Дельфис

Москва и Прага... Две величественные древние столицы, которые, как и положено значимым в истории человечества городам, раскинулись на семи холмах. Два современных художника — один из Праги, другой из Москвы. Две судьбы... Познакомившись с этими незаурядными людьми, я захотела поделиться с читателями своими мыслями о творчестве каждого из них и не только об этом; захотелось предоставить и им самим возможность рассказать о себе, об их видении проблем современного искусства и нашей жизни.

Итак... Заглянув где-то в октябре прошлого года в Центр духовного возрождения «Свиблово», я и не предполагала, что на проходившей там выставке художника-керамиста Владислава Сидорова столкнусь с несколько неожиданным для меня прочтением природы в керамике. Заглянула, и еще не понимая, что, собственно, происходит, замерла. В центре зала шла очередная репетиция камерного оркестра «Интермеццо», а на небольших подставках и стендах стояли, висели изделия из керамики: фигурки домашнего кота, собаки, небольшие скульптурные композиции — летящие лебеди, застывшие в прыжке сайгаки, неведомые морские зверушки, удивительные по колориту и форме, расписанные очень тонко в изысканно нежных зеленовато-серых тонах вазы, сосуды, тарелки, и многое другое. От работ художника веяло таким теплом и добротой полузабытых детских воспоминаний, что я буквально перенеслась в этот удивительный мир сказок. И потекли, заструились мысли...

^{В.Сидоров беседует со школьниками, пришедшими на его выставку в центре «Свиблово»}

Что приносим мы в свой дом, наполняя его произведениями живописи, скульптуры, мелкой пластики, изделиями из керамики? Что таится за невидимой стеной творений рук человеческих, что попадает к нам с выставок, из художественных салонов, с рынков и из магазинов? Почему одни вещи мы любим, принимаем их в свою обитель, а другие стараемся задвинуть в угол, спрятать от глаз подальше. Ответ далеко не прост и неоднозначен. Вероятно, та жизненная энергия, которой художник наполняет свои творения, далеко не одинакового качества и не всегда находится в гармонии с владельцем. Одни произведения искусства угнетают данного человека, другие — несут умиротворение, третьи — радость, бодрость... Задумаемся. Редко случается, когда почти все посетители даже очень нашумевшей выставки по прошествии некоторого времени вспоминают о представленных на ней произведениях с чувством радости от встречи с прекрасным, не понимая порой, что здесь мы имеем дело не столько с представленными произведениями, сколько с духовным миром художника, с его отношением к человеку, природе. Мысли, мысли... Вдруг музыка оборвалась, и я очнулась от нахлынувших дум. Мне захотелось увидеть этого художника, поговорить с ним: уж не привиделось ли мне все это, не надумала ли я что-то в его работах, что никакого отношения к нему и не имеет?

Встреча наша состоялась, и в своих ожиданиях я не обманулась. Решила написать о художнике в журнале, но сначала побывать в его мастерской. И тут случилось неожиданное — поездка в Прагу, ставшая для меня удивительным подарком.

Перед поездкой наш главный редактор Наталья Александровна Тоотс, много раз бывавшая в Праге и имеющая там друзей, вручила мне краткую биографию чешского художника Зденека Гайнея, сказав при этом: «Вдруг обстоятельства так сложатся, что сумеешь попасть в галерею «Путь к свету» и возьмешь у Гайнея интервью, а заодно вручишь и наш журнал, на обложке которого фрагмент с его картины «Несущийся к цели». И действительно, с художником я увиделась, взяла интервью, а в голове сразу созрел план будущей статьи. Два художника, две судьбы, два града: один — открытый всем ветрам, льющий из сердца огонь своей души, второй, как старший брат, чуть сдержанный, чуть холодноватый, но также струящий свет и какое-то невыразимое словами обаяние.

Начну я все же с беседы с нашим соотечественником, художником Владиславом Сидоровым.

— Когда я закончил институт, судьба свела меня с анималистами, — отвечая на мою просьбу рассказать о себе, начал он. — Заслуженный художник РСФСР Александр Михайлович Белашов пригласил меня для исполнения его колоссальной работы «Древо жизни» в Палеонтологическом музее. Работы велись в течение двух с половиной лет. Тогда-то мне и показалось, что керамика — это мой материал. А жанр анималистики, вмещающий в себя не только изображение животных, птиц, насекомых, но, прежде всего, среды, в которой они живут — природы, создает возможности связи пластики с приемами гончарного ремесла. Много лет назад, будучи студентом первого курса Строгановки и впервые, с некоторой брезгливостью погрузив чистые пальцы в свежеприготовленную глину, я ощутил прохладу и непонятную еще тогда притягательную силу этого материала. Потом я понял что он магический. По желанию может принимать и сохранять любую форму. Но порой этот послушный материал заводил в тупик, то слишком быстро скользя, то вдруг сопротивляясь и оседая, заставляя начинать все сначала. Он как бы играл и раззадоривал, заставляя уважать себя. Дальнейшее освоение материала показало воистину его безграничные возможности — это фарфор, шамот, фаянс, каменная масса, бисквит, терракота. Использование их требовало настойчивых поисков, экспериментов, открытий и разочарований.

^{Работы В.Сидорова: Ваза и Подсвечник}

Так приходил опыт. И еще: материал — не конечная цель для художника, он является лишь средством для создания художественного произведения. Поэтому, овладев материалом, необходимо найти свой творческий путь, свою технику, пластику, свою цветовую гамму и все это — для выражения собственного мироощущения в данном материале.

— Почему именно животных Вы выбрали для этого выражения?

— Природа — это как бы фон, на котором видишь все живое: птиц, животных, самого человека. Я много и с удовольствием путешествую. Был в Калмыкии — ездил по степям, наблюдая за сайгаками, исходил Астраханский заповедник с карандашом и биноклем; потом побывал в Зауралье, на Байкале, Дальнем Востоке. Всегда привожу много эскизов, а потом работаю в мастерской. Делаю и скульптурные портреты полюбившихся мне людей.

Когда лепишь с рисунков, а их бывает иногда до ста с одного животного, то только после этого что-то начинает получаться, некий обобщенный образ. Так творили инки, египтяне и греки... То, что делает природа в каждом конкретном животном, никогда не повторишь. Даже человека обобщают, когда изображают, и тогда он становится интересным, т.е. это уже не муляж.

— У Вас совершенно особая палитра и даже ваша одежда отвечает ей.

— Это мой тон, моя гамма. Если вы едете вечером на машине или идете пешком, вы видите такой цвет.

— Закатные краски?

— Нет, не только. Их мы видим и на рассвете, в пасмурную погоду, вечером и утром, особенно поздней осенью и зимой.

— А щебет птиц Вы тоже вкладываете в свои работы?

— Хотелось бы. Звуки ведь присутствуют всегда и везде. Когда лепишь, ты как бы все материализуешь, пропускаешь через себя и наполняешь свою работу и музыкой, и мыслью. При этом и какой-то фон обязательно присутствует в пространстве.

— Человек Вам менее интересен, чем животное?

— Нет, человек мне тоже интересен, но животное ближе. С ним я нахожу порой контакт быстрее, чем с человеком. Животным бывает достаточно одного взгляда, чтобы подойти друг к другу. Хотим ли этого или нет, но мы относимся к сознательной категории животных, и каждый из нас похож на какое-то животное. Кот — пример тому. Через скульптуру животного я рассказываю о себе — это «котовские» раздумья, это мои думы, мое отношение к миру.

— Вы, как художник, смотрите внутрь человека, и ваше поле добра, вероятно, глубоко проникает в него.

— Я ловил себя на мысли в детстве, что многие люди смотрят так: ноги, руки есть, голова и остальное — и этого достаточно. А я вижу человека от кончиков ногтей до ресниц или кончиков волос. Я, например, могу увидеть как устроен его скелет, какие у него особенности, какие пальцы на руках. Как это происходит — не знаю. Сначала такое видение мне очень мешало, а теперь помогает. Вообще детские воспоминания очень сильные. Можно закрыть глаза и вспомнить рассветы, закаты, рыбалку. Во всех моих пейзажах на вазах, тарелках, керамических плитках это воплощение моих детских воспоминаний. И хотя они вроде бы и те же, но глубже, вплоть до щебета птиц, росинки, жучка, муравья — и все это можно восстановить в своей памяти. Они сильнее, чем свежее восприятие природы. А когда ты едешь за материалом, то в уме держишь: тебе надо это, и это, а все остальное как бы прикладывается.

— Как Вы думаете, дети сейчас стали менее интересны?

— Нет, они всегда интересны. Все зависит от родителей. Если мы ничего не даем им, то, конечно, можем видеть, как они окурки собирают, торгуют чем не попадя. До перестройки этого, конечно, не было. Сейчас мы теряем поколение. Оно растет необразованное, безынтересное. Нас все-таки чему-то учили, на что-то обращали внимание. Да и пионерский лагерь я вспоминаю с удовольствием. Были интересные педагоги и воспитательный процесс продолжался. Я считаю, что наше детство лучше было, настоящее. Потом мы чувствовали, что нас оберегают, за нами смотрят. Ты мог к любому взрослому подойти и не бояться, что он тебя утащит в кусты и изнасилует, зарежет или продаст кому-то.

— Как, по-вашему, у нас в стране началось возрождение?

— Я думаю, что еще не началось. Пока идет период окончательного падения, мы еще не упали. Карабкаемся, за соломинку держимся, еще мыслим старыми категориями, особенно верхушка.

— Философией Вы интересуетесь?

— Все художники в глубине души философы, хотя отношение к философии свое. Льва Гумилева неоднократно слушал, и мне его мысли созвучны. Даниил Андреев — он тоже мне понятен и близок.

— Сейчас много говорят об эпохи Матери Мира, говорят о наступающем равенстве начал мужского и женского. Возможно ли это в современных условиях?

— Я не думаю, что женщине отводилась какая-то второстепенная роль когда-либо. Она всегда была началом. Она рожает детей, их воспитывает, все ж на ней, а мужчина, в основном, это добытчик. Женщина более приспособлена к выживанию в этих трудных условиях. Мне кажется, что все-таки на первом месте женщина была всегда.

Тогда наша встреча на этих словах и закончилась. Но после приезда из Праги мне захотелось все же побывать в мастерской художника. И вот я у него в гостях, на Покровке. Подвальное помещение, тусклый свет пробивается сквозь низенькие окна и стойкий запах сырой глины. Около гончарного крута сушатся недавно сделанные изделия разных оттенков серого цвета — в зависимости от степени высыхания. Форма ваз настолько хороша, что хочется дотронуться, что я и делаю. И опять возникает уже знакомое чувство теплоты и доброты, а вместе с ним и благодарность к этому человеку с его не очень простой, я бы сказала, судьбой настоящего художника, не востребованного в наше время, вынужденного искать заказы.

Выйдя из мастерской, невольно вспомнила великолепную мастерскую Зденека Гайнея в Праге...

Вообще-то Прага одарила меня трижды и по-царски. Три дня пребывания в ней вместили и две встречи с прекрасными людьми, и три обстоятельных прогулки для знакомства с городом: две дневных и одну ночную. Не знаю, бывает ли восторг души тихим, но все три дня именно такое состояние души не покидало меня. Был декабрь, и близились рождественские праздники, а погода стояла на удивление теплая. Газоны зеленели, и из травы выглядывали то тут, то там «анютины глазки».

Перед своим отъездом из Москвы я расспрашивала о Праге друзей и знакомых, что там посмотреть, на что обратить внимание. Все они в мечтательной задумчивости смотрели на меня и говорили о Праге с любовью и почтительностью. Влюбилась в Прагу и я — сразу и бесповоротно. Единственно я сожалела, что мою радость не могут разделить мои близкие. Как хотелось мне, чтобы они услышали мелодичный звон колоколов Лореты, увидели величественность пражских соборов, красоту и чистоту улиц и площадей, неповторимость оранжево-красных черепичных крыш...

Вскоре я встретилась с давним другом и наставницей Натальи Александровны Тоотс — Индрой Льюдевиговой. Эта весьма пожилая женщина, несмотря на свое больное сердце, водила меня по сокровенным для каждого пражанина местам. По пути мы о многом разговаривали. Как маленькая девочка, я шла с ней рядом, взяв бережно под руку, шла и наслаждалась невероятным чувством покоя, которое обычно исходит от гармоничных личностей. Словно чистой, родниковой водой напоила меня Индра, а когда я успокоилась, и чувство умиротворения воцарилось во мне, она сказала: «Теперь можно и в Ходов — к Гайнею».

Дом Зденека Гайнея находится почти на окраине Праги, на улице с милым названием «Закоуржилова». Улица состоит из нескольких невысоких, но очень симпатичных коттеджей. Перед каждым из них разбит палисадник с небольшими соснами, елями, даже кипарисами. И все очень аккуратное, подстрижено и чисто.

Мы немного опоздали. Нас уже ждали. Медленно поднимаясь по лестнице на третий этаж, мы останавливались ненадолго в небольших залах для размышлений (свет в них был притушен, и в разных концах зала сидели на банкетках пришедшие в галерею люди). На стенах мерцали исполненные в лазерной технике небольшие картины. Они сверкали как драгоценные камни. Откуда-то лилась тихая нежная музыка — отовсюду веяло спокойствием и тайной. Потолок третьего этажа застеклен, и поэтому дневной свет пронизывал все помещение, на стенах которого развешены картины, а в его центре — фонтан в окружении маленьких хвойных деревьев, цветущих растений, причудливых кристаллов и полудрагоценных камней. Вся мыслимая и немыслимая гамма цветов отражалась в струях фонтана. Блики были везде, и оттого все казалось почти нереальным.

Хотелось долго, долго смотреть на развешенные на стенах картины, поговорить с каждой из них, но художник пригласил нас спуститься в мастерскую, и именно там, в святая святых, и произошла наша беседа. Зденек Тайней пытливо смотрел на меня и мою спутницу, довольно скупо отвечал на вопросы. Но вдруг все переменилось. Я вытащила из портфеля наш журнал и протянула его художнику. В этот момент вошла преогромная собака с прозрачно-желтыми глазами, которые совершенно по-человечески, я бы сказала, с особой проницательностью, осмотрели нас, потом, одобрительно, хозяина, и все заулыбались. Собачища рухнула рядом с нами на пол, заняв при этом чуть ли не треть комнаты. Обстановка разрядилась, и мы стали говорить уже обо всем, что волновало и нас, и художника, и его очаровательную жену Эмму. Когда мы собрались уходить, Зденек подарил один из последних экземпляров альбома-календаря на 1997 год, где были представлены его работы, а также предложил выбрать и напечатать в нашем журнале что-то из его интервью журналу «VITAL». По возвращении в Москву я попросила перевести это интервью ¹, расшифровала свое, соединила, и вот оно перед вами. Предварю его только краткой биографической справкой о художнике.

Зденек Гайней окончил сельскохозяйственный институт, а позже — философский факультет Карлова университета по специальности психология. С конца шестидесятых годов он интенсивно посвящает себя художественному творчеству и в настоящее время является одним из самых выразительных представителей импрессионистического течения в современной чешской живописи. Он открыл в себе целительские способности, которые с успехом время от времени использует. В Праге уже больше двух лет успешно функционирует его частная галерея «Путь к свету». Фрагменты картин З.Гайнея были на обложках «Дельфиса», №2(7)/96 и №1(9)/97.

^{3.Гайней со своим другом Дагом}

— Что конкретно побуждает Вас брать кисть в руки и снова, и снова размешивать краску?

— Я рисую в определенном психологическом настрое. И не чувствую, чтобы какой-то душевный кризис или, наоборот, большое счастье повлияли как-то на мой творческий процесс. Рисую потому, что ощущаю внутреннюю потребность. Кроме того, меня радует, что мой труд вызывает положительные отклики и приносит людям радость и успокоение.

— Почему от реалистической живописи Вы перешли к абстрактной?

— Потому что чувствовал противоречие между действительностью увиденной и проживаемой, как будто во мне постоянно шла борьба между образом внешним и внутренним, и внутренний победил.

— Вы занимаетесь целительством. Когда и как Вы обнаружили в себе эти способности?

— Это было семь лет назад на юбилее художника Йозефа Вельчовского, где я познакомился с выдающимся целителем — инженером Вогелем, который с помощью рамки выявлял отклонения от нормы в позвоночнике у гостей. Я попросил его разрешения попробовать, и чисто интуитивно ощутил у испытуемого те зоны позвоночника, которые когда-то были повреждены. Как психолог, получивший материалистическое образование, я был этим потрясен. До этого времени на подобные феномены смотрел с большим недоверием, хотя их и не отвергал. Позже понял, что мне дозволено не только диагностировать, но и лечить.

— Как интенсивно Вы занимаетесь целительством?

— До сих пор я оказываю помощь только узкому кругу самых близких друзей, потому что иначе у меня не было бы возможности рисовать. Могу сказать, что у девяноста из ста пациентов произошло улучшение состояния или полное выздоровление. Приходилось лечить разные формы экземы, рассеянного склероза, язв желудка и тяжелых мигреней, при которых не помогали даже самые сильные лекарства.

— О чем думаете, на чем сосредотачиваетесь при лечении?

— Это можно сравнить с рисованием. Стоя перед мольбертом, я переношу на полотно то, что интенсивно чувствую. То же самое я ощущаю при своих терапевтических действиях. Я очень хочу выздоровления пациента, но при этом не мешаю естественному развитию событий. Я сосредоточиваю внимание на свете, на приеме сигнала, который интуитивно переношу на больное место пациента.

— Как Вы вообще относитесь к проблеме целительства?

— Ну, сейчас у нас что ни чех, то целитель. Среди нас ходят толпы новоявленных спасителей, прорицателей, 3.Гайней со своим другом Дагом магов, цирковых фокусников. Но по-настоящему этому служат только те люди, которые относятся к целительству профессионально, серьезно, на высоком духовном уровне. Я мог бы назвать инженера Карабина, Яниша, Юрия Бажанта, а в прошлом ксендза Ферду. Перед ними я преклоняюсь.

— Как Вы видите будущее человечества? Движемся ли мы к абсолютной деградации, или нас ждет лучшее и более совершенное будущее?

— У меня такое чувство, что главной тенденцией у нас пока остается потребительский образ жизни. Мы используем и переделываем планету только во имя собственных интересов. А это порочный принцип. Свое существование мы должны стараться связать с космическими законами, а не думать, что Земля является центром Вселенной. Мы лишь частичка Космоса, и пока этого не осознаем, жизнь может обернуться и против нас.

— Куда хотите привести своего зрителя, что для Вас является Светом, и каков путь к Свету?

— Это аллегория, говорящая о том, что в любом устремлении на нашем пути должна светить надежда. Где ее нет, там нет и жизни. Надежда всегда должна быть мотивацией всех наших усилий. Наш путь должен вести к Свету.

— Работаете ли Вы над какими-то новыми проектами?

— Да. Приглашаю всех в нашу галерею на цикл «Медитация столетий», которым мы хотели бы подтолкнуть людей к размышлениям о единстве, взаимосвязях и взаимном уважении людей. Эти размышления дополнят музыка, чтение стихов, картины. Кроме того, я экспериментирую над использованием полудрагоценных камней при лечении, сотрудничаю при этом с нашими врачами. С доктором Пекареком из Натурцентра «Сальвия» мы создали совместную экспериментальную клинику. Речь идет о лаборатории, поликлинике и галерее как едином целом. Мои картины должны влиять как определенного вида символы и содействовать улучшению состояния больных. Полотна должны висеть над постелью, освещаться направленными пучками света. Медитативная музыка дополнит эффект их воздействия. Состояние пациентов будет объективно исследоваться с помощью диагностических приборов. Лаборатория будет работать все лето. Но я знаю, что уже многие целители и доктора используют мои картины, и, как говорят, с успехом (братиславский онколог доктор Яниш, академик Лупичев из МГУ). Однако, важно подчеркнуть, что люди не должны относиться к этому способу лечения как к чему-то, что могут купить за деньги. Результат возможен только в том случае, если человек сознает необходимость изменения собственных этических и моральных норм.

— Вкладываете ли Вы сознательно в Ваши картины целительскую энергию или информацию?

— Думаю, что сознательно можно вложить в картины очень мало. Творчество связано с чем-то внесознательным, трансперсональным, надличностным. Это явление интуитивное, внелогичное, надразумное. Это присуще искусству вообще. Речь идет об интуитивном переносе ощущения, наблюдения, психограммы, сигнала, которые существуют вне нашего измерения.

— У большинства Ваших поклонников дома висят репродукции Ваших картин. Как Вы думаете, могут ли они оказывать такой же лечебный эффект, как оригиналы?

— Думаю, что да, хотя их энергетический эффект несколько слабее. Например, доктор Яниш, о котором я говорил выше, использует при лечении только диапозитивы моих картин и их скрытую проекцию. Пациент не чувствует, что на него влияют картины и не знает, когда включен проектор. Самовнушение при этом исключается полностью. Состояние больного постоянно до и после сеанса тщательно обследуется. Результаты положительные. Конечно, чем лучше репродукция, тем больше результаты. Поэтому я готов ездить в типографию хоть в полночь, чтобы педантично исправить каждую оплошность.

— Путь от специалиста по сельскому хозяйству до доктора философии и художника был очень долог?

— Мой отец в пятидесятых годах эмигрировал в Канаду, и я был рад, что меня приняли хотя бы в сельскохозяйственный институт. Но мои представления о будущей деятельности были иными. Поэтому позже я стал там преподавать психологию и эстетику. А когда позволила политическая обстановка, поступил на заочный философский факультет.

— Вы стали профессиональным художником, у Вас даже собственная галерея...

— Собственно говоря, я рисую всю жизнь, но парадокс в том, что рисованию я никогда не учился. Может быть потому, что уверен — художника из человека не сделает ни одна школа, она может научить только технике и развить творческое начало.

— Когда Вы выставляете свои картины за рубежом, имеете ли Вы там такой же успех, как дома?

— Я думаю, что успех художника за рубежом связан с его «знакомствами». У меня блестящая возможность популяризировать свои картины и войти в мировую культурную жизнь, благодаря программе «Star-voice» японской певицы Иоши Ишиги (Yoshie Ichige). Речь идет о концертной программе с участием мировых звезд балета и проекцией моих картин на большие экраны на сценах оперных театров или планетариев. Цель программы — влияние на зрителя с помощью формы и содержания, ориентированного на этические духовные ценности и гуманизм. Уже два года эта программа путешествует с огромным успехом по всем столицам мира.

— Готовите ли Вы другие программы?

— Что-то подобное — с известным ситаристом Роопом Верном (Roop Vem). С режиссером Вильямом Политковичем создаем фильм «Путь к свету». В нем будут участвовать актеры, представлены композиции из моих картин, а также картин Космоса и природы, символизирующие возникновение мира и человека. Мы бы хотели символически представить всю историю мира, в том числе катастрофы, страдания, войны, тайны и светлые пути к будущему.

— Каково Ваше отношение к религии?

— Я думаю, что существует определенное надличностное начало, которое нам задано. Это иное измерение, другая реальность, которую мы должны признавать и уважать. Нет ничего хуже, чем человеческий антропоцентризм, геоцентризм, когда человек считает себя мерой всех вещей, покорителем и царем природы. Я вижу смысл нашего существования в поисках места в макрокосме, частью которого мы являемся, и связей с Единым началом, которое правит во Вселенной. Я чувствую себя христианином, но считаю объективно неправильным утверждение, что якобы существует единственный предопределенный Путь. Думаю, что христианство является одной из возможных, этически позитивных духовных практик, и не годится никому утверждать, что оно является единственно правильным. Ведь две трети населения нашей планеты придерживаются иных религиозных взглядов! И нельзя сказать об иудеях, буддистах или мусульманах, что они менее ценны. Мы повторили бы ошибки религиозных фанатиков Средневековья. Основой всех религий является космическое сознание, но оно может трансформироваться в образы Иисуса, Аллаха или Будды. Существуют разные пути, но цель — едина. Эта цель дала название моей галерее.

* * *

Итак, я постаралась рассказать о микрокосмах двух наших замечательных современников. Об одном — молодом, открытом, огненном духе, характеризующем, по моему мнению, дух России; и другом — спокойном, уравновешенном, соответствующим более древнему духу благородной Праги. Оба художника творят в разных условиях, несут свой свет людям, как умеют — честно и бескорыстно.

Уже прощаясь с Гайнеем, я спросила: не ожидается ли в ближайшее время выставка его картин в Москве? Он ответил, что она состоится в мае —июне в Чешском Культурном Центре. В мае — июне же в Духовном Центре Возрождения «Свиблово» будет проходить и вторая выставка работ Владислава Сидорова. Совпадение? Остается только пожелать, чтобы обязательно состоялась встреча и самих художников.

Прага — Москва