Дельфис

1. В саду Магдалы

Фалес Аргивянин — Эмпедоклу, сыну Милеса Афинянина, о Премудрости Великого Галилейского Учителя — радоваться! Слушай, друг мой внимательно, ибо вот — никогда быль более странная, более таинственная не тревожила ухо смертного Быль, говорю я, Фалес Аргивянин, а не легенда!

Когда Маяк Круга Вечности¹ увенчал своим бледным лучом мое чело, как знак Высшего Посвящения Фиванского Святилища, я, Фалес Аргивянин, и Клодий Македонянин, удостоившийся той же степени, то мы приняли из рук Великого Иерофанта питье Кубка Жизни, и он послал нас в таинственное убежище к Сыну Мудрости — Гераклиту, коего людская молва нарекла Темным, ибо не понимала ни его, ни его учения.

Сколько протекло лет, пока мы впитывали его мудрость, сколько раз покидали убежище, чтобы нести людям положенные крохи знания и вновь возвращались обратно, — нет надобности считать. В один из таких промежутков, когда я был в мире под личностью философа-Стоика, я нашел и тебя, друг Эмпедокл, около мудрого Сократа и завязал покрепче те нити, кои связывали нас от времен почивающего под волнами океана Города Златых Врат².

Однажды мудрый Учитель призвал нас к себе и сказал:

— Идите в Мир — приветствовать от моего имени нового Нашего Учителя, грядущего в мир. Я не скажу вам, где вы найдете Его. Ваша собственная Мудрость да будет вам указующим перстом.

— Но если этот Учитель столь Велик, — сказал Клодий Македонянин, — то почему ты сам, мудрый, не выйдешь навстречу Ему?

— А потому, — ответил нам Гераклит, — что я знаю, КТО ОН. И это мое знание говорит мне, что я не достоин встречи с Ним. А вы его не знаете, знаете только от меня, что ОН — Великий Учитель и ничего более. Только слепые могут безнаказанно глядеть на Солнце.

Я в ту пору умел еще повиноваться и молча вышел с Клодием.

На другой день верблюды уносили нас к северу, к святилищу черноликой Иштар. Там последние черные жрецы, молчаливые, как камни пустыни, направили нас к Великому Центру, чье имя — Молчание, счет годам которого утерян планетным календарем, и чье назначение — ждать, дабы быть последним могильником Земли³. Когда мы с Клодием простерлись перед Ним во прах, Он ласково поднял нас и сказал:

— Дети! Я видел Его, когда Он был младенцем. Я поклонился Ему. Если сын мой Гераклит послал вас к Нему — идите. Ныне Он уже сеет семя. Но помните, дети, когда вы найдете Его — вы потеряете все.

Больше ничего не сказал нам Сын Утренней Звезды, чье имя Молчание, чье бытие — тайна, чье назначение — быть восприемником и могильщиком Земли, чье наименование — Жрец Неизреченного.

Ничего не сказал Он — только указал рукой на север. Снова затерялись мы в пустыне. Ни слова не говорили мы — только ловили знакомые нам токи мудрости. Мы не боялись «потерять все», ибо умели повиноваться... И вот достигли мы Палестины, откуда, казалось нам, исходили токи, так странно перемешанные с флюидами народа — служителя лунной силы. Мы задыхались в густой атмосфере их храмов, где царила ложная Мудрость, Лицемерие и Жестокость. Мы говорили с их жрецами — хитрыми, богатыми людьми, мы спрашивали их — нет ли между ними мудрых Учителей. Случалось, нам указывали на таких, но увы, мы находили людей только более лживых и более глупых, чем толпа, и еще более жестоких. Народ, простой народ, забитый и одураченный жрецами, охотно делился с нами своими преданиями, полными суеверия и искажения. Но я, Фалес Аргивянин, и Клодий Македонянин, слышали здесь отзвуки Великих Сказаний Красной Расы преломленные в научных призмах солнечной Халдеи исковерканные диким невежеством иудеиских жрецов, жал кого наследия Ренегата и безумца Козароифа. Но народ этот ждал Учителя, — но Учителя в пурпуре и броне, долженствовавшего, по их мнению, отдать мир под главенство их алчных жрецов. Ничего не знал он об уже пришедшем Учителе. Но вот однажды услышали мы от одного знатного иудея, родившегося и жившего почти всю жизнь в Афинах, такую речь:

— Я, Никодим, могу указать вам, философы, на одного странного человека- Живет он в пещере на берегу Иордана Пойдите к нему и задайте нужные вам вопросы. Он гол и нищ, ученики его дики видом и нелюдимы. Имя ему Иоанн. Идите скорее, а то я слышал, будто отдано приказание заточить его под стражу за непрестанные нападки на жрецов и даже на самого царя. Однако, философы, — с улыбкой добавил Никодим, — едва ли вы найдете в нем нужное. Но почему же вам не познакомиться с тем, кого наш народ называет пророком?

И мы увидели этого Иоанна. Он был поистине страшен: лишенное покрова худое изможденное, волосатое тело, черные когти, пучки никогда не чесанных длинных волос и бороды ниспадали на его плечи и грудь, голос был хрипл и криклив. Мы узрели его, сидевшего на камне на берегу реки перед толпой коленопреклоненного народа. Он размахивал руками и неистово с пеной у рта изрыгал проклятия и ругательства. Он призывал на несчастное людское стадо гнев Божий, он грозил ему, жалкому, грязному, голодному, страшными муками. Покорно, рабски слушал его народ...

Но мы, на чьем челе горел Маяк Круга Вечности, видели и его огненные глаза, в которых горел священный огонь Сынов Жизни, видели его флюидические истечения, в коих не было ничего похожего на флюиды человека. И я, Фалес Аргивянин, и Клодий Македонянин поникли головами, размышляя о неведомых нам путях, какими Единыи и Совершенный шлет свои токи миру материи, ибо вот перед нами под грязной оболочкой был несомненно Сын Жизни, а не человек⁴.

— Мы приблизились, Аргивянин, — сказал мне Клодий, — это ли не цель наших скитаний?

Но я, Фалес Аргивянин, был холоднее и спокойнее Клодия, и мой не столь горячий и быстрый разум был более земным и потому — увы! — более мудрым.

— Учителем может быть только человек, Клодий, — ответил я. — А это Сын Жизни.

Мы дождались, пока тот, кого называли Иоанном, погрузил всю толпу в воды Иордана, и она, обруганная, оплеванная и мокрая телом, но счастливая духом, пошла с пением каких-то негармоничных песнопений к городу. Мы спокойно подошли к пророку, оставшемуся в одиночестве на берегу мелководной и грязной реки.

Я, Фалес Аргивянин, поднял руку и обдал затылок и спину Иоанна потоками приветственного тепла Святилища и произнес на таинственном языке сокровенной мудрости формулу, призывающую Сынов Жизни. И он медленно обернулся к нам. Несказанным добром светились теперь за минуту перед тем грозные глаза. Не выразил он ни удивления, ни неожиданности.

— Что нужно от раба Господня сынам Земной Мудрости? — прозвучал тихий и гармоничный голос, только что неистово и страшно гремевший проклятиями и ругательствами.

— Мы ищем Великого Учителя, — ответил я Фалес Аргивянин Мы несем ему привет Святилища и Убежища. Где найти нам Его?

Кротко и любовно глядел на нас Сын Жизни, в человеческой оболочке — Иоанн.

— А знаете ли вы, что потеряете все, когда увидите Его? — спросил он.

— Да, — ответили мы, — но мы пришли. Мы лишь послушные ученики Святилища. И затем, разве плачет вода, когда выпаренная лучами Солнца, поднимается кверху, теряя свои водные качества?

Ласково улыбнулся Иоанн.

— Воистину мудры вы, благородные греки, — ответил он. — Как вам найти Учителя? Идите в Галилею. Пусть Всеблагой благословит вас встречей с Иисусом Назарянином...

И он, возвратив нам мир наш, ушел.

И я, Фалес Аргивянин, сказал Клодию Македонянину:

— Сдержи полет своего ума, Македонянин, ибо вот раз Сын Жизни принимает грязное и отвратительное обличье иудейского прорицателя, то чем должен явить себя Учитель? Не смотри на звезды, смотри на Землю — в прахе земном должна явиться Истина.

И вот мы поздним вечером приблизились просто, ибо все в мире Всевышнего просто. Был вечер, и была полная луна Нам сказали:

— Иисус Назарянин, которого вы ищите, прошел в дом воскрешенного Им от смертного сна Лазаря. Вот дом этот.

Густой сад окружал дом. Когда мы вошли в сад, нам преградили дорогу два человека — один во цвете мужской силы, грубый и сумрачный, другой — юноша, кроткий, с длинными льняными волосами, ниспадающими на плечи.

— Что вам нужно, иноземцы? — грубо спросил первый.

— Видеть Великого Учителя, — ответил Клодий Македонянин.

— Учитель пришел не для вас, язычники, — сердито сказал иудей — Вы недостойны видеть Его Идите прочь отсюда...

— Я вижу, что ты, муж, человек святой и праведный, — ответил я, Фалес Аргивянин. — Что к твоей святости и праведности даст Учитель? А мы — язычники и бедные невежественные грешники — мы-то и хотим поучиться у Учителя Хотя бы затем, чтобы стать такими святыми и праведными, как ты, муж великий и благой...

Тогда юноша быстро дернул за рукав растерявшегося и глядевшего на меня сердито иудея. Он шепнул ему что-то и затем, ласково улыбаясь, сказал мне:

— Не трать, благородный чужестранец, стрел твоего аттического остроумия на унижение бедного иудея. Присядьте на эту скамью, я сейчас пришлю вам одного нашего товарища, ему скажете все, что вам нужно ...

Мы, усталые, опустились на скамью. Но огнем великим горело сердце Клодия Македонянина и дивным светом заливало мой, Фалеса Аргивянина, мозг: мы знали, что нашли Учителя, ибо вот — разве мог скрыться от глаз Посвященного поток мерцаний Вечности, разливающийся над скромным масличным садом в Магдале? И вот предстал перед нами муж в чистой белой одежде, с печатью тихого разума на челе; и над этим челом таинственно горел знак Посвящения Красной Расы — чьи святилища таила в себе далекая Азия — оттуда пришел к нам трижды Величайший, где мудрые населяют целые города и где установлено Владычество Треугольника⁵.

И увидели мы, что для него не тайна наши знаки Маяка Вечности. Он поклонился нам и сказал:

— Привет вам, братья из Фив. Я — Фома, смиренный ученик Того, Кого вы ищете. Поведайте мне цель вашего путешествия. Кто послал вас?

И полился разговор, ведомый на священном языке Святилища Мира. В какой-нибудь час мы узнали от брата Фомы то, что предшествовало появлению Учителя, и как, и чем угодно Ему было открыться в Мире... Великое, благоговейное удивление охватило нас: ибо вот, мы, приученные искать малое в великом, как могли мы вместить в Малом — Великое?

— Поистине, — пылко воскликнул Клодий Македонянин, — Учитель этот вместил в себя все сказания и мифы мира!

— И претворил их в истину, — сказал я, Фалес Аргивянин. — Или ты, Клодий, забыл, что сказал нам Великий Гераклит? Или забыл, как Жрец Неизреченного, чье имя — Молчание, поведал нам о поклонении Учителю при Его Рождении? Готовься увидеть Самую Истину, Македонянин...

Фома встал и поклонился мне, Фалесу Аргивянину:

— Я более не имею ничего сказать вам, братья, — молвил он. — Ваша мудрость вам поистине служит маяком... Я иду предварить Учителя.

Как только он ушел, я, Фалес Аргивянин, призвав Таинственное Имя Неизреченного, погрузил себя в созерцание Грядущего, и мне дано было увидеть Нечто, что легло в основу всего того, что время принесло мне.

Когда я открыл глаза, передо нами стояла женщина, еще молодая, красивая, с печатью Великой Заботы на лице.

— Учитель призывает вас, иноземцы, — тихо произнесла она. Мы последовали за ней. Клодий Македонянин — торопливо, не умея сдерживать порыва горячего сердца, а я, Фалес Аргивянин, спокойно, ибо разум мой был полон великого Холода Ужасающего Познания, данного мне в коротком созерцании Грядущего. Холод всего мира нес в себе я — откуда же было взяться теплоте?

Так вступили мы на террасу, освещенную луной. В углу ее, в полумраке от тени маслины сидел Он, Учитель.

Вот что я, Фалес Аргивянин, увидел. Он был высокого роста, скорее худ. Простой хитон с запыленным подолом облекал Его плечи; босые ноги покоились на простой циновке из камыша; волосы и борода темно-каштанового цвета были расчесаны, лицо худое и изможденное Великим Страданием Мира, а в глазах я, Фалес Аргивянин, увидел всю Любовь Мира. И понял все, независимо от того, что открыло мне, как Посвященному, духовное окружение Учителя.

А Клодий Македонянин уже лежал у ног Учителя, лобызая их и оглашая рыданиями сад и террасу. Рука Учителя ласково покоилась у него на голове. А приведшая нас женщина полуиспуганно, полунегодующе глядела на меня, Фалеса Аргивянина, спокойно стоящего перед лицом ее Учителя.

Тихой небесной лаской обнял меня взгляд Любви Воплощенной. Голос, подобный голосу матерей всего мира, сказал:

— Садись около, мудрый Аргивянин. Скажи, зачем ты искал Меня? Я не спрашиваю об этом твоего друга... Его рыдания говорят мне все. А ты?

И я, Фалес Аргивянин, сел одесную Бога, ибо холод всего мира был в разуме моем.

— Я пришел к Тебе, Неизреченный, — спокойно ответил я, — и принес Тебе привет от Учителя Моего, Гераклита. Я принес Тебе привет от того, чье имя — Молчание. Я принес привет от Святилища и Убежища. Я пришел к Тебе, дабы потерять все, ибо вот — я ношу в себе холод великого познания...

— А почему же товарищ твой, потеряв все, несет теперь в себе тепло Великой Любви? — спросил меня тихо Он.

— Он же не видел того, что видел я, Неизреченный, — ответил я спокойно.

— И ты, мудрый Аргивянин, узнал Меня, если называешь Меня так?

— Тебя нельзя узнать, — ответил я. — Узнать можно только то, что Тебе угодно явить нам. И вот, я ничего не прошу у Тебя, ибо потерял все и не хочу иметь ничего.

И тихо-тихо коснулась моей головы ласковая рука Его. Но холод Великого Предвидения царил в сердце моем, и я, Фалес Аргивянин, сидел спокойно.

— Мария! — раздался голос Его. — Пусть цветок Любви Божественной, распустившийся в сердце твоем, скажет тебе, кто из сих двух больше любит и больше знает Меня?

Глаза женщины вспыхнули.

— Учитель! — едва слышно сказала она. — Любит больше этот, — указала она на Клодия, — а этот ... этот... мне страшно, Учитель!!!

— Даже Божественная Любовь испугалась твоего великого страдания, Аргивянин, — сказал Он. — Блажен ты, Аргивянин, что полно мужества сердце твое, и выдержало оно предвечный холод познания, имя которому — Великое Страдание...

— Учитель! — страстно прервала Его женщина, — но этот, этот, кого Ты называешь Аргивянином, он ближе Тебе!

Улыбка тронула уста Назарянина.

— Ты верно сказала, Мария, — промолвил Он. — Аргивянин ближе Мне, ибо вот он ныне предвосхитил в сердце своем то, что скоро перенесу Я. Но он — только человек... Итак, Клодий, — обратился Он к Македонянину, — ты идешь за Мной?

— Я твой, Учитель! — ответил рыдающий Клодий.

— Я беру тебя к Себе... — И рука Неизреченного властно загасила горевший над челом Клодия Маяк Вечности. — Я загасил Крест над челом твоим и возлагаю его тебе на плечи. Ты пойдешь и понесешь Иго Мое и Слово Мое в неведомые страны. Люди не будут знать и помнить тебя; мудрость твою Я заменю любовью. Под конец жизни твоей, крест, который Я возлагаю на тебя, будет твоим смертным ложем, но ты победишь смерть и придешь ко Мне. Отныне Я разлучаю тебя с твоим товарищем — ваши пути разделены.

— А ты, Аргивянин, — обратился ко Мне Неизреченный, — ты тоже потерял все... Что же дать тебе взамен?

— Я видел Тебя и говорил с Тобой, — спокойно ответил я. — Что можешь дать мне еще?

С великой любовью покоился на мне взгляд Неизреченного.

— Воистину освящена мудрость людская в тебе, Аргивянин, — сказал Он. — Ты тоже идешь за Мной.

— За Тобой я не могу не идти, — согласился я. — Но я никогда не пойду за теми, кто идет за Тобой.

— Да будет так, — печально сказал Назарей. — Иди, Аргивянин. Я не гашу Маяка Вечности над челом твоим. Я только возвращаю тебе срок человеческой жизни. Я не беру твоей мудрости, ибо она освящена Великим Страданием. Неси ее в бездны, куда ты, мудрый, понесешь свой Маяк. Возвратись к Учителю своему и скажи ему, что Я повелеваю ему ждать, доколе не приду опять. Не ходи к тому, чье имя — Молчание, ибо Я всегда с ним. А потом возвратись сюда и переживи конец Мой, ибо только конец Мой снимет с тебя тяжесть великого холода познания...

И я, Фалес Аргивянин, встал и оставил Клодия Македонянина у ног Назарея, медленно поклонился Ему и сошел с террасы. На дороге мне попалась группа молчаливых учеников. И вот тот, который так грубо встретил меня, отдалился от нее и, подошедши, сказал:

— Господин! Если я обидел тебя — прости меня.

И я, взглянув на него, увидел в глубине его очей вражду и непримиримость.

— Нет обиды в душе моей, иудей, — ответил я. — Погаси горящую в очах твоих вражду Любовью Твоего Учителя. А пока... Мы еще увидимся с тобой, когда страдание твое будет больше моего. А пока... О Премудрости Великой Богини Афины Паллады — радуйся, иудей, ибо вот она, великая, открыла мне, что между шипами Венца Учителя твоего будет и твой шип, шип великого предательства Неизреченного!!!

Как ужаленный, отскочил от меня иудей. Со страхом расступились ученики передо мною, Фалесом Аргивянином, несшим великий холод познания в умершей душе своей. Только один Фома с другими молодыми учениками последовали за мною до выхода из сада. Здесь Фома простерся передо мною, Фалесом Аргивянином, и сказал на языке тайного знания:

— Великая Мудрость Фиванского Святилища ныне освящена в тебе светом неизреченным, Аргивянин Ей кланяюсь, кормилице моей, ибо вот мы братья по ней...

Спокойно стоял я, и ко мне прикоснулся молодой ученик, застенчиво улыбаясь:

— Я чувствую твое великое страдание, Аргивянин, и мне жаль тебя. Возьми эту розу из сада Магдалы. Пусть она согреет моей посильной любовью твое холодное сердце. Не отвергай дара моего, Аргивянин, ибо роза эта сорвана Учителем, и оба мы — ученики Его...

Я взял розу, поцеловал ее и, спрятав на груди, ответил:

— За любовь твою даю тебе старый мир мой, ибо его уже нет в душе у меня. Он около меня — возьми его. Мы еще увидимся с тобою, и я назову тебе место Убежища, дабы ты мог посетить Учителя моего Гераклита, ибо вот я вижу, что ваши жизни сходятся в одной точке — его, великого глашатая Звезды Утренней, и твоя — великий Апостол Неизреченного! Но ты ошибаешься — я не ученик Твоего Учителя, я не могу быть им, ибо я знаю, кто Он...

И я покинул Палестину.

Прибыв в тайное Убежище, узрел я своего Учителя, который в великом смятении бросился ко мне.

— О Аргивянин, — воззвал он. — Наши сердца связаны цепями Духа, и вот, что за холод смерти идет от тебя? Моя Мудрость не могла проникнуть за круг Великого Учителя, и я ничего не знаю, что было с тобою. Расскажи мне все, Аргивянин!

И я, встав у колонны, медленно рассказал ему все. И вот я видел Великого Гераклита, простершегося у ног моих.

— Привет тебе, Фалес Аргивянин, мудрый ученик мой, сидевший одесную Бога! — возгласил он. — Благодарю тебя за Великий Крест ожидания, принесенный тобой мне от Него, Неизреченного!!! Да будет воля Его!!!

И я Фалес Аргивянин, покинул без сожаления Учителя, ибо что было в Нём мне, носившему великий холод предвиденья в душе своей!

Я отплыл в Элладу и там, в тиши Святилища Гелиона, громко воззвал к Афине Палладе, и она, Лучезарная, пришла ко мне, Фалесу Аргивянину, в ночной тиши прохладной рощи, у корней священного платана.

— Я слышала зов мудрого сына Эллады, любезный сердцу Моему, — сказала Богиня. — Что нужно тебе, Сын мудрости, от матери твоей?

И я, Аргивянин, вновь повторил ей все, что было со мной. Задумчиво слушала меня Мудрая Паллада, и вот ее материнская рука была на холодном челе моем.

— И ты, Аргивянин, пришел ко мне сказать, что отрекаешься от меня? — сказала она. — Да будет! Тебе, сидевшему одесную Бога не место у ног моих. Но, Аргивянин! Кто знает, не встретишь ли ты и моей части там, когда исполнится страшное предвидение твое? Не мелькнут ли тебе мои очи под густым покрывалом еврейской женщины? Кто знает, Аргивянин! Велика холодная мудрость твоя, сын Эллады, но ведь мы, небожители, знаем все же больше тебя. Ты оставил Клодия у ног Неизреченного? Но знаешь ли ты, что я сидела у этих ног ранее его тогда еще, когда заря жизни не занималась над нашей планетой? Посмотри, Аргивянин! — И Мудрая указала мне на Млечный Путь, — сколько садов Магдалы разбросано по Палестинам небесным?⁶ Почему я не могла быть когда-нибудь скромной Марией в них? Подумай, Аргивянин, времени у тебя хватит, любимый, мудрый сын мой, сын любимой мною Эллады, сидевший одесную Бога. Вот я принимаю отречение твое, ибо предвижу еще более великое отречение, зреющее в сердце твоем Воистину, ты не можешь не идти за Ним но никогда не пойдешь с теми, кто идет за Ним.

И богиня слегка коснулась рукой розы, данной мне в саду Магдалы, и снова расцвела роза, и воскресшая любовь горячей волной хлынула в грудь мою, но встретив Великий Холод предвиденья — остановилась.

Ушла Богиня, и я остался один со своими думами под священной тенью платана. Я порвал связи с Мудростью, порвал связи с Богами. Осталось порвать последнюю связь — с человечеством. И я, Фалес Аргивянин, спокойно пошел к этой последней цели.

И вот я снова пришел в Палестину. Тут под покрывалом знатного араба я встретил того, кто мудро правил некогда Расой Черных, и вместе с тем, чье имя — Молчание, поклонился младенцу Христу Он не удивился тому, что я не отдал ему, Великому, должного поклонения ибо перед ним раскрыты все тайны. Его взор, спокойно следивший за пениями манвантар, с участием покоился на мне.

— Фалес Аргивянин, — сказал он мне, — я вижу тебя идущим по чужой стезе... Ты, сохранивший навеки Маяк Вечности на челе своем, еще встретишься со мной в безднах, и мы поработаем с тобой во имя Того, одесную Которого сидел ты в скромном саду Магдалы.

Друг Эмпедокл! Повторять ли тебе то, что уже знаешь ты о величайшем предательстве, когда-либо бывшем в безднах мирозданья, о величайшем преступлении — о распятии человечеством своего Бога? Нет, я не буду тебе повторять этого. Скажу только, что у подножья Креста был я, Фалес Аргивянин, вместе с былым правителем Черной Расы, и на нас с несказанной любовью покоился предсмертный взор распятого Бога. И взор этот растопил холод моего познания и снял оковы льда с моего сердца, но не изменил решения моей мудрости.

И в том саду, где Он был погребен и воскрес, я встретил скромную иудейскую женщину, из-под покрывала которой на меня глянули очи Богини Афины Паллады. Имя ей было — Мария. Еще другое имя ее сообщил мне молодой Иоанн, ученик Распятого, но уста мои хранят тайну этого имени. И видел я того ученика, который так грубо разговаривал со мною в саду Магдалы. Он бежал, весь облитый потом, с выпученными от ужаса глазами и с пеной у рта. Он рычал, как дикий зверь, и, увидев меня, простерся ниц и завопил:

— О мудрый Господин! Помоги мне, ибо я предал Его, и муки всего мира терзают сердце мое!

И я, Фалес Аргивянин, молча подал ему веревку и указал на близстоящее дерево.

Он завизжал и, схватив веревку, кинулся к дереву... И я спокойно смотрел, как в лице иудея этого принимало смерть все ненавистное мне человечество.

Ученики Распятого просили меня остаться с ними, но я, Фалес Аргивянин, покинул их и пошел к тому, чье имя — Молчание, сказав Ему:

— Царь и Отец! Вот я, Фалес Аргивянин, сын свободной Эллады, посвященный Высшей степени Фиванского Святилища, потомок Божественной Династии Города Золотых Врат, отрекаюсь ныне от Тебя, Царя и Отца, отрекаюсь от человечества Моя Мудрость мне открыла, что Владыка Воздушной стихии принимает дух мой. Отпусти меня, Царь и Отец!

И Он отпустил меня, ибо на то было благословение Распятого. Много лет спустя я встретил на пути моего полета комок человеческого света. То был товарищ мой, Клодий.

Он с восторгом рассказал мне, как был распят на кресте во имя Иисуса и как на земле были замучены его мать и сестры, и как он Клодий Македонянин, сам помогал им идти на мучения.

Тогда уже не было холода спокойствия в моем стихийном сердце, и я ответил ему:

— Привет тебе, Клодий Македонянин, мудрый ученик человеческой мудрости и дитя Любви человеческой! Да как же мне, бедному стихийному духу, не приветствовать тебя, Свет человеческий, за то, что ты, предав на распятие Бога своего, возомнил служить Ему тем, что предал на мучения и распятие мать свою и сестер своих!!! О человечество, жалкое и жестококорыстное в самом стремлении своем служить Распятому им Спасителю своему! О дети змеи, как можете вы быть птенцами голубиными!

И гремящий, и гордый своей отчужденностью от проклятого человечества я, Фалес Аргивянин, в вихре бури промчался мимо. А жалкий комок человеческого света испуганно крестил мне во след спину. Крести, крести. Неужели ты думаешь, что Маяк Вечности, горящий на моем челе, не чище твоего креста, который ты запятнал великим предательством? Нет — я получил его незапятнанным страшным преступлением и ничто человеческое — даже ваша человеческая святость — не запятнает его бледного, но благородного стихийного света.

Да будет с тобою мир Распятого Бога, друг мой!

Фалес Аргивянин

(продолжение следует)

Вступительная статья и примечания

Е.С.Лазарева

Рисунки С.Кузнецова