Дельфис

Российское Теософское Общество вне России (из главы 7)

В то время, в процессе эволюции советско-российской культуры, когда казалось, что после 1929 года у Теософии и Антропософии очень мало шансов для развития, Анна Каменская в удивительно короткий срок достигла определённых успехов в возрождении «Российского Теософского Общества вне России». За период с 1922 по 1924 годы она проследила пути российской теософской диаспоры, и ей удалось наладить контакт со многими русскими теософами, рассеянными после Октябрьской революции по всему миру. Многие русские теософы нашли убежище в национальных секциях других стран. Так например, теософский кружок в Ревеле (Таллин), возглавляемый членом старого РТО, проф. Н.Ерасси, был образован в конце 1921 года и в мае 1922 года был принят в Английскую секцию. Финская секция официально признала членство трёх отдельных российских кружков (один из них был в Куоккала; возглавлявшая его Вера Холщевникова была, в частности, приглашена для чтения лекций на студию-дачу знаменитого художника Ильи Репина)¹. Подобные кружки оказались на Дальнем Востоке (Владивосток, Тяньцзин, Шанхай, Ханькоу и Гонконг), в Берлине, Париже, Лионе, Флоренции, Турине, Константинополе, Сан-Франциско, Бруклине, Батавии (Джакарта), а также в различных городах Южной Америки. Каменская получала сообщения о деятельности всех этих кружков.

Летом 1924 года м-м Безант и Теософский Совет разрешили Анне Каменской образовать, под эгидой главного общества, Русское Объединение в качестве предварительного шага для его последующей официальной регистрации как Российского Теософского Общества вне России (РТОв.Р.). М-м Безант назначила Каменскую председателем этого Объединения и полностью уполномочила её действовать в интересах Теософского Общества. Членство в Русском Объединении было не по заявлению, а по рекомендации. Было решено, что русские теософские кружки, входящие в другие национальные секции, будут поддерживать в них своё членство и одновременно участвовать в работе Русского Объединения. Не было никаких членских взносов; в любом случае, в большинстве своём оставшиеся без средств русские эмигранты не могли бы позволить себе этого.

Потеряв на волне истории одну организацию, российской культуры, когда казалось, что Каменская, полная решимости, с хорошим опытом - организатора, преуспела в создании другой. В декабре (24—31) 1925 года на 50-м ежегодном конгрессе Теософского Общества в Адьяре, Генсовет Теософского Общества одобрил прошение Русского Объединения о признании его в качестве Русской национальной секции. И 1 января 1926 года Каменская получила грамоту, подписанную м-м Безант, удостоверяющую полномочия Российского Теософского Общества вне России. Этот документ разрешал русскому обществу сохранить свой исторический статус в качестве 40-й национальной секции, зарегистрированной главным обществом (к 1925 году оно имело 41 национальную секцию). Во время получения этой грамоты РТОв.Р. имело 10 отделений, 20 центров и 175 зарегистрированных членов². Русская секция была единственной национальной секцией, не имеющей отечества; но и в этих обстоятельствах она с энтузиазмом участвовала в международной деятельности.

Важнейшим средством Каменской в возрождении РТОв.Р. был её новый журнал «Вестник»: Satyat Nasti Раго Dharmah — «Нет религии выше Истины». Его первый выпуск появился в апреле 1924 года; он был одобрен Теософским Обществом и имел финансовую поддержку и от Европейской Федерации (организации европейских национальных секций), и от частных пожертвований. Скромный журнал, примерно в дюжину страниц, издавался в Брюсселе и распространялся бесплатно. Но он быстро удвоился в объёме. Его формат был, в сущности, тем же, что и у его санкт-петербургского предшественника; он начинался редакционной колонкой Каменской «На Страже» и включал короткие оригинальные статьи русских членов, поэмы Вл.Соловьёва, Константина Бальмонта, Макса Волошина, Александра Пушкина и др., жемчужины восточной и западной мудрости, переводы из западной теософской классики и выступлений президента, хронологию теософского движения, А.Каменская и Ц.Гельмбольдт редактировали его вместе и были главными сотрудниками. «Я получаю письма и запросы почти из всех стран Европы, — писала Каменская в своей первой редакционной статье, — они приходят также из Америки и Китая. И все они говорят о страшной духовной изоляции и острейшем голоде на книги» («Вестник», Женева, 1 апр. 1924, с. 1). Русские теософы, разбросанные по всему миру, жаловались на недостаток классических теософских текстов на русском языке, а также книг дореволюционных времён, на нехватку материалов для дискуссий. Очевидно, что для усиления нового общества задачей первостепенной важности было создание русской типографии по изданию теософской литературы. Императивом была бережливость и экономия драгоценных ресурсов: работа над переводами и издательские усилия обязаны были быть чётко скоординированными, чтобы избежать дубликатов и излишних трат. Для этой деятельности никто не был размещён лучше, чем Каменская в Женеве. Со временем она координировала издательскую работу трёх главных русских теософских типографий в Брюсселе, Женеве и Таллине. Меньшие типографии действовали в Китае, а также в Праге и Париже.

Женевский «Вестник» был бледной копией санкт-петербургского издания. Теософская эмиграция не дала ни одного оригинального мыслителя на уровне П.Д.Успенского или Павла Батюшкова; даже переводные статьи были малоинтересными. Лучший ум, представленный на страницах журнала, являла сама Анна Каменская; её почти исключительной заботой было сохранить движение: она издавала «Вестник», вела обширную переписку, много разъезжала и читала лекции. На страницах журнала царила духовная сентиментальность и эмигрантская ностальгия.

Анна Каменская и верная Цецилия Гельмбольдт продолжали традиции Российского Теософского Общества, созданию которых они сами способствовали в Санкт-Петербурге. К ним присоединилась Елена Писарева; после огромных трудностей в конце 1922 года ей удалось уехать из Советской России к своей дочери в г. Удине на севере Италии. Все три женщины были вовлечены в филантропическую деятельность по оказанию международной помощи. Женевские теософы, особенно Каменская, были заняты в разнообразных проектах этого рода, финансируемых Лигой Наций; свою теософскую работу по оказанию помощи они координировали с Международным Бюро для беженцев Лиги Нансена, находящимся в Женеве. Многие русские теософы были связаны с различными благотворительными и патриотическими группами; они выступали за труд, мир, права человека, заботу о животных, за развитие образования, филантропию и вегетарианство.

^{А.Безант, Г.Олькотт и У.Джадж в Лондоне}

Каменская несла многие общественные обязанности как для Теософского Общества, так и многочисленных социальных организаций, с которыми она сотрудничала. Вдобавок ко всем её другим обязанностям, она вела Международный Теософский Центр в Женеве (поддерживаемый Европейской Федерацией) со дня его основания в 1928 году и до его закрытия декадой позднее. Она не забывала и о своём собственном интеллектуальном росте: 17 июня 1926 года в университете Женевы Каменская защитила докторскую диссертацию на тему: «Бхагавадгита, её роль в религиозном движении Индии и её единении». В течение следующих 25 лет она, будучи приват-доцентом, преподавала в университете; её специальностью была философия индуизма.

Каменская жила и трудилась вместе со своей подругой детства Ц. Гельмбольдт; их женевская квартира на ул. Шербульез,2 была и центром РТОв.Р. Гельмбольдт помогала ей редактировать «Вестник» и руководила русской теософской ложей «Джордано Бруно» в Женеве. В 1933 году к ним присоединилась Елена Павловна Соловская, одесский теософ, участвовавшая в основании ложи «Ярослав Мудрый» в Белграде, где действовала большая и активная русская община изучающих эзотерические знания³. В связи с усиливавшимся нездоровьем Гельмбольдт, Соловская взяла на себя многие её обязанности. Три женщины жили в своей теософской квартире, которую Соловская называла «оккультным женским монастырём».

За годы своего 15-летнего существования оптимизм «Вестника» в отношении России и будущей там теософской работы не дрогнул ни разу. Преданные члены РТОв.Р. верили, что всё совершаемое ими в изгнании было лишь подготовкой к той великой роли, которую они будут призваны играть на Родине, ибо время приближается, когда они должны будут вернуться и осуществлять Революцию Духа. Исторические события получали объяснения в соответствии с принципами теософской космологии: «Европейская война, Русская революция, необычайные размеры мировой катастрофы, проходившей на наших глазах, — писала Елена Писарева, — отозвались в моём воображении в виде образа космической Пралайи, которая отделяет одну Манвантару от другой» («Вестник», Женева, 1 апр. 1924, с. 6). Мировая война, революция, гражданская война, — всё это воспринималось как отражение в материальном мире очистительной катастрофы, возвещавшей конец одного цикла и, после периода обскурации, начала нового, высшего цикла, в котором Россия выполнит свою дхарму (долг), достигнет «высшей правды», выражающей её космическую миссию и, наконец, возвестит своё духовное «слово»⁴. Всё это уже было предсказано Е.Блаватской, А.Безант и Р.Штайнером (задолго до 1917 года он сделал несколько предсказаний о катастрофе, которая настигнет Россию). Славяне должны быть народом следующей (шестой) расы; у них блестящее будущее⁵. Мировая катастрофа только возвещала конец Пятой подрасы Арийской Расы, так долго господствовавшей в мировой эволюции. Согласно космологической модели, за коротким периодом обскурации последует подъём славян и выполнение ими их космической миссии. Гармонично сочетая fin de siecle (конец века) Российского тысячелетия и мессианизм с буддистской космологией, теософы верили, что эта миссия должна осуществиться.

О том, что это не большевизм, они знали твёрдо. Большевики были той злой силой, которой дала волю плохая карма русской нации, чтобы опустошить греховную и виновную землю России. Но большевизм был только временной химерой; «огромные возможности» России находятся ещё в скрытом состоянии. Теософы видели в большевиках силу, бессознательно работающую на миссию России и даже интерпретировали советский молот и серп как тайные символы кузнечного искусства, намекая на будущую трансмутацию и трансформацию. Правление большевиков явится тем очищающим огнём, пройдя который, должна будет выковаться новая чистая Россия.

Спасение России лежит в признании ею высшей Истины и в осуществлении космической миссии, или её дхармы. Восприятие российскими теософами этого долга не изменилось со времени основания Общества; долг России состоял в том, чтобы быть мостом между Востоком и Западом. «Мы, славяне, — восклицала Каменская, — являемся стеной между Востоком и Западом и должны петь нашу подлинно самобытную песнь, изливающуюся из нашей души, и тем самым строить мост, через который пойдут нации Востока и Запада и сольются в единую великую, дружескую, универсальную семью» («Вестник», Женева, 7 дек. 1924, с. 4). Образ России — моста между Востоком и Западом стал главной метафорой российской теософии в эмиграции.

Речь Анны Каменской на Венском Теософском Конгрессе «Международная миссия славян» имела ключевое значение для русских зарубежных теософов; она была напечатана в «Вестнике» в начале 1925 года и внимательно прочитывалась в различных теософских группах, становясь неписаным законом для движения. «Славянская раса не знает своей судьбы, она живёт в ожидании, она принадлежит будущему, — писала Каменская, давая полный простор надеждам и страстным желаниям эмиграции. — Само название "славяне" окружено тайной; ибо, с одной стороны, оно напоминает о вечной карме страдания и рабства (esclave), в то время с другой, как бы возвещает великолепное (славное) будущее» («Вестник», Женева, 1 янв. 1925, с. 4). Далее Каменская соотносила славянство и «славу» со «словом», создавая таким образом почти мифическую троицу концепций, отвечающую националистским и мессианским мечтам русской эмиграции (такие тройные формулировки были типичными для российского религиозного ренессанса). Свою речь она заключала победной песней мистицизму, интуиции, энтузиазму, любви и духовности, которые она полагала неотъемлемой частью славянской души.

Каменская хвалила славянское презрение к материальным благам. Подобное отношение, она подчеркивала, позволило многим русским интеллектуалам видеть в конфискации их собственности справедливый акт и начало Новой Эры. <...>

Страстно преданная индийской культуре, Каменская определённо чувствовала, что в славянах «ещё живут древние арийские традиции и дух ведических героев». Славяне — молодая раса, напоминала она, они ещё многому должны поучиться, но со временем поймут ответственность, связанную с их свободой, достигнут самосознания и поймут свою судьбу, свою дхарму, которую им предназначено осуществить всем вместе. «В этот час, — предсказывала она, — распятая Россия сойдёт с Креста, к которому она была пригвождена в течение этих лет неописуемого страдания, и создаст долгожданный мост, объединяющий Восток и Запад» («Вестник», Женева, 2 фев. 1925, с. 9).

Если Каменская и критиковала славянскую душу, то лишь за её неразборчивый идеализм и экспансивность характера. Она предостерегала против тенденции славян пытаться реализовать свою собственную правду, создать небеса на земле по их собственному образу и — не важно какой ценой. При этом, однако, не было никакой гарантии в том, что то, что славянская душа принимала с такой страстью, было на самом деле Истиной (если, конечно, не избиралась Теософия); достаточно лишь взглянуть на результаты попытки Ленина создать в Советском Союзе социалистическую утопию.

Русские теософы смотрели на свою историческую судьбу как на великое испытание, как на посвящение, в течение которого они должны доказать, что они достойны стоящей перед ними грандиозной задачи. Они явно отождествляли свою судьбу и судьбу своей страны с миссией Христа (как это делал Андрей Белый и философы в «Вехах»), Описывая оказанный ей, как русской эмигрантке, приём в Англии в 1924 году, Каменская даже использовала образы Крестных мук: везде, где бы она ни была, «её встречали как представителя выдающейся и загадочной земли, проходящей через Голгофу исторического креста на пути к великому будущему» («Вестник», Женева, 4 сент. 1924, с. 15). Словарь страстей был повсюду в теософской прозе «Вестника»: «распятие», «Голгофа», «пригвождённый к кресту», «страдающий», «терновый венец». В конце этого трудного пути, однако, всегда ждёт будущее, столь же яркое, или даже ещё ярче, чем то, что обещано большевиками.

В 1924 году в стремлении помочь русским достигнуть самосознания и понять свою дхарму, Елена Писарева основала «Союз служения России». Вскоре его филиалы возникли в Лондоне, Брюсселе, Праге, Берлине, Ревеле (Таллин), Белграде, Женеве и других городах. Кредо Союза было: «Я верю в Бога, Я верю в победу Блага, Я верю в воскрешение России». Союз в своей деятельности касался каждого мифического момента, каждого архетипичного восприятия, каждой эмоциональной связи эмиграции с её родиной. Он поощрял русские ремёсла, изучение православия, русского фольклора, искусства, литературы и музыки. «О чём ещё русские изгнанники, насильно выдворенные в чужие земли, могут думать, мечтать, говорить, если не о нашей дорогой, страдающей великой Матери — Родине?» — спрашивала Писарева («Вестник», Женева, 3 марта 1925, с. 9). Союз служения России делал всё, что мог, чтобы способствовать сохранению русской культуры, а когда придёт время, вернуться к теософской работе на родине, восстанавливать русскую культуру, разрушаемую большевиками.

РТОв.Р. не было отрезано от других эмигрантских движений или от независимых русских теософов за границей⁶.

Каменская продолжала интересоваться и русской религиозной философией в эмиграции и время от времени дискутировала с её представителями на страницах «Вестника». Так, она выпустила номер со статьями и лекциями Николая Бердяева, Дмитрия Мережковского, Бориса Вышеславцева и других деятелей русского религиозного ренессанса в эмиграции. Её ужаснуло, что, хотя со времени первых конфронтации в Религиозно-Философском Обществе прошло более 20 лет, «мы вынуждены с некоторым недоумением отметить, что теософская доктрина, с которой несомненно можно было лучше ознакомиться, всё ещё трактуется хорошо известной фракцией с тем же пустым недомыслием и с тем же поверхностным критицизмом, которые поражали нас в прошлом» («Вестник», Женева, 6—8 июнь—август 1928, с. 1).

Осознание значимости миссии Российского Теософского Общества не ослабевало в эмиграции; напротив, это чувство возросло сильнее, чем когда-либо. Спустя 13 лет после основания Союза служения России, Каменская в своих публикациях продолжала множить метафоры, используя образы, типичные для богоискательской интеллигенции: «Особенно здесь, за рубежом, где наш облик не искажён, где он может свободно проявлять себя, именно здесь на нас возложена важная задача — сохранить наши родные ценности и бережно пронести их через все бури и пагубные ветры для того, чтобы с благоговением положить их на алтарь нашего воскресшего отечества. Мы должны делать больше, чем только принести эти духовные ценности во всей их нерушимости как подношение, мы должны также подготовить себя как рыцари, несущие Свет, как строители будущей свободной России» («Вестник», Женева, 2 марта 1938, с. 1).

Последний номер женевского «Вестника» вышел в конце 1940 года. В 1939 году имело место некоторое беспокойство в связи с тем, что Совет Теософского Общества мог не продлить полномочия РТОв.Р., поскольку Русская секция прекратила свой рост. Несколько русских отделений распалось в связи с преклонным возрастом своих членов; те же, кто был связан с подлинной Русской секцией в Санкт-Петербурге, разъехались либо умерли. «Вестник» истощал финансы (он был убыточным в течение большей части своего существования, и Каменская постоянно просила о содействии). Как и издание первого «Вестника» — жертвы исторической катастрофы и войны, издание второго прекратилось без какого-либо извещения.

Во время второй мировой войны Каменская участвовала в движении за мир и в помощь военным усилиям. Она рассылала теософские тексты и старые копии «Вестника» русским военнопленным. После войны она работала с перемещёнными лицами. Она продолжала преподавать в Женевском университете, отвечала из своего центра на запросы теософов со всего мира и распределяла свой, всё уменьшавшийся запас русских теософских текстов. Когда она умерла 23 июня 1952 года, за два месяца до своего 86-го дня рождения, в посвящённом её памяти некрологе Journal de Geneve сообщал, что она была «предана идеалу и ревностному служению всем благородным целям» (Journal de Geneve 147, 25 июня 1952, с. 5).

Личность Анны Каменской, усердной и упорной, была движущей силой существования Российского Теософского Общества с самого начала его основания. Она была самим РТО. Её неоднократное и единодушное избрание президентом РГО соответствовало реальности вещей; никто не занимал когда-либо этот пост в течение всего существования Российского Общества. Она вела это общество сквозь катаклизмы и препятствия всех лет, проведённых в изгнании; через неожиданный роспуск Кришнамурти Ордена Звезды Востока в 1929 году и его уход в следующем году из Теософского Общества; через опустошение Российского Общества смертью его ведущих членов; через поворот м-м Безант к «евангельскому оккультизму» и провозглашение ею «Новой Эры», что не могло быть целиком в русском духе. РТО было живо, пока Каменская стояла «На Страже» и боролась со склонностью русских к фрагментарности и идеологическому разделению; оно питалось её силой воли, её организаторскими способностями, её здоровьем и её совершенной преданностью организации. Когда она умерла, умерло и РТО.

^{А.Н Асеев}

После смерти Анны Каменской российское теософское движение с неизбежностью распалось, ибо в нём не было больше необходимости. Она пережила всё своё поколение. И если ей и не удалось построить теософский мост между Востоком и Западом, то она преуспела в создании другого моста, который вёл русских теософов в эмиграции от старого к новому миру; она была их надёжным якорем в распадающейся Вселенной.

Ныне её поколение ушло. Их дети, если они оставались теософами, естественно влились в национальные секции других стран, чей язык они восприняли и с чьей культурой они начали ассимилироваться. Это второе поколение уже было отрезано от российской почвы; зов к возвращению к теософской работе в России не совпадал с их жизнью. Современная история распорядилась иначе; она сделала невозможным для них разделять оптимистические и мессианские ожидания своих родителей.

Из заключительной главы

Русская интеллигенция где-то в первой четверти XIX столетия, то есть с того момента, когда она стала осознавать свою отдельную и уникальную индивидуальность, находилась в поисках системы, способной организовать и объединить — Россию, российский разум и Вселенную. Этот поиск системы, под угрозой хаоса, всегда был высоко идеологическим и затруднялся самим общим российским убеждением (откуда бы оно ни возникало) в том, что может быть только одна Истина и что человек существует для того, чтобы найти её. И эта Истина, будь она постигнута в любой данный исторический момент, должна быть всевмещающей. Когда этот поиск Истины принимал религиозную форму, как это было в России в средние века, религия вела борьбу за подчинение российского секулярного мира своему миропониманию. Когда же этот поиск принял секулярную форму, как это имело место в Советский период, происходила борьба за подчинение религиозного импульса.

Для определённых идеалистических элементов внутри российской интеллигенции одним из величайших искушений Теософией было обещание ею Великого Синтеза — науки, религии и философии, материи и духа, Востока и Запада. Для этих идеалистов Теософия была первым, самым главным, особым взглядом на мир, на жизнь и смерть, на Бога и человека, на добро и зло и на цель человеческого существования. Это была ни религия, ни наука (обе были дискредитированы), но казалось, что она уже достигла объединения секулярной и религиозной сфер в единую, грандиозную, возвышенную и величественную систему, которая примиряла все противоречия между священным и профаническим и выражала искомую Истину. В области религии Теософия заявляла, что она способна показать происхождение всех мировых религий из единого божественного Источника; в науке Теософия бралась доказать смежность материального и психического миров; в искусстве Теософия объединяла всё искусство под эгидой единой и вечной концепции Красоты, подчёркивая симбиотическую взаимосвязь архитектуры, поэзии, танца, музыки, литературы и графических искусств и устанавливая при этом тождество эстетического творения с религиозным творчеством; в социальной сфере Теософия обещала единое братство, объединяющее всё человечество, глобальную утопию.

Более того, Теософия, как всёвмещающее космополитическое движение без очевидных дисциплинарных и политических ограничений, легко улаживала все главные заботы русской интеллигенции. Богоискательство, панславизм, эсхатологический внеисторизм, мессианизм и Русскую идею (безотносительно того, была ли она выражена как судьба, карма или миссия), мистический популизм и гностицизм, лежащий в основании многих российских мистических сект, — всё это умещалось под её синкретической защитой. Теософия открывала путь судьбы России как проводника духовных ценностей для Запада. Это чувство судьбинного предназначения было очевидно у самой м-м Блаватской, русской женщины, которая несла духовные ценности остальному миру через Теософию. Её причастность к буддистской мысли Востока и распространение её на Западе стало мощной мифологемой. Подразумеваемая социальная цель Теософии, её ответ на вопрос «как мы должны жить?» был также привлекателен российской интеллигенции. Её программа вмещала всё — от терпимости расы и религии до вегетарианства.

Наконец, Теософия подтверждала духовное и интеллектуальное понимание интеллигенцией человеческой эволюции и центральной роли человечества во Вселенной. Её комплексная космология обеспечивает «доказательство» тому, что человеческому сознанию и человеческой культуре предназначено эволюционировать, и они, в действительности, в тот самый момент эволюционировали по направлению к духовности. Человечество прошло самую худшую, наиболее материальную стадию своего развития и уже находится на пути к Духу. Этот духовный дарвинизм теософов легко находил отклик во взглядах русских богостроителей и идеалистически настроенных социалистов⁷.

Теософия была насильно изгнана с российской почвы политическими событиями, и её вероятные возможности в дальнейшем были ослаблены в конце 20-х и в 30-х годах, поскольку она продолжала перед лицом глубокого материализма и техницизма двадцатого столетия отрицать материю как иллюзорное явление. <...>

Возможно, в итоге ни восточная Теософия м-м Блаватской (с её необуддизмом), ни западная Антропософия д-ра Штайнера (с её розенкрейцерством) не были способны удовлетворить поиски Русским Духом своей Русской Истины. Но для некоторых выдающихся индивидуальностей и среди них Николая Рериха, Константина Бальмонта, Маргариты Сабашниковой-Волошиной, Макса Волошина, Аси Тургеневой и Андрея Белого — Теософия явно предоставляла столь необходимые им ответы, придавала строй и смысл их жизни и находила своё выражение в их трудах. Она благоприятствовала усилению их творческих порывов. Даже те, кто впоследствии отвергли Теософию — Вячеслав Иванов и Лев Кобылинский-Еллис, оба обратившиеся в католицизм, или Николай Бердяев, следовавший своему собственному философскому императиву, — эволюционировали, как уж им довелось, в контексте их встреч с Теософией.

Теософия не прошла бесследно через русскую культуру и мысль. Если бы это было так, то богоискатели и православные теологи не чувствовали бы необходимости продолжать дискуссию с Теософией и Антропософией, а также опровергать их доктрины и критиковать их практических последователей в течение всей остальной своей жизни в эмиграции. Николай Бердяев посвятил целый раздел «Теософия и гнозис» в своей «Философии свободного духа» (1927) — единственной, стоящей особняком, самой важной работе. В эмигрантском журнале «Путь» ему ответила Наталья Тургенева, парижский антропософ и сестра первой жены Андрея Белого, антропософски Аси Тургеневой («Путь», Париж, 25 дек. 1930, с. 93— 104). В 1935 году Бердяев, Семён Франк, Василий Зенковский, Борис Вышеславцев и отец Георгий Флоровский издали в Париже небольшую, но интересную работу — «Переселение душ; проблема бессмертия в оккультизме и христианстве», в которой продолжали выступать за осознание значимости и потенциальной угрозы со стороны необуддистской мысли м-м Блаватской и д-ра Штайнера для философии русского религиозного ренессанса.

Сегодня критикам ещё трудно со всей серьёзностью воспринимать оккультные движения fin de siecle и их влияние или оценивать это влияние объективно. Гораздо легче писать пасквили или высмеивать наиболее известные или причудливые манифестации. Тем не менее, в своё время такие движения привлекали многих интеллигентных, серьёзных и уважаемых индивидуумов — естествоиспытателей, учёных, художников и писателей. Приверженцы этих движений, исключая случаи крайних богемных эксцессов, не выглядели сборищем каких-то безумцев; большинство из них были выходцами из средних классов и мелкого дворянства, пользовались общественным признанием и даже занимали престижное положение. Не было ничего необычного в том, чтобы в официально признанной и в популярной философской, религиозной и научной литературе этого периода видеть работы Анны Безант, Рудольфа Штайнера и Эдуарда Шюре, приведённые в списках библиографий и с цитатами из них как источников.

Возможно, что, подобно характерам в современном оккультном романе Умберто Эко («Foucault's Pendulum»), Теософия, в конце концов, не изобрела ничего нового; но правда также и в том, что, как те же самые характеры, она придала новую аранжировку старым пьесам и просто переписала историю, изменив реальность. Очень возможно, что объединение времени и пространства, очертаний исторических эпох и географических местностей, частое повторение аналогий, типичные для модернистского и постмодернистского искусства, имеют свои корни в аналогичном синкретизме, который Теософия (и другие оккультные движения) распространяли в своё время в качестве противоядия последовательной, линейной мысли. Оккультный разум движим аналогией и символом, а не принципом причины и следствия⁸ или концепцией «факта». В своё время по методу мышления Теософия была широчайшим глашатаем в гораздо большей мере аналогического и синтетического, нежели логического и аналитического. Она была вызвана к жизни как осознанная необходимость в качестве альтернативы позитивизму.

Возможно Теософия на обращена к каждому; возможно она не преуспела в разрешении Великой Мистерии Универсума, но многие предпочли именно её имеющей место мысли о том, что не существует никакой Мистерии и что в конце Пути ничего не лежит.

Перевод с английского М.Н.Егоровой