Дельфис

«Капитанская дочка » — последнее крупное произведение Пушкина. Прозрачно ясное, с детства близкое; родные герои, известные положения — ничего таинственного; но постепенно, вглядываясь в эту прозрачность, угадываешь, сначала в виде туманных теней, а потом во всё более отчетливых знаках, иное бытиё, с иными законами и логикой, и затягивает непреодолимое желание понять их значение и смысл...

^{Иллюстрация художника Александра Бенуа к "Капитанской дочке"}

Возникнет в повести топор — символ власти и принуждения; выхватит его мужик из-за спины и начнёт махать, и наполнится комната мёртвыми телами; мелькнёт он разбойным знаком в странном воровском разговоре; взмоет секирою палача в эпилоге, невидимо блеснув лезвием, и вознесётся над толпой мёртвая голова — символ искупления и вечной жизни; ...проплывёт по повествованию зловещий знак рока и жертвы — виселица — то в поэтической строфе эпиграфа, то на площади перед гудящей толпой, то в свирепом пении разбойников, то посреди реки, высвеченная луною... мелькнут в облике вожатого черты волка — символа зла, дикости, но иногда и могучего защитника... протекут «пернатые» знаки: орел — вдохновение, власть, сила, ворон — пророчество, лебедь — чистота, искупление... и совсем не случайный заячий тулупчик (не пустил Пушкина заяц из Михайловского на Сенатскую площадь в декабре 1825 — остерёг его)... возникнут символы чисел (3,9,33,10...) — свидетели тайн, до поры скрытых...

Иногда рассеянно скользишь взглядом по строкам пушкинских стихотворений и вдруг кольнёт — только что это было! 1830-й — «Стамбул, гяуры...».

На кольях, скорчась, мертвецы

Оцепенелые чернели...

и, почти буквально, те же чёрные силуэты в 1827-м — «Какая ночь...». Или в том же стихотворении — ночь, виселица, всадник под нею и одичало упирающийся конь. А в 36-м Альфонс садится на коня... и тот же неумолимый рок выносит его к раскачивающимся висельникам, и вновь... конь всхрапел и боком прошёл их мимо... Или вихрь — то в «Бесах», то в «Метели», то в «Капитанской дочке»... один и тот же образ... почти в одних и тех же словах...Что это? Бог весть! Но картины запечатлеваются намертво и долго ещё будоражат душу, что-то напоминая ей...

Вглядываясь пристальнее, вникая в образную ткань повести, начинаешь ощущать в смене ритмов, интонаций череду картин, с загадочной неизбежностью сменяющих друг друга:

— Вот среди голой степи и ясного неба является облачко, и через мгновение мы уже в центре ревущей бури... мутно небо, ночь мутна... и из самого сердца завывающего мрака — уверенный голос: я стою на твёрдой полосе — человек!... но что-то и волчье... сметливость его и тонкость чутья меня изумили. Тайные черты видятся в этом образе: ему подвластно живое и мёртвое, стихии и люди ...сворачивай вправо да поезжай... — уверенный тон, самостоятельность... его хладнокровие ободрило меня.

— И успокоенный герой проваливается в дрёму... лошади тяжело ступали... кибитка тихо подвигалась... покой, тишина — включается скрытая часть духовного сознания.. .я находился в том состоянии чувства и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония... и его посещает сон, в котором видит он матушку, подталкивающую его к странным действиям, и в котором... вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни... — силы интуитивные, материнские, силы скрытые владеют им; в полудрёме видит он постоялый двор, брадатого хозяина его, колеблющийся огонёк лучины; слышит таинственный ночной разговор и... окончательно засыпает...

— Утро возникает внезапно как начало новой жизни... буря утихла. Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи. Бурная вспышка стихии, тревоги, волнения, решительные и неожиданные действия — всё ушло. Утро ясно, и события выглядят понятно и безобидно. Судьба как бы опекает героя, окружающее благоприятствует его будущему. Я позвал вожатого, благодарил за оказанную помощь; появляется заячий тулупчик и признательное обетование — век не забуду ваших милостей. В ублаготворённом состоянии... я отправился далее... и скоро позабыл о вьюге, вожатом, тулупе.

^{Встреча Гринева с Пугачевым}

 

Что-то знакомое мерещится в этих образах, их последовательности и смене. Всмотримся...

— Герой у генерала. Он увидел мужчину росту высокого, но уже сгорбленного старостью, длинные волосы его были совсем белы. Начальник Петруши, человек зрелый и опытный, к тому же соратник Гринёва-старшего; как и отец Петруши, он убеждён в верности своих представлений о жизни: ...ты будешь на службе настоящей, научишься дисциплине — логичность, сила воли, авторитет; как-то причудливо этот образ связан с образом вожатого — им очевидно суждена встреча, чем-то они сплетены.

— Как волею первого приведён он в ночной умёт, так приказ второго перемещает его в небольшую деревушку с её уютными и тёплыми обитателями (старинные люди!) в атмосферу традиционности, благожелательности. Василиса Егоровна, душа этого мира, чем-то напоминает матушку из сна. Петруша принят запросто и радушно. Согласие, гармония и религиозность царят в этом мире. Герой привязался к доброму семейству.

— Здесь зарождается сильное и чистое чувство, целиком его захватившее. Благоразумная и чувствительная девушка — Марья Ивановна — вдохновила героя, и его стихи, незатейливые, но искренние, стали первым проявлением этого чувства; эмоциональная сердечная связь, встречи, полные взаимной радости...

Конечно же! Это — Таро — Старшие Арканы. Первые две триады их прошли перед нами, завершив завязку повести. Да и названия глав: «Крепость», «Любовь», «Суд» — намекают на это же.

Таро... Странные эти карты, поражающие воображение, — знаки бренности и вечности, силы и рока, страдания и освобождения — появились в наших ларьках в начале 90-х — вероятно, как инструмент возрождающихся святочных гаданий. Но через год-два из разных источников («Знаков Христа» — В.Сидорова, репринтно переизданного комментария к «Великой Книге Тота» — В.Шмакова и др.) мы узнали, что это — древнейшее знание, накопленное тысячелетиями. По преданию, в Древнем Египте, при нашествии варваров-гиксосов, оно было зашифровано знаками-иероглифами, после чего — рассеяно в среде непосвящённых; в таком виде пережило долгие века и через гадалок, цыган, крестоносцев в XIV веке было занесено в Европу, где стало популярным. Е.П.Блаватская считала Таро остатком древнейшего знания, источник которого «...следует искать не здесь, а в Гималаях, в Снежных Цепях. Оно родилось в таинственной области, определить место нахождения которой никто не смеет и которая вызывает чувство безнадёжности у географов и христианских теологов». В 97-м на прилавках появилась книга «Египетские мистерии», приписываемая Ямвлиху, но, как следует из предисловия, видимо, имеющая значительно более поздний источник — иллюминатские таинства. Мистерии трактуют Таро как путь посвящения: каждая карта соответствует определённому этапу духовного продвижения ученика, а при достижении последнего этапа ему открываются древнейшие тайны и он достигает посвящения.

Пушкин, конечно, знал о существовании Таро и видел карты. По тексту «Пиковой дамы» ясно, что он изучал источники, скорее французские. Но насколько это могло влиять на композицию «Капитанской дочки»? С нетерпением листаем дальше. Подтвердится ли догадка?

— Счастливое течение событий внезапно омрачается вмешательством едкого и коварного цинизма; не в силах сдержать нахлынувшего негодования — ты лжёшь, мерзавец!... герой оказывается втянутым в конфликт и, вынужденный действовать под чужим давлением, теряет самоконтроль... присутствие Швабрина было мне несносно; попытки примирения сменяются нетерпеливым желанием наказать обидчика; нежная беседа с Марьей Ивановной не успокаивает героя, а только ускоряет неминуемый поединок; развязка близка — почти победа!, и— неожиданный конец... что-то меня сильно кольнуло в грудь... я упал и лишился чувств... благородные побуждения, внезапно сменяемые тёмными страстями, попеременно влекут колесницу событий, всё ускоряя развязку.

— Очнувшись, я не мог опомниться и не понимал, что со мною сделалось... Марья Ивановна подошла к моей кровати... мучительное томление, сомнения — всё исчезло разом... я схватил её руку и прильнул к ней, обливая слезами умиления, счастье воскресило меня, молодость и природа ускорили выздоровление. Равновесие духа восстановлено, счастье кажется близким и очевидным...

— Но судьба вновь искушает героя: письмо отца, несправедливость, обида повергают его в уныние. Не в силах перебороть страдание, я потерял охоту к чтению и словесности, дух мой упал, я боялся сойти с ума или удариться в распутство. Из счастливого влюблённого в один миг он превращен роком в изгоя и отшельника. Марья Ивановна почти со мною не говорила и всячески старалась избегать меня. Дом коменданта стал для меня постыл. Герой одинок, оставлен, чувствует себя так, как будто вырван с корнем из этой жизни; ему необходимо услышать голос духа.

—Неожиданные происшествия... дали вдруг моей душе сильное и благое потрясение. Приходят тревожные вести... напряжение растёт... я чувствовал в себе великую перемену, волнение души моей было мне гораздо менее тягостно, нежели то уныние, в котором ещё недавно был я погружён... неведомая сила возникает под стенами крепости... всадники то съезжаются, то разъезжаются, и вдруг — приступ; и всё смешалось и перевернулось — торжество победителей, жертвы, виселица, роковым образом связавшая жертвы с палачами. Оргия победителей!.. .меня потрясла эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми обречёнными виселице... Какой денёк!. Какие cmpacmu! Но для героя это — счастливый поворот судьбы, начало нового цикла: крутится колесо фортуны и возвращается на круги своя, и через недолгое время вновь... увидел я деревушку на крутом берегу Яика, и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.

Пройдут перед нами чередой картины, таинственно перекликающиеся с символикой поворотного одиннадцатого аркана; сойдёт со сцены магическая фигура вожатого, уступая место той, которой назначено привести события к их завершению; затем — двенадцатого, тринадцатого, четырнадцатого (в основном на пространстве пропущенной главы)... вместе с героем ощутим мы тяжесть оков пятнадцатой карты... надели мне на ноги цепь и заковали её наглухо... отвели в тюрьму; станем взволнованными свидетелями катастрофы рокового аркана — шестнадцатого.

— Вдруг неожиданная гроза меня поразила... казнь должна была бы меня настигнуть... но из уважения к заслугам отца... — сослать на вечное поселение в Сибирь... Сей удар едва не убил отца, — мы почти воочию видим роковую вспышку молнии, на глазах рушащийся бастион и опрокидывающиеся стремглав фигуры этого аркана; но логика мистерии влечёт нас далее...

— Потеряно не всё; Марья Ивановна — символ надежды, возрождения — скрывала ото всех свои слёзы и думала, как меня спасти...

— Таинственным образом приходит верное решение: ...вдруг Марья Ивановна, тут же сидевшля за работой, объявила, что необходимость заставляет, её ехать в Петербург.

— Долгожданная победа светлых и разумных сил, к которой неудержимо стремилось повествование, достигнута... Дело ваше кончено. Я убеждена в невиновности вашего жениха... Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние.

— Наступает судный день, окончательно примиряющий и духовно преобразующий противоборствующие силы; он присутствовал при казни Пугачёва, который узнал его в толпе и кивнул ему головою...

— Достигнут Мир, равновесие, гармония. Пётр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует... в селе, принадлежащем десятерым помещикам (десять наследников, живущих в мире, — символ завершённости и совершенства)...

А где же странный блуждающий аркан? Конечно же — это Петруша Гринёв, несостоявшийся «сержант гвардии». При легкомысленном попустительстве беспечного outchitel'я Петруша мастерит из географической карты искусительного змея, правда, хранительница-судьба прилаживает хвост его к мысу Доброй Надежды! Несведущим и наивным, простодушным и безрассудным вступает он в жизнь. Соблазны завихрились вокруг него; не в силах сопротивляться их напору, первый же самостоятельный день я кончил так же беспутно, как и начал. Как ребёнок, не отличающий добра от зла, он не видит подстерегающих опасностей, готовых наброситься на него и поглотить... но правдивость его и доброжелательность, доверчивость и прямота, вызывающие сочувствие и поддержку окружающих, удерживают его от губительной опрометчивости. Хранимый преданным Савельичем и верной Марьей Ивановной, он благополучно и с лёгким сердцем завершает свой странный, полный гибельных опасностей путь, иному характеру, видимо, непосильный.

Переведя мистерию на язык романа, Пушкин не просто сделал внятной нам древнюю мудрость: он пересоздал её образы на нашем национальном материале; акценты переставились так, как они складывались в родной стихии. Действие здесь разворачивается не в древних символах египетских таинств и не в знаках европейского магического ритуала, а в понятиях отечественной истории и российского характера.

Главным героем её стал наивный юноша, проходящий длинный путь блужданий, ошибок, потерь и искуплений, которому, благодаря чистоте, вере и твёрдости (недаром он — Пётр), суждено прийти туда — не знаю куда и обрести то — не знаю что.

Движущий толчок мистерии — бунт; в истоке её — трагическая фигура мятежника, осознающего таинственную важность своей роковой судьбы.

Главная же нравственная сила, которой суждено непостижимым образом укротить выпущенные на волю беснующиеся страсти и привести всё действие к мирному суждённому исходу, это — таинственная женская сила, чьи черты... смиренная, одетая убого, но видом величавая жена... проскальзывают то в образе матушки, то Василисы Егоровны, но более всего, конечно, — Марьи Ивановны, капитанской дочки.

Мы вправе рассматривать повесть как символ, как знак, но мы редко воспринимаем её таким образом; напротив, очень тёплые «жизненные» образы как бы заслоняют от нас не только глубинный метафизический пласт событий, но и исторический — научно обобщённый (вожатый — не совсем Пугачёв из Истории пугачёвского бунта, как метко указала М.И.Цветаева). До боли близкие образы не только главных героев, но и чуть проявленных — отца Герасима с его словоохотливой женой, бойкой Палашкой, Чумакова, звонко заводящего песню, Бопре (мадам, же ву при, водкю), скуповатого генерала-немца — занимают наше внимание, не давая разглядеть глубинное течение разворачивающейся тайны; а оно есть, тесно сплетённое с «житейскими» подробностями, но ими не исчерпаемое и их не заменяющее. Главная особенность художественной ткани в том и состоит, что она насыщена символами иного бытия — не то что для нас обыденная жизнь. А так ли свободна от них эта «обычная жизнь»? Не ощущаем ли мы за иными стихийными и социальными событиями более мерный ритм и более определённую поступь иного жизненного пространства, нам в общем ведомого, но часто небрежно не замечаемого и не учитываемого в суетливой повседневности?

Последние строки повести помечены 19 октября 1836 г. Эта дата священна не только для лицеистов «пушкинского призыва», но и для всей русской культуры: через сто дней — роковая дуэль на Чёрной речке; через сто лет — ещё одна чёрная година —1937 год, и Марина Ивановна Цветаева пишет эссе «Пушкин и Пугачёв»...

В этом году исполняется двести лет Пушкину. Пушкин (по Гоголю) — это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет... Осознаём ли мы метафизическую, сакральную сущность этих сроков, рождает ли это в нас какой-либо отзвук? Ждём? Надеемся? Готовимся?

Пушкин... «Капитанская дочка». Её особый холодный степной колорит, на фоне которого чудесно выявляются духовные жемчужины героев, даёт нам возможность почувствовать странный нездешний свет, истекающий со страниц — свет правды. Истина приходит к нам в неповторимом и предельно конкретном обличий и сама в себе несёт указание на свой Высокий Источник. Постижение её всегда интимно и трудно передаваемо, но обретение это угадываешь безошибочно.

Знания древние и вечно обновляемые различными путями достигают нас и путеводно светят, умудряя и наставляя в минуты бурь, невзгод, падений и катастроф.

«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.

«Иди ж, — он продолжал, — держись сего ты света;

Пусть будет он тебе единственная мета.

Пока ты тесных врат спасенья не достиг, Ступай!»