовно-экологической цивилизации большое внимание уделяют сибирские учёные: «Идеально-сущее содержание нашего сознания (мысли, представления, переживания) является реальным в подлинном смысле этого слова. Оно имеет свою несущую энергию – ту самую светоносную первоматерию, которая незримо пронизывает физический мир и, в конечном итоге, его определяет» [15].

Этот переход предвещали святые христиане и древние даосы. «Дао рождает Одно. Одно рождает Два. Два рождают Три» [4], с.42. Глубинную мысль поверхностное, дискурсивное сознание воспринимало как последовательный ряд явлений. Но Лао-цзы говорил о всеобщем Законе, доступном пробуждённому уму: «Дао скрыто и не имеет имени. Но лишь оно способно усовершенствовать всё» [4], с. 41). Можно вспомнить Н.Бердяева, незнакомого с даосизмом: «Встреча одного с другим всегда разрешается в третьем. Один и другой приходят к единству не в двоичности, а в троичности, обретают в третьем своё общее содержание, свою цель. Бытие было бы в состоянии нераскрытости и безразличия, если бы был один. Оно было бы безнадёжно разорванным и разделённым, если бы было только два. Бытие раскрывает своё содержание и обнаруживает своё различие, оставаясь в единстве, потому что есть три» [16].

Шёл процесс преодоления дуализма, одномерной логики, отделившей объект от субъекта, не без ущерба для последнего. Собственно, в этом отличие двух типов мышления: иньского - восточного, и янского – западного. На Востоке, не знающем антропоцентризма, не мог господствовать над умами закон исключённого третьего (или то, или это). И потому Два самоестественно восходят к Трём благодаря взаимодействию, а не взаимоисключению. Но если это свойство Дао, если это истинно, предсуществует, то не может не проявиться со временем в любой точке сингулярного мира. О том свидетельствует и наука, тяготеющая к восточному мировосприятию (как и предвидел Вернадский). Достаточно привести размышления ещё одного участника «Диалога цивилизаций», почётного директора Института физики им. Макса Планка, Ганс-Петер Дуэрра (Германия), чтобы убедиться в сближении двух подходов. Согласно данным современной физики (квантовой физики), действительность стала чем-то совершенно иным и более открытым: целостной, нематериальной, чистой связанностью, нераздельной потенциальностью, подобной «адвайте», или «духу». С этих слов начинается доклад и заканчивается тем же признанием «целостной потенциальности», которая постигается только через внутреннее представление, глубинным родством с божественным. Та самая «потенциальность», которая на языке даосов звучит как Ничто, Небытие (У), неявленное, извечное Дао (по Лао-цзы). А мысль о том, что материи фактически не существует, материя есть только форма, отношение, напоминает о китайском ци. «Материя есть замкнутая внутри себя, застывшая форма… в самой основе остаётся лишь нечто напоминающее скорее духовное – целостное, открытое, живое – потенциальность». И в связи с этим – временной процесс – «не просто эволюция, развитие, развёртывание того, что уже существует, то есть вечной материи, которая лишь принимает новую форму. Это подлинное создание: преобразование потенциальности в действительность» [14], с.87, 101, 108. По представлениям древних китайцев, первичная и всеобщая Энергия – ци, собираясь, образует вещи, рассеиваясь, приводит к их исчезновению; материя лишь одно из состояний извечной и изначально светлой Энергии. Центр смещается из сферы внешнего в сферу внутреннего. Пьесы на сюжеты греческих трагедий проникаются духом восточных искусств: ритмом Дао, покоем Тайцзи, волнообразным движением инь–ян. Застывшие позы – Ката, паузы – Ма, скольжение по полу – всё это напоминает театр Но. И не от желания подражать тому, что модно, а от духа иньского времени, устремлённого к сосредоточенности, размеренности – к полноте чувства. Бывает статичное движение, бывает динамичный покой, когда движение уходит вовнутрь. Да и не может что-то одно главенствовать до бесконечности. Настало время и слову передохнуть, восстановить свои силы от непомерного участия в том, что невыразимо. Центр тяжести смещается на молчание или одиночный звук: каждый сам по себе, разделённый с другими паузой, пробуждает заглохшие чувства. Не оттого ли, что всё предоставлено самому себе, живёт свободно. Искусство производит впечатление взаимной предназначенности, «взаимопомощи»: «Одно во всём, и всё в Одном» – в духе оживающего времени…

Т.П. Григорьева, buka369@rambler.ru