Дельфис

В первый раз в зал Архипа Куинджи, что в Третьяковской галерее, я попала лет че- тырнадцати-пятнадчати. До этого не видела даже репродукций его работ. Слышала только, что обязательно нужно посмотреть удивительную картину «Ночь на Днепре». О картине рассказывали, что в прошлом веке она собирала огромные очереди людей, жаждущих приобщиться к «чуду» живописи.

Вот я и отправилась в Третьяковку, чтобы самостоятельно познакомиться с этим «чудом». Но, войдя в зал художника, я сразу натолкнулась на другое полотно, глянув на которое, тут же картину «узнала», не видав ее никогда раньше. А узнала я вполне реальную, живую картину своего детства, что в шесть лет открылась мне в лесу под Ленинградом.

Мы — несколько детей и взрослых — собирали чернику. Леса под Ленинградом большие, чаще хвойно-смешанные, темноватые от густых разлапистых елей. Забежав вперёд и оторвавшись от своей компании, я вдруг вышла к ручью, широко раздвинувшему тёмный лес на две половины. И солнце, хлынувшее в эту большую прогалину, вдруг высветило сияющие стволы мощных берёз с листвой, пронизанной солнцем, у тёмного, покрытого ряской лесного ручья...

Да, на стене, словно окно в другое измерение — в моё детство, открылась мне та самая живая картина, что здесь, в зале Третьяковской галереи, называлась «Берёзовая роща».

У меня перехватило дух — от удивления и острой радости возвращения в тот счастливый миг детства! Естественно, до полотна «Ночь на Днепре» я в тот раз почти не дошла, то есть, честно говоря, картина не произвела на меня тогда должного впечатления. Я вся была во власти света «Берёзовой рощи».

Конечно же, позже я оценила и полюбила другие его шедевры, но первая моя встреча с художником сравнима была с солнечным ударом — ослепительной вспышкой счастья, какое может подарить человеку высокое искусство.

Силу того давнего своего впечатления я не могла не проверить, начиная работу над этим очерком. И вскоре уже стояла в зале Третьяковки у «Берёзовой рощи» А.И.Куинджи.

Нет, и через многие годы мощь тон солнечной радиации, сила излучения полотна на меня и мои чувства не изменились, вызывая почти прежний детский восторг. Только воспринимала я картину и другие работы художника уже более осознанно. Я поняла, что через это полотно Куинджи передаёт не своё настроение от облюбованного им пейзажа. Он передаёт нечто большее, погружая нас в океан света, чей источник, солнце, животворит и раскрывает нам всю красоту Земли. Красоту космическо-глобального характера, существующего независимо от настроения художника. Кроме, пожалуй, его восторга быть при сотворении картины своего рода преобразователем природной стихии, перенося на полотно её красоту и силу.

Сила... Вот, наверное, то ключевое слово, что определяет моё восприятие творчества художника, его судьбы и характера

Очень редко рассказывая о себе, не оставив для исследователей ни переписки, ни дневниковых записей, он как-то проговорился: «С детства привык, что я сильнее и помогать должен».

 

А.И.Куинджи. Горный пейзаж

О той огромной, безотказной помощи, что он, стаи знаменитым, оказывал и своим коллегам, и просто незнакомым людям, знал весь художественный Петербург. Но сейчас я хочу сказать о другом. Ощущение, что он — Архип Куинджи — мариупольский мальчишка, обветренный приазовскими солнечными ветрами, сильнее многих других, пришло к нему очень рано. В шесть лет, став круглым сиротой, он жил то у старшего брата, то у тётки, которые сами еле перебивались. И он, и родственники Архипа были из семьи бедного сапожника Ивана Куинджи, одно время жившего среди татар. Мариупольские греки-эллины (как гордо они сами себя именовали) относили сапожника и всю его семью к греко-татарам — самому низкому сословию здешнего населения. Может быть, и этот момент сыграл свою роль в становлении характера крепкого малыша: надеяться не на кого и надо быть сильным. О силе его хорошо знали мальчишки соседних улиц: от плечистого крепыша им доставалось как следует за котят, щенков и другую живность, какую они мучили. Архип не только отбивал животных и птиц, но и пытался их подлечить, пристроить.

С шести лет он уже пас гусей, с одиннадцати — работал на постройке церкви (подавал кирпичи), потом стал «комнатным мальчиком» у хлеботорговца Амаретти: чистил хозяевам обувь, убирался, прислуживал за столом, был «на побегушках». И при этом везде, где только мог: на глинобитных заборах — углём, на обрывках бумаг — карандашом — рисовал... На это обратил внимание его хозяин и показал рисунки своему более образованному коллеге. Тот дал пятнадцатилетнему Архипу рекомендацию и посоветовал обратиться к Айвазовскому, что жил неподалёку — в Феодосии.

Мальчик отправился к нему, полный надежд, но художник оказался в долгом отъезде, а его ученик показал Архипу, как обращаться с полотном, красками и разрешил копировать картины Маэстро.

На этом и закончилось трёхмесячное обучение юного Куинджи. Так что первой природной стихией, какую пытался юный грек, выросший у моря, перенести на полотно, была вода — море с отражённым в нём светом солнца и луны.

Вернувшись после этой учёбы в Мариуполь, Архип стал работать у местного фотографа ретушёром, складывая постепенно грош за грошиком, чтобы через год-два по-настоящему начать учиться живописи. Что же касается общего образования, то здесь у Куинджи были большие пробелы. Какое-то время за медные гроши учился он в «Вольной школе» у полуграмотного грека-учителя, а затем немного в городской русской школе.

И вот к двадцати годам, скопив на дорогу денег, Архип Куинджи отправляется в Петербург, планируя учиться живописи и зарабатывать при этом на жизнь ретушёром. Тут-то со всей полнотой проявляется и сила характера, и одарённость молодого Куинджи. Вот что рассказывает об этом лучший ученик художника Н.К.Рерих:

А.И.Куинджи. 1870-е годы

«Три раза Куинджи пытался поступить в Императорскую Академию художеств, и три раза ему отказывали. В третий раз 29 студентов были приняты, и ни один из них не оставил своего имени в истории искусства. И только ему одному — Куинджи — было отказано. Но юноша был настойчив, и, вместо бесполезных попыток, он написал пейзаж: у моря с лунной дорожкой «Татарская сакля в Крыму». Пейзаж он подарил Академии на выставку и получил две награды. Без сдачи экзаменов Академия присуждает ему звание неклассного художника и разрешает быть своим вольнослушателем». С 1866 года Куинджи — в Академии.

Естественным для бедного разночинца Куинджи, познавшего всю тяжесть борьбы за су- шествование, стало сближение с передвижниками. Сближение было не только вступлением в Товарищество, было оно идейным и творческим. Картины нищего российского села с невесёлым пейзажем, «Чумацкий тракт» с увязшими в грязи волами, были одобрены и передвижниками, и прессой.

Но, человек солнечной стихии, масштабно-монументального восприятия природы, он рвался из тесных рамок социально-художественного мировоззрения уходящего уже передвижничества. Рвался к постижению природы, к поиску новых выразительных средств, к радости света и преобразующей его силе. Преобразующей, как животворящей: разве все мы не дети солнца? Не только земли. Разве всё, что живёт на планете и дышит, не обязано также и солнцу? А сила света, преобразующая все краски земли?

 

А.И.Куинджи. Север. 1879

 «Непрерывные поиски новых световых эффектов, — пишет советский искусствовед Н.Н. Новоуспенский в своей книге о Куинджи, — позволили ему открыть в природе ещё никем не введённые до него в искусство мотивы, даже в сюжетах, многократно разработанных художниками. На Кавказе он много лет варьировал изображения снежных вершин, то освещенных малиновым светом заката, то ослепительно сверкающих под лучами полуденного солнца. И не появись эти горные пейзажи у Куинжи, утверждает Новоуспенский, едва ли были созданы замечательные Гималайские циклы его ученика Н.К.Рериха. Хотя, кто знает, может быть, к этому Н.К.Рерих пришел бы и сам, но он уже получил эстафету от своего Учителя.

Малиновый «Эльбрус вечером» был написан Куинджи в 1898—1908 годах, когда после феерического успеха его последней выставки 1882 года он совершенно перестал выставлять свои новые полотна не только на суд публики, но и на суд своих коллег — художников.

В тиши мастерской, на природе он продолжал свой бесконечный поиск. Именно тогда появилась и дивная картина «Радуга», где взаимодействие земли, воды, воздуха и солнца с невероятной силой претворяются художником в тот Космический мост, о котором так и хочется сказать строками Эдуардаса Межелайтиса:

 

...Я, как мост меж землёю и солнцем,

И по мне солнце сходит на землю,

А земля поднимается к солнцу...

Правда, в своей поэме «Человек» поэт этим мостом называет самого человека, а не радугу. Но разве в этом случае одно другое исключает? Ведь Межелайтис говорит о человеке созидающем, каким и был Куинджи, пытавшийся интуитивно передать то космическое взаимодействие земли и солнца, что вызывает в человеке чувство, которое он может испытывать от соприкосновения с реальными явлениями природы. Именно это испытываю я у картин Куинджи.

И.Е.Репин сказал: «В пейзажной живописи Куинджи был гениальный художник. Художник-но- ватор. Художник света».

Прекратив свою выставочную деятельность в 1882 году, Куинджи не ушёл от люден только в творческий поиск. Он пришёл к людям через своих учеников, величайшим среди которых стал Н.К.Рерих. Не зря называл он Архипа Ивановича своим Гуру. От него Рерих взял и развил в своём искусстве до недостижимой высоты и Космическое видение мира, и монументальную архитектонику в изображении гор и храмов, и силу света. Света как выразительного средства живописи и Света как понятия нравственно-этического Закона, какой он вместе с Е.И.Рерих принёс людям через Учение Живой Этики.

А.И.Куинджи. Красный закат

Н.К.Рерих знал и удивительную доброту своего Учителя, и аскетическую его скромность в бытовой жизни. Неоднократно наблюдал он величественно-трогательную, а иногда весёлую картину, когда Куинджи на крыше своего дома встречался с небесными странниками: голубями, воронами, воробьями, бабочками. Кормил их, лечил, а слетались к нему птицы тысячами. Видя это, молодой Рерих не мог не чувствовать какого-то особого родства своего Учителя с небом, его обитателями. Родства, которое шло от того огня, что горел в сердце удивительного художника и человека.