Дельфис

Конец 30-х годов. Литфак МГПИ и Литинститут — два оазиса, где формировалась поэтическая поросль знаменитого поколения сороковых, роковых». Поэты Луконин, Наровчатов, Кульчицкий, Самойлов, Слуцкий, Глазков и многие другие. И среди них — Юлиан Долгий, в те годы — неукротимый новатор в поэзии. Именно это объединило и подружило его с наиболее яркой фигурой этой плеяды поэтов — Николаем Глазковым. Вместе они создали новое литературное направление — небывализм».

Недавно вышла книга воспоминаний о Н.Глазкове. Есть в этой книге и воспоминания самого Ю.И.Долгина. И если начало творческого пути Долгина было несколько эпатажным, то — его воспоминания, написанные зрелой рукой, рисуют нам уже иного человека — талантливого публициста, с удивительно выразительным языком, мастера афоризма.

^{Ю.И.Долгин}

Между тем, молодым Долгиным и сегодняшним, знакомым нам по статьям в журналах, эссе, притчам, выступлениям на семинарах — где мы видим уже не просто поэта, а ученого, мыслителя, последователя Пифагора, Блаватской, Рерихов — некая терра инкогнито».

Мы — его сегодняшние сподвижники, ученики — очень рады каждой работе Юлиана Иосифовича Долгина, публикуемой в «Дельфисе». В этом номере нашего журнала мы представляем читателю две его статьи и надеемся, что они доставят вам радость познания.

I. Велимир Хлебников

«Хлебникова опусы

Хлеб никого.

Всего космоса»

(Д)

^{В.Хлебников. Набросок к портрету В.Маяковского, 1920/21 г.}

«Председатель Земного Шара¹».

И, вместе с тем, в стихотворении «Отказ», говоря о правителе, подписывающим смертный приговор, отчаянный выкрик:

«Вот почему я никогда,

Нет, никогда не буду правителем!»

1922 г.

«Будетлянин-футурист²».

И — чистейшей воды символист, романтик архаической старины («Вила и леший», «Шаман и Венера» и др.)

Отшельник. «Русский дервиш».

И — соавтор манифеста «Пощечина общественному вкусу», бунтарская ультрареволюционная позиция которого — культурный нигилизм³.

«Человек не от мира сего», скиталец-бессребреник.

И, согласно такому же реформатору стихописьма, — Маяковскому, «Колумб новых поэтических материков, ныне заселенных и возделываемых нами».

Поэт-пифагореец, утверждавший власть Числа над миром:

«Я всматриваюсь в вас, о числа…

…Вы даруете единство между змеино-образным движением Хребта Вселенной и пляской коромысла...» («Числа»).

И — «На самом деле я антипод Пифагора» (Воспоминания А.Н.Андриевского. «Мои ночные беседы с Хлебниковым»).

Это весьма неожиданное заявление Велимира можно понять только в контексте с позицией отторжения футуристов от наследия всего прошлого, не взирая на истину, заключающуюся в неизбежном наличии Великих Предшественников, нисколько не компрометирующих оригинальность (поскольку оная есть) современных новаторов.

Хлебников восторженно приветствовал Революцию:

Свобода приходит нагая,

Бросая на сердце цветы.

И мы с нею вместе шагая

Беседуем с небом на Ты.

Столь далекое от суровой дествительности представление о послереволюционной яви — не идеальная утопия поэта-мечтателя, но чаяния демократично настроенных интеллигентов, воодушевленных многообещающими коммунистическими лозунгами тех лет.

Свобода творчества параллельно с террором в жизни зловеще-причудливо сочетались в начале 20-х годов.

Произошел невиданный и на первых порах административно непресекаемый взрыв разнообразных направлений, объединений, групп и группок в искусстве, плодотворных и эфемерных, как-то: имажинисты, конструктивисты, кубисты, супрематисты, абстракционисты, кое-каки, ничевоки и др. Мыльные пузыри лопались, а воздушные шары поднимались вверх, пока подъем был разрешен.

Хлебников не дожил до конца свободы. Он умер от голода в 1922 году в 37-летнем возрасте, в смертельно-роковом возрасте для гениальных поэтов: Бержерака, Бернса, Байрона, Пушкина, Рембо, Маяковского... Умирали по-разному и от разного. Но что-то, вероятно, их гибельно объединяло. Банальная, однако, правдоподобная гипотеза: чем значительнее индивидуальность поэта, тем труднее поэт адаптируется к земному существованию. Прозаики, в среднем, живут дольше.

В Хлебникове было больше от ребенка и святого, чем требуется для удержания «на плаву». Лиля Брик рассказала мне: зимой она с друзьями поэта купила совсем обносившемуся Хлебникову шубу. В тот же день он отдал ее первому попавшемуся нищему...

Естественно, никакой собственности Велимир не оставил.

Художник Митурич, на руках которого скончался поэт, сохранял, как реликвии, чернильницу Хлебникова и палочку-тросточку его, ранее принадлежавшую отцу поэта. С Митуричем я познакомился в середине 40-х годов. Он свято почитал Велимира и, найдя во мне единомышленника, продолжателя принципов поэтики Хлебникова, подарил тросточку, занимающую ныне почетное место в моей квартире.

В те же годы, футурист Крученых, давно не публикуемый, но пишущий, вручил мне редкий экземпляр «Досок судьбы» Велимира, книжицу изданную на чуть ли не оберточной бумаге в 1922 году, за минувшие полвека распавшуюся на отдельные пожелтевшие от времени страницы...

«Доски судьбы» — стихи, проза, числа, формулы, таблицы исторических событий. В «Досках судьбы» — неизвестный (или малоизвестный) Хлебников-пифагореец, выступает как Творитель⁴ математически прогнозируемой биографии человечества на принципах исторических подъемов народов и катастрофических падений.

Предоставляем слово автору:

«Чистые законы времени мною найдены 20 года, когда я жил в Баку, в стране огня — 17.XI. Я понял, что время построено на ступенях двух и трех, наименьших четных и нечетных чисел. Я понял, что повторное умножение само на себя двоек и троек есть истинная природа времени, и когда я вспомнил древнеславянскую веру в «чет и нечет», я решил, что мудрость есть дерево, растущее из зерна. Суеверия в кавычках.

^{Велимир Хлебников, 1913 г.}

Переломные события

«Куликово поле 26.VIII.1380 остановило движение народов востока на запад... Но оно наступило через 3" + 3" после взятия Аларихом Рима 24.VIII.410 г.

Рост трубы событий

218 в жизни народов 718 лет без 106 дней.

862 г. Начало русского государства.

1581 г. Завоевание Сибири. Поход Ермака; порог русской мировой державы (26.Х.1581 г. Битва при Искере)».

***

Ограничимся данными эпизодами истории. Добавим только, что Хлебникову удалось — задолго до открытия им законов времени предсказать, что Революция в России произойдет в 1917 году! (Маяковский независимо в дореволюционной поэме «Облако в штанах» пытался предсказать Революцию, но на один год ошибся:

В терновом венце Революций

грядет шестнадцатый год.

Вот как, опираясь исключительно на фонетику, точнее — на связь звучаний и значений⁵ — Велимир объясняет принципиальное преимущество Двух в степени эн над Тремя в степени эн:

Трата и труд и трение,

Теките из озера три!

Дело и дар — из озера два!

Трава мешает ходить ногам,

Отрава гасит душу и стынет кровь,

Тупому ножу трудно резать.

Тупик — это путь с отрицательным множителем.

Любо идти по дороге веселому.

Трудно и тяжко тропою тащиться.

Туша, лишенная духа.

Труп неподвижный, лишенный движения.

Все вы течете из тройки,

А дело, добро из озера два.

Дева и дух крылами шумите оттуда же.

Два — движет, трется три.

***

Литкритика много лет замалчивала своеобразную реабилитацию поэтом-математиком Хлебниковым качественной теории чисел Пифагора.

Принципиальная разница в подходе к Числу традиционной математики и математики Пифагора-Хлебникова заключается в том, что каждое число не просто количество (математика общепринятая), а определенное качество с «лица не общим выраженьем...» И качество это соотносится не только со специфическим разделом математики, но взаимодействует со всей Природой, и более того, определяющим образом влияет на формообразование, структуру и динамику Вселенной...

Следовательно фонетическое истолкование Хлебниковым значения чисел «2ⁿ» и «Зⁿ» — не экстравагантная выдумка поэта, а открытая им (не столько логикой, сколько интуицией!) Закономерность с Большой буквы.

Попытаемся, исходя из теории чисел Пифагора, доказать это.

Египетские жрецы — математики, у которых Пифагор получил Посвящение в эзотерическое знание, пользовались не десятичной, а девятичной (эннеадной) периодизацией чисел. Последним числом в их периодизации была девятка, естественно, распадающаяся на три тройки. В неограниченной последовательности чисел, число три представляет наименьший законченный цикл:

1) Один — Начало; 2) Два — Середина; 3) Три — Конец.

Второй мини-цикл воспроизводит этот же эталон:

1) Четыре — Начало; 2) Пять — Середина; 3) Шесть — Конец.

И так далее. Из однозначных чисел самое «концевое» — число Девять, т.е. З2, завершение третьего цикла. Случайно ли соответствие между Девяткой и кульминационным ритмом природной стихии? Моряки издавна заметили, что при буре наиболее губителен «девятый вал», завершающий и всепоглощающий!

Вот эмпирическая иллюстрация катастрофичности Трех в степени эн, о чем писал Хлебников. Понятно, что «3ⁿ» — не только «9», но «27», «81», «243» и т.д. Однако по мерке цифрового корня все степени, начиная со второй, дают Девятку:

27 → 2 + 7 = 9; 81→ 8+1=9; 243→ 2 + 4 + 3 = 9; 729 → 7 + 2 + 9=18 → 1+8 = 9 и т.д.

Таким образом, грозные исторические события Велимир имел основания увязывать с Тройкой в степени эн («Нечет»); с другой стороны, убедительны обоснования благотворности Двух в степени эн:

1) 2² = 4; Четыре — Тетрада, число, особо почитаемое пифагорейцами. Известно, что пифагорейцы клялись Тетрадой — Декадой, ибо 1+2 + 3 + 4=10. Четыре — второе Начало после Единицы, а Десять — четвертое Начало (1, 4, 7, 10).

2) 2³ = 8; Восемь священное число буддистов, ибо заветный Путь совершенствования Будды состоит из Восьми ступеней. («Восьмеричный Путь»).

Восемь — число Золотой Середины (2, 5, 8...) — мирный и мудрый ориентир, символизируемый жезлом Гермеса-Меркурия. (Стержень с фигурой, напоминающий Восьмерку).

Два в степени эн дает числа Начал и Середин, но ни в одном случае не производит число Конца. Поэтому — в согласии с Хлебниковым — это формула — в идеале — успеха и процветания («Чет»).

«Доски судьбы» Велимира не только не потопляемы: они обладают крепостью адаманта и заслуживают серьезнейшего изучения. Это предмет науки XXI века.

Не прав был Маяковский, когда воздавая должное Хлебникову, устранился от оценки его математических Открытий-Откровений:

«Я намеренно не останавливаюсь на огромнейших фантастико-исторических работах Хлебникова, так как в основе своей это поэзия».

А разве теория относительности Эйнштейна не поэзия?! Конечно, поэзия совместно с физикой, астрономией, и математикой⁶.

Поэма Хлебникова «Ладомир» — это симфония синтеза Востока и Запада, Земли и Космоса, Лирики и Науки... Кроме того, в названии поэмы провидческое предсказание о Мире Лады («Лады Мир»), просветленной героини, сочетающей эзотеризм великого реформатора буддизма в Тибете Дзонкавы, со славянской целомудренной духовностью:

И изречения Дзонкавы

Смешает с чистою росою,

Срывая лепестки купавы,

Славянка с русою косой⁷

Может быть Двухтысячный год (2000 имеет цифровой корень «2¹»!) отворит Врата чудесного «Ладомира»?

II. Владимир Маяковский

Восходя на ступени,

Будь бодр. Не спи.

Только на горло собственной песни, —

Во имя чего-угодно! — не наступи...

(Д)

^{В.Маяковский. Портрет В.Хлебникова, 1913 г.}

Серебряный век русского искусства конца XIX — начала XX века сопоставим с итальянским Ренессансом XIV —XVI веков. И то, и другое время поразительно не только замечательными новаторскими произведениями поэзии, живописи и скульптуры, но и небывалыми творцами-титанами, помимо великого таланта выделяющимися от предшественников и последователей могучим духом, богатырской силой и редкой красотой.

И та, и другая эпоха исключительны кульминационным взрывом людского генофонда. Как ни в какое другое время в среде творчески одаренных людей появились натуральные Геркулесы, и если не классические Аполлоны, то красавцы на свой лад — с необычно выразительными и впечатляющими лицами... (Естественно, этому феномену соответствовало изобилие блистательных красавиц, причастных искусству)⁸

Вот три самых славных имени итальянского Ренессанса: прекрасный как ангел, Рафаэль; титанически мощный Микель-Анджело; воплощенная гармония души и тела — Леонардо да Винчи.

Русский Серебряный век: наделенные изысканной одухотворенной красотой Владимир Соловьев и Александр Блок; красавцы-богатыри Федор Шаляпин и Владимир Маяковский. (Называю крупнейшие имена — всех не перечислить.)

Маяковский был на полголовы выше рослых людей. Но, как рассказывала Лиля Брик, когда сидел за столом, выяснялось, что поэт выше на голову других. За счет могучего торса. Навряд ли он преувеличивал, когда писал о себе:

...Тушу вперед стремя,

я с удовольствием справлюсь с двоими,

а разозлюсь — с тремя.

Маяковскому удавалось справляться с аудиториями из сотен обывателей-мещан, приходивших развлечься и поглумится над опрокидывавшими привычные каноны эстетики самозваными реформаторами поэзии.

Последний живой футурист, Алексей Крученых, поведал мне в конце 40-х годов как это происходило.

Для «затравки» начинал задиристый и крикливый — весь из одних нервов — изобретатель неподдающейся никакому логическому истолкованию зауми в стихах — мой рассказчик. Ему надлежало, как пикадору в дебюте корриды, уколами копья разозлить и разъярить быка, т.е. присутствующих глупцов. Крученых, не столько защищаясь, сколько нападая, отчаянно переругивался с ними до полного психического истощения. «Я чувствовал, — говорил он мне, — еще одно слово и я сорвусь, со мной начнется истерика...» Выйти за сцену уже не было сил. И тогда, чуть ли не с пеной на губах, он тихо сползал вниз — за трибуну; зал выл и свистел от негодования. Но тут, спокойно и решительно, как матадор, вступал в бой Маяковский. И громогласным басом принуждал разбушевавшуюся публику слушать себя!

Матадор виртуозно владел красным плащом, дразнил и укрощал быка, чтобы одержав над ним победу, использовать плащ как красное знамя. Это была не ошибка Маяковского, а последовательное продолжение позиции, занятой им в поэме «Облако в штанах» 1915 года.

В подзаголовке поэмы значилось: «тетраптих» (четырехстворчатый складень).

Первоначальное название поэмы «13-й апостол» было изъято цензурой. Между тем, оно (неведомо для автора и неявно для читателей) скрывало пифагорейскую схему поэмы, ибо цифровой корень 13-ти (1+3) равен тетраде. Можно признать, что в числе «13» виднее «чертова дюжина» чем четверка, но построение поэмы в виде тетраптиха, как подчеркивает сам Маяковский, органично содержанию произведения:

«Долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию» — четыре крика четырех частей». (Из предисловия 1918 года ко второму изданию поэмы.)

Наш небольшой экскурс в математику, может быть приведет читателей в недоумение: Маяковский кроме «Облака в штанах» больше тетраптихов не писал. Но сокровенная приверженность поэта к тетраде не ограничивается планом лучшей поэмы гениального новатора.

Читаем в Прологе тетраптиха:

иду — красивый, двадцатидвухлетний.

«Двадцатидвухлетний» — десятая строка Пролога. Цифровой корень 22-х — 4. Четыре и Десять — Тетрада и Декада, числа, составляющие Клятву пифагорейцев.

Совпадение или мистический знак?

Воспроизведем начальную строфу первой части поэмы:

Вы думаете это бредит малярия?

Это было,

было в Одессе.

«Приду в четыре», — сказала Мария.

Восемь.

Девять.

Десять.

Первое указанное число — «4», последнее «10», причем о четырех говорится в четвертой строчке!

Это уж точно не «малярийный», а мистический «бред»... Сосчитаем все числа данной строфы: 4 + 8 + 9+10 = 31. Цифровой корень числа «31» → 3+1=4, значит в стихах снова скрыта тетрада?!

Возьмем следующий автопортрет поэта из второй части поэмы:

Слушайте!

Проповедует,

мечась и стеня,

сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!

^{Владимир Маяковский, 1922 г.}

Надо знать, что пророк Заратустра (Зороастр) был глашатаем культа Огня, а стихия Огня символизировалась в древности числом «4», т.е. пифагорейской тетрадой.

Вполне допустимо, что подсознательная приверженность Маяковского к тетраде помогла ему приблизительно угадать точно год Революции в России. (Как мы писали, вместо 1917-го года он указал 1916-й). Значит, пророческая интуиция в некоторой мере подвела поэта? Не уверен, ибо число «1916» эзотерически таило в себе истинный срок, о чем автор не подозревал: 1+9+1+6=17(!).

Конечно, в первую очередь сие — числовой курьез. Но во вторую очередь — ирония чисел, которая серьезней курьеза...

1916-й год не мог быть годом разрушительного Переворота, ибо кратен четырем (2²). Годом Революции стал 1917-й, кратный девяти (3²) — в соответствии с принципами, открытыми Хлебниковым и зафиксированными впоследствии в «Досках судьбы»⁹.

Число «1917» в сумме цифр = 18. В ХХ-м веке всего 9 годов, сумма цифр которых = 18 (Начиная с 1908 по 1980 годы). Но «1917» — уникальный год среди прочих «трехшестерочных» годов (18 = 6 + 6 + 6). Уникальность этого года в том, что сумма его цифр плюс произведение их = 81 = 3⁴; а сумма простых делителей (1 + 3 + 3 + 3 + 71) также = 81 = 3⁴.

Чтобы разглядеть апокалиптичную катастрофичность года-уникума нужно было быть таким умником, как Велимир Хлебников!

^{Последний рисунок В.Маяковского, 1930 г.}

Владимир Маяковский, специально математикой не занимавшийся, не только в поэме-тетраптихе обнаруживает удивительное чутье числа, выбирая, когда ему требовалось, как правило, эзотерически значимые величины.

Перед нами последовательность чисел из поэмы «Человек» (1917 г.)

Начало главы «Возвращение Маяковского»: «1, 2, 4, 8, 16, тысячи, миллионы...» («катятся вечности моря»). Здесь перечисление точно указанных чисел (без неопределенных «тысяч» и «миллионов»), представляющих ряд «2ⁿ» (2⁰, 2¹, 2², 2³, 2⁴), завершается числом «2⁴» или «4²». Этот ряд последовательных значений «2ⁿ» не имеет ничего общего с произвольно составленным рядом чисел рассмотренного прежде фрагмента «Облака в штанах», но в общей сумме, как ни странно, совпадает с последним: 4 + 8 + 9+10=1+2 + 4 + 8+16 = 31→ 3+1=4.

Вспомним, что Маяковский написал свой программный тетраптих в 1915 году (цифр сумма 1+9+1+5 = 4²), и в тогдашнем возрасте его (22 года), и в названии поэмы («13-й апостол») фигурирует полузамаскированная пифагорейская тетрада...

Огненное число Четыре и пламенный темперамент поэта привели его к метафорическому побратанию с Солнцем в стихотворении «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче».

В первых же двух строках содержатся (как в обычно, не раскрытые проницательной литературной критикой) пифагорейские числовые зависимости:

В сто сорок солнц закат пылал,

в июль катилось лето...

140=1² + 2² + 3² + 4² + 5² + 6² + 7²; июль — седьмой месяц года.

Значит, в этом зажигательном стихотворении поэт отдает должное священному в эзотерике Числу Семь?

Но ведь Семерка не Четверка, почитаемая пифагорейцами?

Дважды Четверка:

1) 4-е нечетное число(1, 3, 5, 7);

2) 4-е простое число (2, 3, 5, 7)

Солнечный Бог Аполлон — предводитель 9-ти муз — Первый или Десятый. (Это одно и тоже: 10→1+0=1). Поэтому Клятва пифагорейцев: «Тетрада суть Декада» (1+2 + 3 + 4=10) имеет более глубокий смысл: «Тетрада суть Монада» (Единица).

Сильнейшая после «Облака в штанах» — поэма Маяковского «Про это» (1923 г.)

И снова «4» и «10»!!

Меня из-за угла ножом можно.

Дантесам в мой не целить лоб.

Четырежды состарюсь —

четырежды омоложенный,

до гроба добраться чтоб.

………………

В детстве, может,

на самом дне

Десять найду сносных дней.

Тетрада и тут же декада. Разделяют их несколько строк-ступенек. Нет, не «игра в цифирь», не «эквилибристика числами» с моей стороны, а истинная магия чисел в поэзии Маяковского. Пускай эти числа возникают в творчестве поэта непроизвольно, не от головы, а от сердца. Тем более присущи они недюжинной индивидуальности реформатора русского стиха. Он не «просто футуристичен», не «просто реалистичен». И, вообще, при всей его устремленности к предельной простоте, он чрезвычайно не прост. Мажорен и трагичен. Маяковский целен, — напрашивающийся каламбур, — по целенаправленности в будущее, и расколот, как гений и гражданин, в настоящем, уходящем в прошлое.

Ныне понятие светлого будущего перечеркивается теневой экономикой. Поэт «не от мира сего» — Велимир Хлебников и поэт — «строитель нового мира» — Владимир Маяковский, зачастую рассматриваются не как пророки грядущего счастливого общества, а как пособники беспощадной диктатуры. Это недоразумение. Поэты, принявшие Революцию, приветствовали справедливых Робин-Гудов, а Робин-Гудов подменили разбойники Али-Бабы...

Преждевременный уход Хлебникова и самоубийство Маяковского — последствия наваждения, исказившего коммунистические идеалы. Тьма способна изувечить людское сознание, но она не вечна.

Свет победит тьму!