Дельфис

Вскоре к «Квадриге» присоединился ещё один художник, творчество которого было связано с театром — Шиголев Сергей Иванович. Духовно он был подготовлен к тому, чтобы влиться в «Амаравеллу». Его обучение в Студии им. Ф.И.Шаляпина, выделившейся из Первой студии МХТ, встреча в ней с такими артистами и художниками, как Ю.Завадский, Л.Никитин, В.Смышляев, относившихся к искусству как фактору духовного преображения человека, ещё до встречи с художниками «Амаравеллы» определили его творческий путь как путь духовного служения.

Оценивая творчество группы, Б.А.Смирнов-Русецкий в последние годы жизни признавался: «Теперь я начал лучше понимать значение “Амаравеллы” как явления уникального в истории русского искусства... в те далёкие трудные годы мы мыслили очень торжественно, очень серьёзно, очень ответственно о значении искусства...

“Амаравелла” складывалась ... по каким-то духовным законам. Каждая встреча, которая приводила нового участника группы, была не случайной, и все очень рано осознали, что несомненно те связи, которые между нами возникли, эти связи идут из далёкого прошлого. Это было очень яркое чувство, которое звучало у всех. И вот эта духовная связь между членами группы, это было нечто, мне кажется, уникальное в истории искусства последнего времени. Эта связь была настолько прочной, что, несмотря на все внешние препятствия, на все трагические судьбы некоторых членов “Амаравеллы”, эта связь не прерывалась и до ухода последних членов “Амаравеллы” — все мы считали себя единым целым...» [9]². И эту внутреннюю духовную жизнь направляла прежде всего Руна.

Необычайно значимым событием для членов группы «Квадрига» стала встреча с Н.К.Рерихом во время пребывания семьи в Москве, в период Трансгималайской экспедиции, летом 1926 года. Рерихи — Николай Константинович, Елена Ивановна и Юрий Николаевич прибыли в Москву с Алтая 13 июня и остановились в гостинице «Большая московская», что находилась тогда на Охотном ряду.

Вскоре Николай Константинович согласился принять позвонившего ему Бориса Смирнова-Русецкого, поскольку ещё с дореволюционного времени был в дружеских отношениях с его дядей, искусствоведом Ивановым Александром Павловичем, написавшем монографию о художнике. Подробнее об этом можно прочитать в [13].

После знакомства Бориса с Николаем Константиновичем и Еленой Ивановной, договорились встретиться всей группой. Таких встреч было несколько, и они оставили неизгладимое впечатление и надолго осветили творческий и жизненный путь художников «Амаравеллы». Особенно торжественной, по рассказам Смирнова-Русецкого, была первая встреча: «Мы встретились вместе в Александровском саду, у обелиска, и вместе, уже группой (Сардан, Фатеев, Руна, Смирнов-Русецкий. — З.Г.) двинулись в “Большую московскую”, где остановился Николай Константинович, — вспоминал он. — До сих пор я помню, как спокойно, медленно поднимались мы по мраморной лестнице, и навстречу звучала музыка “Шехерезады”. Вот это приветствие Востока было необычайным. Оно так соответствовало моменту, так вдохновляло, заставляло задуматься о чудесах Востока, что трудно представить себе что-то лучшее. Все мы уже читали «Из пещер и дебрей Индостана» (Е.П.Блаватской. — Ред.). Для нас Индия с её чудесами и духовным богатством была в некоторой степени раскрыта. Поэтому встреча с Николаем Константиновичем, который нёс нам весть из Индии и был для нас этим долгожданным вестником, была очень необычной...

^{Б.А.Смирнов-Русецкий. 1986}

И вот мы сидим за большим круглым столом. Это чувство торжественности, чувство высокого присутствия, оно было необычайно сильно... Николай Константинович обращался ко всем со словами: “Расскажите, что Вы считаете самым главным в жизни, во что веруете, куда стремитесь?” ... И после того, как было закончено это вопрошание, началась глубокая, серьёзная беседа. Это было изложение основ Учения Живой Этики, изложение удивительно ясное, удивительно пламенное, глубокое, в котором всё время как бы звучал голос Учителя... И что самое замечательное, это не было простое изложение тех двух книг — «Зов» и «Озарение» (Борис получил эти книги от Николая Константиновича во время первой встречи. — З.Г.), которые мы получили непосредственно от Николая Константиновича. В этом изложении вмещались, по сути дела, все книги Учения, все идеи Учения были изложены в очень широкой, я бы сказал, высокохудожественной и удивительно концентрированной форме. И что самое важное, мы слышали многие вещи, которые позже мне пришлось прочесть в “Надземном”, то есть в том, что вообще не было ещё напечатано, тем более в те времена, и то, что оставалось наиболее сокровенным». Так рассказывал Борис Алексеевич в конце 1992 года [4]. Тогда же он поведал ещё об одном важном факте — отношении Учителя Елены Ивановны к этой встрече: «Лишь недавно мы узнали, что об этой встрече не только знал Учитель, но и были записаны о ней следующие строки: “Учитель доволен, как сегодня Н.K. (Николай Константинович Рерих. — З.Г.) говорил с художниками. Можно им послать книгу. Последователи пригодные. Не жду народные толпы, но малые колосья. Зерно соберём. Истинно можно ждать, как наполняется всё пространство. Понимаете, как не важна внешность, только внутреннее значение отвечает. Посев поколения начинает всходить, начинает подниматься зерно. Советую дать знаки художникам... Ручаюсь за успех” … Эти слова Учителя, которые так недавно стали нам известны, говорят о том, что Н.К., встречаясь с нами, действовал не случайно, не только повинуясь своей духовной интуиции, но следуя указаниям Учителя... Встреча с нами — это было именно то духовное предначертание, которого они ожидали. Это именно была та группа, которая могла в дальнейшем продвигать Учение Живой Этики. Вот, мне думается, основной смысл, который вкладывался в знакомство с нами» [4]. Художникам действительно были вручены знаки, а позже с Зинаидой Григорьевной Фосдик, возвратившейся с Алтая после проводов экспедиции, прислана ещё одна из книг Учения Живой Этики — «Община», уже вышедшая к тому времени в Монголии.

После нескольких встреч и знакомства с духовным миром каждого из членов группы, Николай Константинович захотел познакомиться с членами «Квадриги» как с художниками. Поэтому он побывал дома у Фатеева, Сардана и Руны. Поскольку Борис жил за городом и не имел возможности пригласить Рериха домой, он ознакомил Николая Константиновича со своими работами у друзей. Первым Николай Константинович посетил Фатеева. «Я помню, — рассказывал Борис Алексеевич, — как вошёл он в эту бедную, очень скромную комнату, и вот Пётр Петрович торопливо ставил на мольберт одну за другой свои картины. И Николай Константинович смотрел вновь и вновь. Изредка он кивал, изредка говорил: «Да, вот это». Он всегда так, понижая голос, как бы доверительно отмечал, что вот это заслуживает внимания. Эта доверительность, какой-то особый тон были, конечно, необычайно ценны для того, кому это предназначалось... Тогда же Николай Константинович захотел приобрести одну картину Петра Петровича. Это была одна из первых работ его космического цикла — “Звёздное небо” — большая работа, примерно метровой величины, написанная маслом. Так что Николай Константинович оценил у Петра Петровича именно тему Космоса, как ведущую. В моих работах, которые ему тоже понравились, отметил тогда, в основном, тему “Прозрачности”... Был Николай Константинович также в гостях у Руны, у Александра Павловича. Всюду он отмечал всё достойное, лучшее. Как-то стремился, конечно, нам духовно помочь, укрепить нас» [4].

К тому времени Сергей Иванович Шиголев уже стал членом группы, и хотя с Н.К.Рерихом ему встретиться не довелось, идеи Живой Этики, тема Космоса захватили и его и нашли отражение в его живописном творчестве.

Таким образом, Н.К.Рериху хотелось оставить в Советской России, помимо маленькой общины последователей Учения Живой Этики, группу российских художников, способных выступать на международных выставках, в частности, на выставке в Нью-Йорке, которая вскоре должна была состояться, и тем заложить основы международного общения России в искусстве, чему он придавал большое значение, считая что именно искусство способно объединить нации и человечество, что язык искусства — язык поистине международный. А кроме того, как полагал Смирнов-Русецкий, «Николай Константинович считал, что задача “Амаравеллы”, задача русских художников — это внесение духовности в русское искусство. Нужно сказать, что в искусстве того времени было очень много формальных исканий, и эти формальные искания уводили художников в сторону. И в этом смысле наша роль могла бы быть очень значительной, если бы были иные времена, к сожалению...» [4].

Вскоре после отъезда семьи Рерихов на Алтай Зинаида Григорьевна Фосдик от имени Николая Константиновича вручила членам «Квадриги» приглашение участвовать в следующем году в Международной выставке художников в Нью-Йорке. Они по собственному усмотрению могли отобрать по два произведения. Это вызвало огромный энтузиазм, и все вместе они начали готовиться к выставке.

В группе их было теперь пятеро. Это уже не «Квадрига», а значит нужно дать новое название группе и обозначить программу её, то есть написать манифест (тогда было принято представлять художника или художественную группу манифестом). Название — красивое и ни на что не похожее, дал группе Александр Павлович — «Амаравелла». Вместе подготовили зрелую творческую программу, в которой, в частности, говорилось: «Сила впечатления и убедительность произведения зависят от глубины проникновения в первоисточник творческого импульса и внутренней значимости этого первоисточника. Наше творчество, интуитивное по преимуществу, направлено на раскрытие различных аспектов Космоса — в человеческих обликах, в пейзаже и в отображении абстрактных образов внутреннего мира».

Выставка открылась 5 апреля 1927 года в Международном Центре искусств «Корона Мунди». На ней, помимо работ «Амаравеллы», было представлено 53 работы известных художников Америки, Франции, Японии, Индии, Германии, Австралии, Швейцарии. Здесь были выставлены работы Поля Гогена, Рокуэлла Кента, Фелисьена Ропса, Гонендранатха Тагора (брата Рабиндраната Тагора), Альберта Блэйклока, Такеучи и других. «Амаравелла» представляла впервые художников из Советской России. Был выпущен каталог, и появились благожелательные отзывы в ряде газет (Геральд Трибюн, Еврейские ежедневные новости, большая статья в одном из художественных журналов [1]). В частности, написали:

«Огромный интерес представляют работы, присланные на эту выставку некоторыми молодыми художниками Советской России. Америка всегда принимала близко к сердцу красоту природы России и сохраняла к ней неизменную привязанность... Студенты, все творческие люди в Америке любят русское творчество — его свежесть, мужество, богатство волнуют их, как, возможно, ни одной другой нации мира. И в русском изобразительном творчестве Америка узнает дух, глубоко близкий её собственному.

Поэтому картины, представленные в Международном Центре советскими художниками приветствуется особенно. И что наиболее важно — это синтез всех видов искусств. Эти юные художники, вестники Советской России, чувствуют прикосновение всех сторон жизни. Их богатое воображение открывает новые интересные области: вы находите их, обращёнными в поисках сущности жизни ко всем видам искусства.

Полотно Фатеева «Песнь о себе», по мотивам поэмы Уитмена, несёт в себе тайну и поиски этого американского барда, стихийную силу его творчества. Работы Руны, Фатеева, Микули (А.Ф.Микули — музыкант и художник, участник «Выставки пяти» 1923 года, формально примыкал к «Амаравелле», не разделяя мировоззренческих идеалов художников. — З.Г.), Сардана, Смирнова (напомним, что Б.Смирнов принял псевдоним Смирнов-Русецкий в 1934 г. — З.Г.) наполнены внутренней духовностью и силой, и каждый из этих московских художников раскрывает в творчестве источник своего вдохновения» [1].

В другой статье говорилось: «Возможно, наибольший интерес представляют собой работы Советской России, поскольку Америка всегда приветствовала свидетельства русского духа. И очень интересно видеть направления послереволюционного творчества в России.

На выставке представлено около 13 русских работ — они принадлежат группе, которая называет себя “Амаравелла” и члены которой являются одними из самых одарённых молодых людей своей страны. У этой группы определённое кредо, и художники пытаются в своей работе не ограничиваться обычными источниками вдохновения, но искать художественное воплощение самых разных проявленияй жизни и искусства (далее полностью приводится Манифест “Амаравеллы”. — З.Г.)... Уолт Уитмен, Скрябин и другие творцы явились для них источником вдохновения. Нужно упомянуть одного из самых талантливых участников группы — Петра Фатеева, представленного на выставке тремя работами — “Песня о себе” (по поэме Уитмена), “Ночные преломления” и “Звёздное небо”. По этим работам видно, что Фатеева увлекают беспредельные просторы звёздного неба — таинственные новые формы, когда Земля видится в лунном свете. Его “Песнь о себе” — великолепное драматическое изображение гор на фоне ночного неба, в тонких переходах тени и света; постепенно, после всматривания открывается тело Земли.

Совершенно иное настроение создают работы Сергея Шиголева и Александра Сардана, их работы можно сравнивать. Эти два художника представили по два триптиха. В один триптих Сардана входят картины “Гимн Востоку”, “Индийская фантазия”, “Поэма свечения”, в другой — картины “Беспокойные мысли”, “Рождение материи”, “Мощь машин”. В абстрактных содержании и предметах Сардан воплотил многозначную, утончённо образную концепцию цвета и рисунка. Триптихи Шиголева, названные “Смерть” (“Спокойствие”, “Тревога”, “На грани”) и “Беспокойные мысли”, вскрывают истинно атмосферические явления.

Ещё один высокоодарённый художник — Борис Смирнов, картины которого “Дерево” и “Гора света” просты, драматичны и полны глубокого внутреннего содержания. В работах Руны и Анатолия Микули много общего. Оба художника попытались запечатлеть эмоции в своих работах. “Энигма”, написанная Руной по мотивам музыки Скрябина, является попыткой изображения потока чувств, вызываемых потоком музыки. В картине “Персонификация элементов” художница попыталась изобразить соотношение и взаимодействие четырёх элементов — основ мироздания» [1].

Художники радовались успеху, а вскоре от З.Г.Фосдик пришло приглашение им, включая недавно присоединившегося к группе Виктора Тихоновича Черноволенко, принять участие в следующей Международной выставке, которая состоялась в Чикаго в 1928 году.

Первые три года после встречи с Рерихом все члены группы испытывали огромный творческий подъём. Их взоры обратились к небу, к звёздам. И это высокое настроение, творческий оптимизм выразил в своём письме к Зинаиде Григорьевне Фосдик в Америку Александр Павлович Сардан, который, в частности, писал: «В этом месяце исполнилось двухлетие с того незабываемого времени, как мы впервые увидели мудрый и светлый облик Н.К., как впервые протянули ему руки. И он нам. С какой неописуемой радостью вспоминаешь те кристально-чистые минуты, когда впервые с широко открытыми душами мы оказались перед сверкающим входом лучезарного Храма. Он просто, красиво и бесстрашно приоткрыл Его двери. Чувствовали, как вибрации высочайшей силы заливали широкой волной наше сознание. Стало легче, стало светлей. Его мысли в нас попали как искры. Зажгли в нас светильник, осветивший тропинки, ведущие к этому Храму».

^{«Ложа розенкрейцеров» в Минске. Август 1920. Слева направо: И.Ф.Смолин, Б.Л.Плетнер, Б.М.Зубакин, П.А.Аренский, С.М.Эйзенштейн.}

^{Из семейного архива А.Л.Никитина (Редакция располагает лишь ксероксной копией уникального фото)}

Ведущей темой живописного творчества художников «Амаравеллы» стала тема Космоса. Сардан написал несколько произведений космического звучания. Это «Маяки Земли и сигналы из Космоса» (1927), «Песня моря» (1927), «Храм искусства» (1926), «Ввысь» (1930), «Восход на Венере» (1930). Смирнов-Русецкий картиной «Космическая геометрия» открыл свой цикл «Космос», Фатеев продолжал интенсивно работать над циклом «Так говорил Заратустра». Шиголев создал серию произведений на тему Космоса: «Солярис» (1926), «Небо и Земля» (1927), «Рождение мира» (1927), «Рождение звезды» (1927), «Дух огня» (1927), «Полдень» (1928), «Морское око» (1928). Руна писала портреты первых художников-космистов. Это был поистине звёздный час творчества «Амаравеллы».

Почему Вера Николаевна стала духовным центром «Амаравеллы»? Что связывало её, актрису, с группой художников, ведь она сама начала заниматься живописью, уже став членом этого кружка и «заразившись» творчеством художников. Откуда её необычайные познания в теософии, о чём не раз говорил Смирнов-Русецкий? Ведь ей, актрисе, много и подолгу гастролировавшей по России, вряд ли хватало времени на глубокое изучение духовной литературы. Борис Алексеевич предполагал, что это шло от П.Д.Успенского. Но если она и была с ним связана, то очень недолго — ведь до революции он много путешествовал и подолгу отсутствовал в России, а уже в 1921 году покинул родину. Эти вопросы мучили меня очень долго, пока я не наткнулась на следственное дело Бориса Михайловича Зубакина 1923 года, из которого узнала, что Вера Николаевна Пшесецкая — «давняя знакомая» Зубакина, мистика-розенкрейцера, известного в начале ХХ века поэта, историка, археолога и, кстати, петербужца, а позже — мужа подруги Веры Николаевны — певицы Частной оперы Зимина, а затем преподавателя вокала в Большом театре — Ксении Александровны Апухтиной. И познакомила их … Пшесецкая.

С Апухтиной Вера Николаевна могла познакомиться в Москве в конце 10-х–начале 20-х годов, когда она проживала там уже постоянно, а возможно, и ещё раньше, когда бывала в Москве наездами, в командировках, связанных с театральной деятельностью. Будучи знакома с Немировичем-Данченко и Станиславским по театру Незлобина, Вера Николаевна могла бывать в Оперной студии Станиславского (МХТ в те годы был тесно связан с коллективом Большого театра через Оперную студию) и таким образом познакомиться с артистами Большого театра.

В январе 1930 года на квартире Апухтиной были арестованы вместе с хозяйкой присутствовавшие на её дне рождения гости, включая Веру Николаевну Пшесецкую, Александра Павловича Баранова (Сардана), художника Коноплёва и других. Все они проходили по одному делу как участники масонской Ложи. Сардан вскоре был отпущен, и причина этого неизвестна, остальные из названных сосланы в «Северный край», в Архангельск, где в это время уже находился в ссылке Борис Михайлович Зубакин, арестованный ещё в августе 1929 года ([5], с. 80; [2], с. 105) и осуждённый по «знаменитой» статье 58/10.

Ранее мы предполагали, что Вера Николаевна и Александр Павлович Сардан были арестованы случайно, оказавшись вместе с другими гостями у Ксении Александровны [13]. В свете этих новых данных напрашивается мысль, а не была ли Вера Николаевна членом масонского Ордена «последнего русского розенкрейцера» Бориса Михайловича Зубакина?

Сходную мысль, со ссылкой на Центральный архив ФСК РФ, высказывал и Андрей Леонидович Никитин, историк скрупулезный, тщательно изучавший дела московских тамплиеров и розенкрейцеров. «Сейчас трудно утверждать, — писал он, — но какое-то влияние во второй половине 20-х годов Зубакин, по-видимому, оказал на группу рериховских последователей «Амаравелла», во главе которой стояла артистка В.Н.Руна-Пшесецкая…» ( [3], с.34). Эту же мысль повторил Брачев: «… не исключено, что Зубакин, как полагает Никитин, поддерживал в 20-е годы связь с «Амаравеллой» — мистическим сообществом во главе с артисткой В.Н.Руной-Пшесецкой» ( [5], с. 502). Исходя из того факта, что Руна была близкой подругой Апухтиной, а она — женой Зубакина, и с Зубакиным художники «Амаравеллы» могли видеться на «салонах» Апухтиной или на «Никитинских субботниках» в семье Никитиных (и этому есть подтверждения), можно быть уверенным в обоснованности подобного предположения. Не исключена возможность знакомства Руны с Зубакиным ещё в Петербурге. Оно могло состояться в Петербургском философско-религиозном обществе, членом которого Зубакин стал в 1914 году по приглашению Д. Мережковского и З. Гиппиус [2], а Руна как раз в эти годы постоянно жила в Петербурге и выступала в известных петербургских театрах.

Чтобы ответить на эти вопросы, нужно было узнать, кто он, Борис Михайлович Зубакин, и почему жизненные пути и духовные поиски его и Веры Николаевны Пшесецкой, а затем и других членов «Амаравеллы» пересеклись? По мере знакомства с материалами — противоречивыми, отрывочными и очень запутанными, жизнь Зубакина представилась не менее загадочной и в некотором роде мифологизированной, как и жизнь Пшесецкой. Оказавшись свидетелем и соучастником истории России в её переломную эпоху, Борис Михайлович, кому были даны огромный талант поэта и писателя, дар научного прозрения и необычайного обаяния неординарной личности, был наделён встречами с талантливейшими людьми России начала ХХ века. Но, в силу не по его вине сложившихся жизненных обстоятельств, он не смог в полноте реализовать свой духовный потенциал и донести созданное им: в поэзии — до читателя, эвристические идеи в науке — до общества, накопленный духовный потенциал — до духовных учеников. Почти всё оказалось развеянным ветрами войн и революций и, за исключением немногого из творческого наследия, случайно сохранившегося, потерянным навсегда.

Борис Михайлович родился в дворянской семье полковника Зубакина Михаила Константиновича, дед его со стороны отца был домовладельцем в Санкт-Петербурге. Мать происходила из шотландского рода Эдвардсов, обосновавшегося в России ещё в XVIII веке, и всю жизнь, по словам сына, «мучилась мезальянсом». Дед со стороны матери — Эдвардс жил на своей квартире в Москве (улица Воровского, д.3) и имел собственный дом в Озерках под Петербургом, который позже завещал внуку. Детство Бориса Михайловича прошло в Петербурге, где он закончил 12-ю Петербургскую гимназию. Уже на последних классах он глубоко заинтересовался историей религий и духовных движений в России и в Европе. Позже писал, что уже в «детстве … узнал, что у меня в роду были “духовные рыцари”, “князья каббалы”, “мистики-масоны”. Рассказы о них меня чрезвычайно заинтересовали. Чтение романа Всеволода Соловьёва “Волхвы-розенкрейцеры” меня окончательно утвердило в намерении изучить гипноз, хиромантию, астрологию, магию, эзотерику (вспомним, что Смирнов-Русецкий тоже очень увлекался этим романом. — З.Г.).

Церковные обряды меня не удовлетворяли. Мне казалось, что все чисто формально относятся к своим религиозным отправлениям и к своей душе... А тут рядом, из книг, рисовались фигуры подвижников духовной науки, служителей тайн природы, живущих уединенно или с избранными учениками в сельской глуши, либо на блаженных островах. Их церемонии, ритуалы, торжественно-благоговейное отношение друг к другу так восхитили меня, что я влюбился в них на всю жизнь» ( [2], с.106).

Движимый духовными поисками, он ещё до окончания гимназии, в 1911 году, с несколькими друзьями-гимназистами организовал мистический кружок рыцарей Духа — «Lux Astralis» (Свет Звёзд). В него вошли Волошинов Валентин Николаевич, Волошинова Лидия Васильевна, его мать, Владимиров и учительница гимназии Евгения Розанова — невеста, а затем жена Бориса Михайловича. Позже присоединилась поэтесса Надежда Богданова. Собирались вместе, читали духовную литературу, молились (тексты гимнов писал Зубакин), совершали старинные обряды посвящения, мечтали и дальше жить общиной. В 1912 году Зубакин испытал глубокий духовный кризис: «Я почувствовал потребность уединения, дал обещание и до сих пор его не нарушаю — не есть мяса и рыбы, не лгать и вести умеренный образ жизни. Моё решение жить уединённо оттолкнуло от меня некоторых из моих друзей и мою мать. Решение не лгать причинило (как причиняет и доныне) массу неудобств и неприятностей» ( [2], с.107). Действительно, это решение «не лгать» привело позже к тому, что, будучи впервые арестован в конце 1922 года по делу академика А.Ф.Успенского, он наивно поверил следователю, честно, подробнейшим образом рассказал о деятельности Ложи и о всех её членах. «Все мы поэты, — писал он о своих политических убеждениях в ОГПУ, — все мы писатели и пишем стихи: я — поэт, Валентин Волошинов — поэт, Иоанн-Рафаил Буйницкий — художник и поэт, Владимиров — поэт … мать Волошинова — поэтесса, моя первая жена — поэтесса, Богданова — поэтесса, Попов — художник, Шевелёв — ученик архитектурных классов — по призванию, отец мой — поэт, Шандаровский — поэт, ПШЕСЕЦКАЯ (выд. З.Г.) — артистка и поэтесса. Кому, кому мы мешали?!» ( [2], с.114).

Эта рыцарская честность розенкрейцера позволила нам получить полные сведения о работе Ложи «Lux Astralis» и её участниках, узнать о жизни, мировоззрении, духовных поисках, мистической деятельности Б.М.Зубакина, «последнего русского розенкрейцера» высокого посвящения — «рыцаря Кадош, князя каббалы» ( [2], с.108).Для самого Бориса Михайловича это позже обернулось большими моральными потерями.

(Окончание следует)