Дельфис

Это случилось в конце февраля послевоенного 1946 года. Морозным солнечным утром мы, шестнадцатилетние подростки, Женя Серебряный и я, как обычно, торопились в свой 7-й класс «А» 73-й мужской средней школы, которая находилась в Серебряном переулке на Арбате. Наш маршрут был прост: выходили из нашего дома в Лебяжьем переулке, пересекали Волхонку, по левой стороне улицы Фрунзе (ныне снова Знаменка) поднимались к Гоголевскому бульвару, проходили короткий Малый Афанасьевский переулок, сворачивали на Большой, переходили по диагонали Арбат и сворачивали направо, в Серебряный переулок, где стояла наша школа.

Встреча, которая запомнилась мне на всю жизнь, произошла на Знаменке, рядом с библиотекой Академии наук. Навстречу нам — по-видимому в 57-ю женскую школу, на улицу Маркса-Энгельса (ныне снова Малая Знаменка) — шли три девочки, наши ровесницы. Я взглянул на одну из них, ту, что была чуть выше ростом и шла в центре — и моё сердце замерло: стройная, в сером зимнем пальто, опушённом серым беличьим мехом, в такой же пушистой серой шапке-кубанке, из-под которой выбивались тёмно-русые локоны, она шла, рассказывая подругам что-то весёлое: её лучистые глаза искрились смехом, белозубая улыбка озаряла лицо. Наши взгляды на мгновенье встретились: улыбка замерла у неё на губах. Не замедляя шага, мы прошли мимо друг друга, однако через несколько секунд оба, как сговорившись, обернулись и улыбнулись друг другу. Вот и всё. Но я был так очарован незнакомкой, что весь оставшийся до школы путь молчал. Напрасно Женя теребил меня, расспрашивая о причине молчания: я решил даже от него скрыть — хоть на время — свою тайну. Так пришла первая любовь...

Теперь каждое утро я проходил путь от дома до школы с надеждой снова встретить Её. Мысль о встрече кружила мне голову. Господи, как я хотел снова увидеть мою чудесную незнакомку!.. Я даже пытался написать стихи, посвященные Ей, — чувства переполняли меня, но ничего, кроме слабых перепевов есенинской поэзии, у меня не получилось. «Где ты? Где ты?» — твердил я в такт шагов по дороге в школу. И встреча состоялась, но — в другом месте...

В годы войны, стараниями моей тёти, сестры отца, Клавдии Павловны Анохиной, библиотечного работника, педагога и депутата, при Государственной библиотеке имени Ленина был открыт детский и юношеский читальный зал, ставший для многих школьников нашего района, да, пожалуй, и всей Москвы, своеобразным клубом, где можно было не только выбрать книгу по интересам, но и сделать домашнее задание, ибо в те времена в домах топили плохо и периодически отключали электричество. Для нас, живших неподалёку от Ленинки, этот зал был просто спасением. Просторный, светлый и тёплый, с десятками длинных столов, с уютным освещением, с внимательными библиотекарями, работавшими на выдаче книг, этот зал казался нам заповедным островом знаний, дружбы и юношеской любви. Здесь мы знакомились, дружили, влюблялись...

Недели две спустя после нашей встречи на Знаменке, я неожиданно увидел свою незнакомку в читальном зале, сидящую, как и все, за столом. Мы сразу узнали друг друга. Не решившись подойти к девочке — в зале царила торжественная тишина — я написал ей записку с просьбой встретиться после закрытия зала у входа. Женя Серебряный, мой добрый Лепорелло, незаметно передал ей моё послание.

С бьющимся сердцем я смотрел на большие электрические часы, установленные в зале. Наконец, подошло время закрытия, и все стали сдавать книги и учебники. Мы с Женей встали в очередь сдающих на несколько человек впереди незнакомки, чтобы встретить её на улице у выхода. Она была в том же пальто и кубанке, улыбнулась и, протягивая руку, назвала своё имя: «Надежда». Мы с Женей назвали наши имена и, как гуляли в те времена подростки, а сейчас гуляют тинэйджеры, пошли по Знаменке — девочка в середине, а мы по бокам. Шли рядом, чинно-благородно, не отставая ни на шаг, провожая Надежду к её дому на Сивцев Вражек.

По дороге мы узнали, что Надя учится в 6-м классе, что ей пятнадцать лет, что из русских поэтов она больше всего любит Пушкина. Мы прошли Знаменку, вышли на Гоголевский бульвар. Бронзовый классик, сидящий на постаменте, уже не казался одиноким и печальным: в наши лица дул пьянящий весенний ветер, пахло талым мартовским снегом, ноги скользили по сырой наледи, а в душе было солнечно и тепло...

Наконец, мы свернули на Сивцев Вражек. В середине переулка, у большого дома с колоннами мы остановились. «Вот мы и пришли!..» — тихо сказала Надя и снова улыбнулась своей белоснежной улыбкой. Женя, попрощавшись, тактично отошёл в сторону. «Юра, — сказала Надя. — Напишите мне что-нибудь в альбом на память. Я передам его Вам завтра в читальне. А если такой альбом есть у Вас, я напишу тоже».

Альбома для стихов у меня не было: я считал это исключительно девчачьей привилегией. Но... Она обещала написать мне в альбом! На память!! Собственноручно! !! Назавтра я купил в магазине «Плакаты и открытки» на Арбате маленький альбом с обложкой из алого шёлка. На шёлке золотыми литерами было оттиснуто: «Для стихов». Вид у альбома был беззаботно-довоенный, да что там довоенный! — дореволюционный! Подобный альбом хранился в маминой шкатулке среди её документов и бумаг.

Дома на титульном листе альбома я старательно вывел тушью: «Альбом для стихов ученика 7-го класса "А" 73-й мужской средней школы Киевского района г. Москвы Анохина Юрия. Март 1946 года».

Вечером у выхода из читального зала мы с Надей обменялись альбомами, договорившись о встрече на том же месте через три дня...

Дома я достал мамину шкатулку и раскрыл её девичий альбом. На титульном листе моя двенадцатилетняя будущая мама тонким пером «рондо» фиолетовыми чернилами каллиграфически вывела: «Сей альбом принадлежит учащейся 5-го класса Московской частной гимназии г-жи Громогласовой Антонине Минаевой. Февраль 1917 года». Альбом начинался приглашением: «Пишите, милые подруги, пишите, милые друзья, пишите всё, что вы хотите, всё будет мило для меня!». Далее следовало предупреждение: «Прошу альбом не пачкать, листы не вырывать, а кто меня не любит, прошу мне не писать!..».

Я внимательно просмотрел стихи и надписи, сделанные в альбоме, надеясь переписать оттуда что-либо хорошее для Нади, но всё казалось устаревшим и наивным. Зато среди виньеток, нарисованных перед некоторыми стихами, я нашёл один славный пейзаж: домик и плакучие ивы на берегу реки. Изрядно потрудившись, я перерисовал пейзаж в Надин альбом цветными карандашами и чёрной тушью, получилось неплохо! Но стихи!.. Где взять стихи, достойные моего чувства к Наде?!

Я перелистал её альбом. На титульном листе: «Альбом ученицы 5-го класса "Б" 57-й женской средней школы Киевского района г. Москвы Ершовой Надежды». Традиционное приглашение: «Пишите, милые подруги, пишите, милые друзья!..». Альбом, начатый более года назад, был заполнен почти до конца. Большинство записей сделано подругами, очень немногие — друзьями. Так же, как и в мамином альбоме, стихи и надписи были слишком наивными. Видно, за три десятилетия, разделявшие мамин и Надин альбомы, наполненные социальными потрясениями от Февральской и Октябрьской революций до Великой Отечественной войны, этот жанр искусства остался неизменным!..

^{Пушкинское Болдино - ПАРК}

 

Мысль о стихах не давала мне покоя. Я перелистал томики любимого Есенина и модного в те годы Щипачёва: ничего подходящего, увы!.. И вдруг — Пушкин! — вспомнил я её любимого поэта. Достал из книжного шкафа сборник избранных произведений, стал искать... И нашёл! Нашёл стихи, которые как нельзя лучше выражали моё душевное состояние, моё грустно-восторженное чувство к Наде:

Что в имени тебе моём?

Оно умрёт, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальний,

Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке

Оставит мёртвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке.

Что в нём? Забытое давно

В волненьях новых и мятежных.

Твоей душе не даст оно

Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине

Произнеси его, тоскуя;

Скажи: есть память обо мне.

Есть в мире сердце, где живу я...

Под стихами стояла дата: 1830 год. Я любил символику: 1830-1930. Сто лет спустя после создания поэтом этого маленького шедевра — в 1930 году — родился я... Это приятное совпадение заставило принять окончательное решение: я тщательно переписал стихи в Надин альбом, поместив их под элегическим пейзажем, нарисованным накануне.

Прошло три дня. Вечером мы с Надей одновременно вышли из читального зала и протянули друг другу альбомы, завёрнутые в бумагу. Я проводил девочку до Сивцева Вражка и поспешил домой. «Что написала мне Надя?» — пытался угадать я, перебирая в голове известных мне поэтов и названия их произведений...

Дома я с волнением развернул альбом, открыл его и... прочитал:

Что в имени тебе моём?

Оно умрёт, как шум печальный...

И так далее — до конца!

Так случилось, что вскоре после обмена альбомами я с родителями уехал на Дальний Восток, под Хабаровск, куда был послан мой отец, кадровый военный. Мы не успели обменяться с Надей адресами, и я её больше никогда не видел...

С тех пор прошло более полувека. Мне скоро 70, у меня трое взрослых детей, внуки... Помнишь ли ты меня, Надя, моя первая мальчишеская любовь? Наверное, я вычеркнут из твоей памяти навсегда. Ведь, действительно, как сказал поэт: «Что в имени тебе моём?..»