Дельфис

Прошло тридцать лет, как нет с нами Дмитрия Филипповича Цаплина. Но моя память сохранила годы общения с ним как нечто драгоценное, что невозможно забыть. В 1965 г. я вышла замуж и переехала в Москву с Урала. Во время одного из наших вояжей по Москве муж привел меня во дворик-лабиринт в самом центре города, на улице 25-го Октября, дом 4. На одной из дверей, выходившей во двор, было написано крупными буквами: «Цаплин». «Не тот ли это Цаплин, чьи скульптуры поразили меня на Всесоюзной орнитологической конференции, проходившей в Москве?» — подумала я. Тогда, по обе стороны от входа в конференц-зал МГУ стояли невероятной красоты и изящества скульптуры цапли и марабу, выполненные из красного дерева. От них невозможно было оторвать взгляд. Марабу утонул головой в перьях, а задумчивая цапля, готова была пронзить нечто у себя под ногами... Скульптуры жили своей жизнью, философски неторопливой.

И вот я в мастерской Того Самого Цаплина! Несколько ступеней ведут вниз, в полуподвал. Направо от входа громоздятся в тесноте деревянные полуоформленные колоссы, как позднее оказалось, заготовки для памятников вождям, военноначальникам и иным именитым личностям, словом, материал для необходимой работы, дававшей скульптору средства на жизнь.

^{«Мыслитель»}

Навстречу нам вышел Дмитрий Филиппович в темном жестком фартуке и сером свитере. Большой, широкий в кости, с седыми волосами и с пытливым взглядом синих глаз. Поскольку Дмитрий Филиппович был давно знаком с мужем, то сразу же провел нас на левую половину мастерской. И тут я окаменела на месте: десятки, сотни скульптур заполняли пространство мастерской. И какие! Глаза, чувства, мысли мои буквально разбежались в разные стороны, не в силах охватить все сразу. А Цаплин исподволь наблюдал за моей реакцией. Медленно-медленно пошла от скульптуры к скульптуре, не в силах оторваться от одной, чтобы прикоснуться взглядом к другой. Отовсюду выглядывали удивительные звери и люди. Звери жили своей, звериной, жизнью, невероятные и прекрасные. Это и «Павиан», у которого рот полон крика, и массивный монументальный «Медведь», и полузверь-получеловек «Ева». Раз увидев, их уже невозможно забыть.

С той поры мастерская Д.Ф.Цаплина стала для меня центром неодолимого притяжения. Как шарик на резинке, я всегда возвращалась туда. Что бы ни делала, чем бы ни занималась, все время тайком мыслила, что мне отныне открыт ход в удивительную цаплинскую страну, таинственную и прекрасную.

Вокруг мастерской кипела жизнь, сновали люди, прокатываясь волнами по гигантскому московскому муравейнику, а в самом центре его, около Красной площади, в тиши и уединении рождались шедевры Д.Ф.Цаплина. Они просились быть в одном ряду с творениями титанов эпохи Возрождения, а, быть может, и с более древними, египетско-ассирийскими изваяниями. От них, особенно от зверей, веяло дикой силой, первобытной мощью. Они были невероятно «зверисты». Они даже не соседствовали с миром людей, которого как будто и не было... Достаточно посмотреть на пантеру, изваянную мастером, чтобы убедиться в этом.

Дмитрий Филлипович производил впечатление немногословного человека, погруженного в себя, но тем не менее остро реагировавшего и схватывавшего все происходившее вокруг. Суждения его были метки, емки, афористичны. Чувствовалось, что мысль его часто погружалась в философские глубины. Как жаль, что не записывала тогда его высказываний: извечное заблуждение, что все будет длиться долго и многое еще успеется...

Однажды побывав в мастерской Дмитрия Филипповича, стала бывать там часто: один-два раза в неделю. Он не возражал, ведь я сидела тихо, созерцая скульптуры или неслышно обходя их, в поисках новых ракурсов. Сначала пыталась спрашивать, как называются те или иные изваяния, но Дмитрий Филиппович с лукавинкой отвечал: «Подумайте сами, что они означают». И я старалась поразмыслить над их сутью.

Меня совершенно покорили лаконизм и мощь его зверей и птиц. Чудесным образом высвечивались истоки понимания человеком красоты. Сам собой перекидывался мостик между скульптурами Цаплина и творениями древних неведомых гениев Ассирии, Вавилона, Египта, индейцев Южной Америки, первобытных художников. То, что выходило из-под его резца, было создано интуитивным чувством прекрасного, глубинным, общечеловеческим чувством, присущим творцам всех времен и народов. Образы рождались в неведомых тайниках его души, где, видимо, живет у каждого человека чувство красоты и гармонии мира и всего сущего в нем.

В левой половине мастерской в 1965 — 1967 гг. было около двухсот пятидесяти скульптур: из гранита, мрамора, дерева, кости и искусственного камня (его Дмитрий Филиппович делал сам, по своим рецептам). Одни из них были под самый потолок, выше двух метров, другие небольшие, камерные. И во всех была неизъяснимая мощь и монументальность. Это достигалось, на мой взгляд, увеличением некоторых частей тела человека и животных. Все это было так органично, что и не мыслилось иначе.

Если мы с мужем забегали в мастерскую ввечеру, то чаевничали с Дмитрием Филипповичем и его доброй помощницей Таней Викторовой (мы ее называли самаритянкой). Однажды попав в мастерскую, как и я, она не могла преодолеть ее притяжения. Убирала, готовила для Дмитрия Филипповича (ведь он часто трудился с 10 утра до 10 вечера, не выходя из мастерской), фотографировала скульптуры и вообще исполняла обязанности его секретаря. Кроме того, Таня заочно училась в Московском археологическом институте.

К Дмитрию Филипповичу постоянно ходила молодежь, начинающие скульпторы. Они работали под его началом в правой половине мастерской, вытесывая по его задумкам бюсты и фигуры колоссов, которые на последнем этапе отделывал уже сам мастер.

Время от времени в мастерской появлялись посетители разной степени известности и именитости. И все они, как один, уходили под большим впечатлением увиденного.

Мы с мужем, на правах добрых знакомых, довольно накоротке общались с Дмитрием Филипповичем. Бывали у него дома на Тверской улице. Квартира была с планировкой 30-х годов, с высоким лепными потолками. Она поражала необычностью мебели, из которой многое было сделано руками Дмитрия Филипповича, например роскошный резной диван. Картины так плотно были развешены по стенам, что не было почти свободного пространства. В большой комнате стоял рояль с раскрытыми нотами на пюпитре, видимо, Дмитрий Филиппович часто музицировал. Поражала чистота квартиры, полы были натерты до блеска, на подоконниках стояли редкостные цветы.

Жил Дмитрий Филиппович в те годы вместе со своей взрослой дочерью, Верой Дмитриевной Цаплиной (родные и близкие знакомые звали ее Аленой). Немного выше среднего роста, удивительно похожая на отца, но в женском варианте, с серыми глазами и ореховым цветом волос, она являла собою пример рачительной хозяйки, удивительно вкусно готовившей разные блюда. Постоянной заботой Алены было здоровье отца. Часто она беспокоилась: как бы не заболел, не простудился, не перенапрягся, поднимая тяжести.

За большим столом, в кожаном черном кресле, в каком-то немыслимой красоты восточном халате, Дмитрий Филиппович смотрелся прямо-таки величественно. От него исходила мудрая сердечность. Как только разговор касался искусства, Дмитрий Филиппович невероятно оживлялся, говорил образно и ярко. Когда дело касалось так называемых «бояр от искусства», становился воинственным и горячим.

Помню, как однажды у нас дома были в гостях Дмитрий Филиппович и Николай Николаевич Семенов — вице-президент Академии наук, академик, лауреат Нобелевской премии, тоже волжанин, как и Цаплин. Николай Николаевич принес копченую рыбу, а мы приготовили разной снеди, купили арбузов. Было шумно и весело. В квартире мужа, орнитолога по профессии, было много чучел птиц и зверей, хорошая анималистическая графика и зеленый уголок из цветущих азалий. В какой-то момент Дмитрий Филиппович и Николай Николаевич ощутили себя совсем как в лесу, на лоне природы и... стали перекликаться разными голосами иволги — кто удачнее скопирует ее. Это было так непосредственно, так здорово! Мы же, хозяева, служили арбитрами. Потом сами подлили масла в огонь, имитируя крики куликов и канюка.

Иногда, зная любовь Дмитрия Филипповича к классической музыке, мы брали билеты и вместе с ним отправлялись в консерваторию. Чувствовалось, что это были для Дмитрия Филипповича прекрасные мгновения: лицо его становилось светло-задумчивым и каким-то отрешенным.

Первый год жизни в Москве я не работала. Сначала не могла устроиться по специальности, а потом, когда выяснилось, что ожидаю ребенка, — неудобно было занимать понапрасну чье-то место. То была безмятежно-прекрасная пора. Ходила по выставкам, концертам, музеям, но главным образом — в мастерскую Дмитрия Филипповича. И жадно впитывала красоту и гармонию его изваяний.

Когда муж уехал к своим родителям в г.Вольск, чтобы подготовить их переезд в Москву, Дмитрий Филиппович озаботился тем, чтобы накануне родов я не осталась совсем одна и отрядил на это тревожное время ночевать со мной свою помощницу, Таню Викторову. Как оказалось, очень кстати, поскольку мой ребенок появился на свет раньше срока. Хочу заметить: у меня родилась дочка, с полутора лет начавшая рисовать животных — раньше, чем ходить. В нашем роду за предшествовавшие 750 лет, насколько мне известно, художников не было. Удивительнее же всего было сходство зверей дочки с цаплинскими — по экспрессии, текучести линий, очертаний, по своеобразию пропорций тела. Было такое впечатление, что через меня, мои впечатления дочка приняла от Дмитрия Филипповича своеобразную эстафету творчества. Впоследствии она стала художником-анималистом.

Но вернемся к скульптурам Цаплина. Как мне описать впечатление от его работ? Запомнилась восхитительная грация его слонов: удлиненные линии тела и ног вызывают в памяти строки восточного поэта, сравнивавшего девушку и... слона, как эталон изящества и легкости в походке: «О, дивнобедрая, с походкою слона!»

^«Фавн»

Вспоминается, как Дмитрий Филиппович рассказывал, что однажды получил самое высокое признание своего творчества от кошки... Он изваял из гранита сидящую кошку и поставил среди травы на одном из газонов Парижа. Надо же такому случиться, чтобы эта небольшая скульптура оказалась на пути у бездомной кошки с котятами. Увидев ее, она угрожающе выгнула спину и боком обошла неподвижного зверя. Лишь убедившись в его безопасности, повела котят дальше.

^{«Симфония»}

А какие скульптуры людей! Душа оттаивала при виде «Танца Весны»: нежных, хмелем обвивших друг друга, томящихся любовным чувством девушки и юноши. Фактура тонированного дерева только подчеркивала тепло их тел и волнующую близость. Однажды я познакомила своего старшего брата, полностью ушедшего в науку, с Дмитрием Филипповичем. Это было в мастерской. Брат с большим интересом рассматривал скульптуры, а около «Танца Весны» вдруг заплакал. Сконфуженно вытирал слезы платком, а они все лились и лились. И это была реакция сдержанного и уравновешенного человека!

Жарким летним вечером я привела в мастерскую к Д.Ф.Цаплину своих родителей — великана отца и маленькую женственную маму. Оба были потрясены тем, как скульптор почтенного возраста (тогда Дмитрию Филипповичу было 75 лет), сидя верхом на толстом древесном стволе, мощными движениями остругивал его. Это впечатление оказалось столь же сильным, как и от работ самого мастера. А теперь о грустном.

С 1935 года, с момента возвращения Дмитрия Филипповича на Родину, не было ни одной его персональной выставки! Этому немало способствовал непримиримый характер мастера, который он проявлял, когда дело касалось высокого искусства.

Несколько раз на отечественных форумах, где собирались сливки, по выражению Дмитрия Филипповича, «искусственного общества», он не мог удержаться от горьких слов о том, что считает великим грехом по отношению к русскому народу заполонение городов гипсовыми поделками — так называемыми скульптурами пионеров, девушек, юношей-спортсменов, колхозниц и т.п. По мнению Дмитрия Филипповича, это развращало вкус народа.

Эти выступления, конечно, не могли пройти бесследно. И вот однажды нечаянно услышал разговор двух известных скульпторов о себе: « Цаплин уже стар, скоро умрет, вот тогда надо распродать его работы по одной, по две в разные галереи и музеи страны, и Цаплина не станет. Растает как дым...» Этот разговор произвел на Дмитрия Филипповича сильное и тягостное впечатление, но не взирая ни на что, Цаплин трудился неутомимо, упорно, самозабвенно. Заветной мечтой Дмитрия Филипповича стало создание своего музея скульптуры. Всю долгую жизнь он питал надежду, что народ увидит его труд и оценит его по достоинству.

Показав как-то на мраморного орла, притулившегося на углу шкафа в мастерской, Цаплин сказал: «Англичане не так давно предлагали за него 200 тысяч долларов. Я отказался продать — все мои скульптуры должны принадлежать России». И тут же заметил, что с той поры, как ему стали платить пенсию в размере 63 рублей, он стал счастливым человеком: у него появились гарантированные хлеб, чай, сахар, суп. Отчаянно стыдно за всех нас, за наше перевернутое общество!

В начале 1966 года муж познакомил Дмитрия Филипповича с вице-президентом Академии наук Николаем Николаевичем Семеновым, о котором упоминала ранее. Работы мастера произвели на Николая Николаевича сильное впечатление. Зашел конкретный разговор об организации музея скульптуры Д.Ф.Цаплина. После этого разговора Дмитрий Филиппович очень воодушевился. Быстро стал делать из дерева бюст академика. Но шло время, а Николай Николаевич интереса к этой работе не проявлял, видимо, поглощенный другими, более важными делами. Надежда на музей тоже заглохла. И тогда одним движением резца Цаплин придал взгляду бюста иное, холодное выражение...

В мастерской скульптора побывала даже министр культуры СССР Е.А.Фурцева. Было высказано восхищение, даны обещания относительно музея, но на этом все и закончилось.

Глубокую симпатию и теплые дружеские чувства испытывал Дмитрий Филиппович к талантливому мордовскому скульптору Эрьзе (Нефедову). Эрьзи долгое время провел на чужбине, в Бразилии; при первой же возможности вернулся домой. Его тоска по Родине была очень понятна Д.Ф.Цаплину. Кроме того, поэтическое видение мира Эрьзи, его преклонение перед красотой и гармонией природы и человека были созвучны цаплинскому мировосприятию. После смерти Эрьзи, уже в последний год жизни, Дмитрий Филиппович все хотел съездить в мастерскую скульптора в Саранск, чтобы пропитать дерево скульптур составом собственно изготовления, который мог бы предохранить их от жучка-древоточца, но не успел.

Последний раз видела Дмитрия Филипповича 21 февраля 1967 года у него дома, на Тверской, затри дня до смерти. Он катастрофически похудел. Болезнь (рак) съела его наполовину, но все мысли его были о музее. Мне хотелось его утешить, чтобы хоть последние дни его не были омрачены, но думаю, он понял мою вынужденную ложь.

Что мне известно о «посмертном» Цаплине, о его наследниках в искусстве, о друзьях и почитателях его творчества? К сожалению, очень немногое. Его дочь, Вера Дмитриевна Цаплина, близкие друзья и знакомые собирались ежегодно в день его рождения, 24 февраля, в мастерской, чтобы почтить память Дмитрия Филипповича. Среди приглашенных запомнился энергичный человек, среднего роста и крепкого сложения, оказавшийся писателем Иваном Ефремовым.

Очень большое впечатление произвел вечер памяти Д.Ф.Цаплина, состоявшийся в 1970 году в московском Доме ученых, день, когда великому скульптору исполнилось бы 80 лет. Здесь был показан замечательный фильм «Д.Ф.Цаплин» петербургского документалиста Михаила Игнатова. Это мастерски сделанная дипломная работа! Говорили, что этот фильм был показан в том же году по Центральному телевидению, к сожалению, для всей страны, кроме Москвы и Ленинграда! Печальный факт, говорящий о многом.

Несколько раз я бывала на вечерах бывшей жены Дмитрия Филипповича, певицы Татьяны Ивановны Лещенко-Сухомлиной. Она рассказывала о своей жизни, о годах, проведенных за рубежом, о встрече в Париже с Цаплиным, о жизни с ним в годы всей заграничной «цаплинской одиссеи», слышала ее удивительное исполнение русских романсов. С великой радостью узнала из книги-дневника Татьяны Ивановны («Долгое будущее» СПб.: Марафон, 1993.) о том, что весной 1992 года Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры постановило считать мастерскую великого русского скульптора Д.Ф.Цаплина Мемориальным музеем. Наконец-то свершилось! Честь и хвала друзьям и добрым знакомым Дмитрия Филипповича, его собратьям по резцу, дочери Вере Дмитриевне и Татьяне Ивановне Лещенко-Сухомлиной, сделавшим все возможное, чтобы увековечить память о нашем гениальном соотечественнике, сохранить его произведения для народа.