Дельфис

Неожиданное предложение

Трудно найти человека, которого не тянула бы к себе красота гор. Но одно дело мечтать, а другое — карабкаться по склону вверх в тумане моросящего дождя с тяжелым рюкзаком и натёртыми плечами. Бывает, к чему-то долго готовишься, обдумываешь варианты, выбираешь пути, случается, судьба неожиданно откроет тебе новый поворот, и ты, не задумываясь, делаешь шаг навстречу. Так было и с моим первым походом в горы. В тот вечер, в мае 1985-го, я зашёл к Игорю Николаевичу Войкину, как обычно, побеседовать об Учении Живой Этики, интерес к которому объединял людей вне зависимости от возраста.

— Ты карту срисовать сможешь, — неожиданно спросил он. — Горного Алтая, вот здесь видишь, самая его высокая гора — Белуха, 4506 метров.

— А ты сам к Белухе сходить не хочешь, — продолжал он. — Тут группа собирается, ребята все хорошие, и к Альфреду Петровичу заодно в Змеиногорск заедут?

Об Альфреде Петровиче Хейдоке я знал, что он ученик Николая Константиновича Рериха, после возвращения из эмиграции и семи лет лагеря поселился на Алтае, как ему советовал Учитель. У нас, в Калининградской области, в городе Советске, жил его единомышленник и соратник по лагерю — Михаил Цезаревич Пурга. Когда он приезжал в Калининград, всегда гостил у Игоря Николаевича, который считал себя учеником Хейдока. Он специально завербовался инженером на Змеиногорские рудники на три года, чтобы быть рядом с Альфредом Петровичем. Контракт закончился недавно, и в наших разговорах Игорь Николаевич часто упоминал Хейдока и его мнение по тому или иному вопросу.

^{М.Ц. Пурга}

Впервые мы познакомились с Войкиным в 1980-м, когда я двадцатилетним молодым человеком вернулся из армии. Сначала через одного ещё доармейского друга-сокурсника по физическому факультету Калининградского госуниверситета я попал в квартиру к профессору Хованскому — математику и теософу. Среди студентов ходили слухи, что он «йог». Моему взору тогда предстала комната, доверху заполненная стеллажами с книгами и рукописями, странная компания людей и разговоры о вещах, которые при нашем атеистическо-материалистическом воспитании даже упоминать было как-то неприлично. Хованский, маленький, сгорбленный, сухонький человек, похожий на китайца из-за сузившихся от постоянного прищуривания глаз, переводил теософские и никогда не издававшиеся в нашей стране книги. Переводы расходились самиздатом. Прийти к нему на квартиру мог любой человек, и он со всеми разговаривал одинаково, независимо, был ли то профессор или школьник. Здесь я впервые увидел людей, обсуждавших сокровенное знание как простую обыденную вещь, словно это вовсе не было пережитком малограмотных предков, как нас учили в школе. К этому времени я уже вышел из-под гипноза «всесильности» современной науки, видел её неспособность ответить на основополагающие вопросы бытия и сознания. Я начал проявлять интерес к религиям как к некоему альтернативному подходу в постижении мира. Информации по этим вопросам было мало, а тут на меня обрушился целый поток. Хотя, как оказалось, внутренняя логика теософских воззрений была мне столь близка, что я почувствовал себя как рыба в воде в кругу этих необычных разговоров.

Не прошло и двух недель, как мне позвонила знакомая по университету, знавшая меня как факультетского фотографа:

— Нужно срочно одну книгу переснять, сам понимаешь, по телефону объяснять не могу, — последовала пауза. — Ты, вроде, тоже ЭТИМ интересуешься.

Далее следовал многозначительный намёк на невозможность произносить по телефону тему книги и пауза. Мы договорились о встрече у «одного человека». Так я и попал к Игорю Николаевичу Войкину. Переснять требовалось один из номеров журнала «Оккультизм и Йога», посвящённый легендарной Атлантиде. Журнал издавался в Югославии, Болгарии и Парагвае А.М.Асеевым. Игорь Николаевич был последователем Учения Живой Этики в отличие от Хованского, чистого теософа, не считавшего Живую Этику за самостоятельное и новое Учение. Квартира Игоря Николаевича была своеобразным центром, где собирались последователи Рерихов и Учения Живой Этики, аналогично квартире Хованского, где собирались любители теософии. Заходить к нему я стал часто и первое время слушал и наблюдал других, изредка задавая вопросы. Я не спешил вступать в спор. Подбор правильных и весомых аргументов требовал времени. Было интересно наблюдать, как кто-нибудь из присутствующих начинал видеть у меня голубую ауру, как определяли мой «уровень сознания» и как сравнивали его с уровнем других, правда, только в их отсутствие. Когда, наконец, недели через три, я открыл рот и вступил в жёсткий и аргументированный спор, оценку моего «уровня сознания» сразу ощутимо понизили. Это деление людей за глаза по уровням мне более всего не нравилось в атмосфере этой квартиры. Через пару месяцев я перестал ходить к Игорю Николаевичу. Потом уехал почти на год в Москву, взяв адреса московских последователей Живой Этики. По возвращении в Калининград у меня совсем пропал интерес к общению с местными рериховцами (так называют последователей Н.К. Рериха и Учения Живой Этики), и я не заходил к Игорю Николаевичу ещё несколько лет. Всё это время я пытался построить свою собственную систему взглядов на мироздание. Когда снова зашёл в 1985-м, узнал, что он эти годы работал в Змеиногорске, а теперь вышел на пенсию. Внешне здесь ничего не изменилось, те же разговоры, за тем же столом, те же люди, но к своему удовлетворению, я отметил, что на уровни сознания здесь уже не делят и многие темы приобрели совсем другие оттенки.

Идти в горы я согласился сразу, не задумываясь. Игорь Николаевич обещал познакомить с остальными участниками похода, объяснял, что лучшее погодное «окно» бывает в Горном Алтае в конце июля. Я изучил карту, прочитал всё, что смог найти, про маршрут экспедиции Рериха. Игорь Николаевич говорил, что до Белухи добраться просто, даже можно не брать палаток:

— Доедете до Тюнгура на попутках, а там пешком, одну ночь у костра переночуете. Если повезёт с погодой, можно по хребту почти до вершины подняться. А потом, напрямую на Запад, можно добраться на попутках до Змеиногорска, и — он проводил пальцем по карте, — вот здесь, мимо Тегерецкого хребта, правда, не знаю, есть ли дорога.

За три недели до запланированного похода Игорь Николаевич, загибая пальцы, перечислил причины, по которым тот или иной потенциальный участник поехать не сможет.

— Тогда я еду один, — сказал я. — Не люблю менять планы.

— Игорь, Олег ведь тоже один ехать хочет, — вмешалась Антонина Ивановна, жена Игоря Николаевича.

— Кто это? — обрадованно спросил я.

— Да есть тут один товарищ. Я вас познакомлю, вы сойдётесь, оба молодые, найдёте общий язык.

С Олегом договорились о встрече. Короткостриженный, спортивного вида и невысокого роста, он казался почти ровесником, хотя, как оказалось, был на пять лет старше. Я привёл его в нашу небольшую молодёжную компанию, которой мы собирались в последнее время по вечерам для общения, объединённые идеями Учения Живой Этики.

Дорога на Восток

Билетов на Барнаул не было, и мы решили лететь в Новосибирск с пересадкой в Москве. Меня это устраивало. Побродить целый день по улицам столицы, посмотреть выставки, а может и кого из знакомых удастся повидать. Да и Новосибирск был для меня почти родным городом.

Ещё не настал полдень, когда мы уже окунулись в ни с чем не сравнимый ритм Москвы. В самолёте я рассказал Олегу об одном знакомом, у которого на квартире можно купить самиздатовские книги по интересующим нас темам. И мы решили обязательно к нему зайти. Доехав на метро до Таганки, мы нашли телефон-автомат, и я позвонил. Игорь Дмитриевич Ващук долго выяснял, кто я и с кем, прежде чем согласился на встречу. Открыв нам дверь, с видом старого конспиратора он быстро провёл нас через коммунальную прихожую.

— Пока соседи не услышали, — объяснил он. — А то опять в милицию заявят.

В небольшой комнате почти всё было завалено книгами. Они лежали большими и малыми стопками практически везде, включая и пол, так что даже пройти было очень сложно. Это были самиздатовские копии, иногда в кустарных переплётах, иногда без таковых. Некоторые представляли собой пачку фотографий, другие были напечатаны на машинке или «отэренные». Была в те годы такая копировальная машина «Эра». 

Мы стали рассматривать книги. Чего здесь только не было!

— Нас интересует Агни Йога, Рерихи и Блаватская, — сказал я.

— Сейчас почти ничего нет, да вот тут один товарищ из Риги привёз, просил продать, — и он протянул мне книгу размером с альбом в картонном переплёте.

На сером картоне была наклеена вырезанная из бумаги надпись — «Надземное». Вверх по позвоночнику прокатилась теплая волна. Это была большая удача, в Калининграде этой книги не было ни у кого. Она в тридцатые годы не успела в Риге выйти из печати и осталась в рукописи. Книга представляла собой ротапринтную копию с машинописного текста.

— Блаватской есть только это, — и хозяин комнаты указал на небольшую, аккуратно переплетённую в оклеенной дерматином обложке книжку.

— «Голос Безмолвия», — прочёл я вслух, открыв книгу.

Ниже стоял год издания — 1912-й. Это была «отэренная» копия с оригинала, изданного тогда в России.

Заплатив за обе книги восемнадцать рублей, мы распрощались с Игорем Дмитриевичем. Год спустя, я с большим трудом уговорю его продать мне толстый рулончик фотоплёнки с полным текстом «Тайной Доктрины» Е.П. Блаватской, отснятой кем-то по спецразрешению в Ленинской библиотеке. А потом, уже в другой России, в 1996-м, неожиданно встречу его на Четвертом Международном Славянском Конгрессе, проводимом патриотической оппозицией.

Помню, ещё зашли на Кропоткинской в какую-то овощную палатку, где знакомые Олега торговали бананами, в то время большой редкостью. Увидев его, молодые люди неожиданно засуетились, провели нас в подсобку и разложили на столе целую гору спелых бананов. Было заметно, что они побаиваются моего спутника. Я не стал расспрашивать, Олег всегда рассказывал о своей жизни лишь одними намёками. Понял я только то, что он раньше работал здесь в милиции.

Вылетев в полночь из Москвы, мы помчались навстречу рассвету, сокращая ночь на четыре часа. Это незабываемое зрелище — наблюдать восход солнца в иллюминатор самолёта, находясь высоко над облаками. Сначала впереди под облаками появилось яркое оранжевое пятно, разливающееся, как озеро расплавленного металла. Оно расширялось и увеличивалось на весь горизонт, подсвечивая оранжевым и розовым облака, которые принимали самые причудливые объёмные формы. Потом из-за горизонта вырвались первые лучи, ярко ослепляя новым днём.

В Новосибирске по местному времени мы были в 8 часов утра. Выйдя из самолёта, я вдохнул полной грудью воздух Сибири. Мне всегда легче дышалось по восточную, чем по западную сторону от Урала. Здесь какая-то особая энергетика. Мы втолкнулись в битком набитый автобус, чтобы добраться до города, и никакого раздражения ни внутри, ни вокруг. Сколько бы негативных эмоций вызвало такое положение вещей в Москве или Калининграде, а здесь совсем другой мир, менее комфортный, но зато наполненный настоящей живой энергией.

Поезд до Барнаула отходил вечером, и мы решили пройтись по Новосибирску. С этим городом меня связывало немало воспоминаний. Восемнадцатилетним я приехал сюда, работал слесарем на химзаводе, жил в общежитии, почти в самом центре. Отсюда призывался в армию.

^{М.Ц. Пурга (слева) и А.П.Хейдок, 1986 г.}

Мы шли по знакомым улицам. Здесь начиналась моя первая самостоятельная жизнь, и этот город врезался в память как-то по-особенному. Воспоминания были очень яркие, слегка ностальгические. Когда я посещаю этот город, всегда где-то в глубине души возникает легкое ощущение другой, не прожитой жизни, которая могла бы быть у меня здесь, если бы не потянуло меня обратно Балтийское море с его неповторимыми обрывами песчаных берегов и криком чаек. Олег спросил про Академгородок, и я предложил туда съездить, а заодно искупаться в Обском море.

Как всегда тихий и спокойный, Академгородок предстал перед нами своими «хрущёвками», утопающими в море высоких сосен и берёз. Олега он слегка разочаровал, а мне здесь всегда нравилось. Это было что-то не во внешнем, а во внутреннем смысле этого места. Тогда в восемнадцать, у меня было желание устроиться здесь на работу, и я даже договорился об этом на опытном заводе Института ядерной физики, куда меня согласились взять слесарем-ремонтником. Но у них не было общежития, и мне предстояло найти самостоятельно не просто жильё, а жильё с пропиской. Пришлось устроиться на химзаводе, где было общежитие. По выходным, я обходил все близкие к Академгородку населённые пункты, но проблему решить так и не смог.

После экскурсии по городку мы направились к водохранилищу, называемому Обским морем. Спустившись с обрыва на небольшой знакомый пляж, где практически никого не было, мы искупались. Первую свою большую картину маслом на холсте я писал по этюду, сделанному на этом месте три года назад, будучи в Новосибирске в командировке. Тогда я по выходным выезжал сюда с этюдником и бродил по береговым холмам в поисках подходящих сюжетов. В тот день я задержался до вечера, солнце садилось прямо в воду, и я, быстро расставив этюдник, старался ухватить краски заката. Самому иногда странно: вырос на Балтийском море, а первый свой «Закат» написал на Обском.

В Барнауле билетов до Горно-Алтайска не было, но мы уговорили водителя автобуса взять нас стоя. Автобус быстро мчался по прямому шоссе на встречу с горами. Настроение было приподнятое. Вокруг была плоская равнина, но, наконец, на горизонте показалась долгожданная линия гор. Мы въезжали в Горный Алтай, и дорога, вильнув между двух невысоких гор, ввела нас в его столицу.

На попутках по Горному Алтаю

Как выяснилось, автобусы до Тюнгура ходили один раз в сутки. Можно было добраться до Чиндека, то есть не доезжая километров восьмидесяти до места назначения. Но проблема состояла в том, что билетов на автобусы не было. Это были небольшие ПАЗы, набиваемые битком пассажирами и следующие по горным дорогам: тюнгурский — целые сутки, с ночёвкой в Усть-Кане, а чиндековский шёл без ночёвки, но отправлялся рано утром и прибывал поздно вечером. Поскольку был уже вечер, мы остались на ночь на автовокзале, надеясь на то, что утром удастся попасть в автобус. Чуда не произошло, и битком набитый ПАЗик уехал без нас. Следующий автобус до Тюнгура отправлялся в полдень. Поскольку билетов не было, и, учитывая, что таких как мы, хватило бы ещё на один автобус, шансы уехать на нём были минимальны. Вокзал за ночь нам уже порядком надоел. 

— Да бог с ним, с этим автобусом, — сказал я Олегу. — Рванём на попутках.

Олег слегка заколебался.

— Доберёмся еще быстрее, — убеждал я его.

Мне не раз уже приходилось преодолевать довольно большие расстояния на попутках, и эти путешествия всегда оставляли приятное воспоминание, в отличие от поездок в набитых автобусах. Видя мою уверенность, Олег согласился, и мы, спросив у местных жителей, как лучше выехать из города в направлении Чуйского тракта, успели заскочить в какой-то местный автобус.

Доехав до кольца, мы вышли на шоссе и стали голосовать. С собой у нас были только небольшие спортивные сумки и пакет с едой, которую мы купили на вокзале. В сумке у меня лежал свитер, лёгкая куртёнка, летние тапочки-сандалии типа «плетёнки», топор, плащ из полиэтиленовой плёнки и книги, купленные в Москве. У Олега тоже был топор и полиэтиленовый плащ — это было единственное снаряжение, которое мы взяли с собой, предполагая ночевать на лапнике у костра. Машины проезжали мимо, не останавливаясь. Некоторые водители показывали рукой, что они скоро сворачивают и по шоссе не идут.

— Так не пойдёт, — сказал я слегка разочарованному Олегу. — Нужно выйти за городскую черту и отойти несколько километров. Олег без особого удовольствия согласился, и мы пошли. Становилось жарко. Я снял туфли и привязал их шнурками к сумке, переобувшись в тапочки-плетенки. Олег был в кроссовках. Наконец, последние дома остались позади. Это были первые метры, с таким трудом дававшиеся и так медленно прираставшие. Но я не сомневался в успехе и своей уверенностью тащил за собой Олега. Несмотря на жару, меня охватило приятное чувство дороги. Это ни с чем не сравнимое ощущение, когда оставляешь позади суету города и идёшь куда-то в неизведанную даль. Машины нас обгоняли не часто, и, заслышав очередной шум за спиной, мы приостанавливались и голосовали. Наконец, возле нас остановился ЗИЛ.

— Далеко? — спросил водитель.

— Да нет, тут совсем рядом — до Тюнгура, — с лёгким сарказмом, улыбаясь, сказал Олег.

 — Ну, мужики, я всего-то пятнадцать километров могу подвезти.

— И то хорошо, всё поближе, — ответил я.

До Тюнгура предстояло преодолеть почти четыреста пятьдесят километров по делающей большой круг горной дороге через Усть-Кан и Усть-Коксу.

Водитель ЗИЛа высадил нас в том месте шоссе, где оно подходило почти к самому берегу Катуни. Олег, хуже меня переносивший жару, обрадованно рванул к реке.

— Это же Катунь, — восхищённо проговорил он.— Главная река Алтая!

Перед нами с большой скоростью, пенясь бурунами и извиваясь водоворотами, нёсся мощный поток воды ярко-изумрудного цвета. На минуту мы застыли в восхищении этой мощью и прозрачной чистотой воды. Олег, бросив сумку, разделся и осторожно полез в воду, стараясь не быть сбитым потоком. Задерживаться на купании у меня желания не было, всё моё существо тянуло вперёд, к снежным вершинам, и я стал торопить Олега. Повеселевший и уже совсем с другим настроением он быстро оделся, и мы снова вышли на шоссе. Присев на краю, мы стали голосовать. Несколько машин проехало мимо.

— Надо идти, — сказал я, — Это как закон, когда сидишь, никто не остановится.

Действительно, только мы двинулись вперёд, как возле нас остановился крытый брезентом УАЗик.

— Садитесь, — открыв дверцу, сказал пожилой мужчина, сидевший рядом с водителем.

Мы пролезли мимо него на заднее сиденье.

— Далеко собрались?

— До Усть-Кана, — сказал я, назвав серединную точку нашего пути.

— Подвезём до Шебалино.

Судя по разговору, который они вели между собой, это были работники сельской администрации.

Ехать в УАЗике было комфортно. Через небольшие окна виден великолепный пейзаж. Справа, то скрывалась за деревьями, то снова появлялась Катунь, сверкая своим нежно-лазоревым цветом. Слева невысокие, покрытые травой горы тёмно-изумрудного цвета иногда подступали к дороге обрывами. Километров через пятьдесят дорога повернула прямо к Катуни, и мы въехали на высокий и длинный мост. Нас захватило великолепное зрелище водного потока, несущегося меж гор от одного горизонта к другому. Мы словно пересекали границу двух миров, оставляя позади привычный мир материальной цивилизации, и въезжали в новый неизведанный и удивительный мир гор. Покинув мост, дорога стала удаляться от реки, с которой нам предстояло ещё встретиться в конце нашего пути и которую мы должны были ещё раз пересечь по пути к Белухе. Вскоре, впереди и внизу, показались деревянные домики Шебалино, местного райцентра.

Высадили нас у столовой, где мы слегка перекусили. Мы вышли на шоссе Чуйского тракта, и нас остановил догнавший КАМАЗ.

— Я тут недалеко, на карьер, — словно извиняясь, сказал водитель. — Всего километров двадцать, залезайте.

— Значит, говорите, в Усть-Кан добираетесь, — продолжался разговор, когда машина быстро неслась по долине между гор. — От карьера до перевала всего километр, да я вас прямо до него подброшу. Там все отдыхают, двигатели охлаждают перед подъёмом, воды набирают. Легко найдёте попутную машину.

За небольшим ручьём, у которого собралось десятка полтора машин, дорога брала круто вверх. Долина закончилась, и впереди поднималась кверху высокая гора. КАМАЗ, высадив нас, умчался обратно. Мы подошли к ближайшим машинам, отдыхавшим перед тяжёлым подъёмом. Водители объяснили нам, что все они идут по Чуйскому тракту и могут подвезти только до поста ГАИ, где дорога на Усть-Кан поворачивает направо. Мы присели на траву, присоединившись к общему ожиданию. Впереди мы увидели небольшой автобус, ранее не замеченный нами из-за закрывавших его машин. Возле автобуса развалилась на траве небольшая группа молодых людей.

— Это тот, который мимо нас проехал и не остановился,— узнал я его.

Тогда водитель ещё покачал нам рукой, делая знак, что взять не может.

— А что, — сказал Олег. — Пойдём, поговорим.

Парень с девушкой, к которым мы подошли, объяснили нам, что это плановая тургруппа по путёвкам, едут в Тюнгур, а там к Белухе. Мы с Олегом переглянулись, это была большая удача, оставалось только уговорить взять нас с собой в автобус.

— Это вы с руководителем решайте, — продолжали молодые люди. — Место в автобусе есть, вон она там, Тамара, — они указали нам на женщину лет тридцати–тридцати пяти.

Тамара соглашаться не хотела, объясняя, что не имеет права, что это платный туристический маршрут, и она несёт ответственность. Олег пустил в ход комплименты, «заговаривать зубы» он умел и, к тому же, делал это с такой уверенной настойчивостью, что Тамара долго сопротивляться не смогла.

— Едем, — скомандовала она через несколько минут, и молодые люди стали занимать свои места в автобусе.

Мы забрались в него последними. Задние сиденья были завалены огромными рюкзаками. Мы заняли свободные места. Пока автобус, тяжело рыча, карабкался на перевал, мы, удовлетворяя обоюдное любопытство, обменивались вопросами.

Попутчики

Подъём на перевал занимал около часа, но вскоре гул двигателя стал уменьшаться, пока не перешёл на лёгкое урчанье, и автобус легко покатился по уходящей вниз дороге. Через несколько километров автобус остановился.

— Всё, приехали, — скомандовала Тамара, — Здесь будет ночёвка, ставим палатки и готовим ужин.

Выйдя из автобуса, все направились к речке, возле которой было место, приспособленное для стоянок. Поскольку палаток у нас не было, мы стали помогать разводить костёр. Вода в речке была очень холодная, но Олег уговорил меня искупаться, надо было поддерживать имидж «крутых ребят». Никто больше желания купаться не изъявил. 

Быстро темнело. От предложенного ужина из общего котла, мы отказались, заявив, что «убиенной пищи» не употребляем. Это ещё более подогрело любопытство наших попутчиков. После чая разговоры становились всё свободнее. Как мы уже выяснили, все участники группы, за исключением руководителя, были в горах, как и мы, в первый раз. Оказавшись в центре внимания и ухватив инициативу, мы рассказывали им о Рерихе, о теософии и многом другом, спонтанно перемещаясь от темы к теме, как это обычно бывает в разговорах у костра. Когда разговор зашёл о нашем снаряжении, Олег, войдя в раж, объяснял, что иного и не требуется, чтобы забраться на Белуху. У него это получалось очень убедительно, так как он сам верил в эту сомнительную чушь. Даже опытная Тамара начала верить в то, что мы действительно способны забраться на Белуху в тапочках, которые были у меня на ногах.

Дело было далеко за полночь. Народ стал потихоньку расползаться по палаткам. Нам тоже предлагали место в палатке, но мы отказались, заявив, что будем спать на скамейках у костра. Вскоре мы остались втроём с Тамарой. Она слегка разоткровенничалась о своей неустроенной женской судьбе и о том, что нет надёжных друзей. Было видно, что романтика походов — это единственное, что озаряет светом её жизнь.

Мы задремали на скамейках под самое утро, когда уже начало светать. Часа через два проснулись от холода и сырости. Белый как молоко туман застилал долину реки. Мы раздули костёр. Из палатки выбрались дежурные и стали готовить завтрак. Вскоре все заспанные и съежившиеся от холода грелись у костра.

В Усть-Кане мы были ещё до начала жары. Дорога здесь делала поворот и под небольшим углом шла почти в обратную сторону. После краткой остановки у столовой и магазина двинулись дальше.

— Сейчас будем смотреть пещеру, — объявила Тамара.

Автобус остановился, и мы, выбравшись наружу, направились через большую поляну к скале, в которой вверху, метрах в пятидесяти, зияло большое чёрное пятно пещеры.

— Ой, эдельвейсы! — воскликнула одна из девушек.

Под ногами, вперемежку с редкой травой, росли небольшие цветы, подняв к солнцу свои серо-зелёные, похожие на звёздочки головки с крохотными пушистыми шариками в середине.

— Тут где-то справа тропинка есть, — направляла Тамара.

— А мы и так залезем, чего в обход ходить, — бросил я Олегу, который и без того уже начал карабкаться к пещере.

Надо было не ударить лицом в грязь и добраться до пещеры быстрее остальных, идущих по обходной тропе. Наконец, запыхавшиеся, тяжело дыша, мы взобрались на последний уступ и оказались у входа в пещеру. Она представляла собой один большой грот и особого впечатления не произвела. Обратно мы уже спускались со всеми по тропе.

Преодолев ещё один перевал, автобус вёз нас в сторону Уймонской долины, где нам снова предстояло встретиться с Катунью. Вскоре справа в ущелье замелькала бурлящая вода Коксы, а затем мы въехали в райцентр Усть-Коксу. Это довольно большое поселение, расположенное в месте впадения реки Коксы в Катунь. Здесь имелся даже свой аэродром, и реактивный Як-40 совершал регулярные рейсы. В центре располагались гостиница, магазин и столовая. Здесь вся группа остановилась на обед. В магазине мы с Олегом приобрели две буханки, только привезённого белого хлеба, производства местного хлебозавода.

Покинув Усть-Коксу, автобус, проехав километров двадцать, свернул в сторону Катуни и, подъехав к мосту, взял чуть левее и остановился прямо у берега.

— В Тюнгур поедем завтра утром, — объяснила Тамара. — Сегодня, по плану, экскурсия в Верхний Уймон. Идти двенадцать километров, кто желает?

— А почему не на автобусе? — спросил я.

— Мост закрыли для проезда, будут ремонтировать.

Мы задумались. С одной стороны, побывать в Верхнем Уймоне, где останавливался Николай Константинович Рерих во время своей экспедиции по Алтаю, очень хотелось. Но, с другой стороны, не хотелось терять день, так как мы и так отставали от своего плана.

За мостом был виден посёлок Мульта, и мы решили, что там непременно можно будет купить мёд, которым собирались питаться в горах. Мост был подвешен над несущейся и бурлящей Катунью на толстых канатах. Они крепились на четырёх толстых столбах-опорах, изготовленных из лиственницы, по две с каждой стороны потока. Деревянный настил под нами слегка раскачивался, и с трудом верилось, что по этому мосту могут проезжать машины.

Обойдя несколько домов, мы нашли деда-пасечника. Он с охотой налил нам две литровые банки мёда. Заплатив совсем немного, мы отправились обратно через мост к лагерю. Попрощавшись с нашими попутчиками, мы пошли к основной дороге на Тюнгур. Дело шло к вечеру, но было ещё очень жарко. Идти надо было несколько километров. Но, добравшись до дороги, мы поняли, что радоваться нечему. Дорога была совершенно пуста.

— Пойдём, — сказал я. — До Тюнгура ещё километров пятьдесят, но не сидеть же на месте.

Вокруг нас были луга, похожие на степь, вдали по обе стороны тянулись две гряды гор. Справа кое-где из-за первого ряда гор выглядывали снежные «белки». Идти было тяжело, хотелось пить. Впереди дорога прогибалась вниз, и в этом месте были видны кусты.

— Там наверно ручей, — сказал я, видя, что Олег собирается остановиться.

Дойдя до ручья, мы бросили сумки и полезли вниз к воде. Но в этот момент услышали шум машины.

Проехав километров двадцать, мы снова пошли пешком. Долина сужалась, и холмы всё ближе подступали к дороге. Нас догнал мотоцикл с коляской и притормозил.

— Далеко? — Спросил мужчина средних лет. — До Катанды могу подвезти.

Впереди был невысокий, но очень крутой подъём.

— Здесь вам придётся пешком подниматься, втроём не заедем, — сказал водитель.

Мы слезли с мотоцикла и стали подниматься на гору, в то время как его мотоцикл, тяжело урча, пытался сделать то же самое. Наверху, снова взгромоздившись на мотоцикл, мы с ветерком понеслись дальше.

— Сразу за Катандой есть хорошее место, на берегу Катуни, там вы можете развести костёр и заночевать, — сказал наш новый знакомый. — Я вас туда подброшу, оттуда до Тюнгура всего километров двенадцать.

Вскоре мотоцикл въехал в Катанду, пересёк одно за другим два русла одноимённой реки Катанды и повёз нас к обещанному месту. Дорога здесь была прорублена в склоне подходящей к самой Катуни скалы. Солнце уже садилось. Неожиданно упало несколько капель дождя, и, выехав из-за очередного выступа скалы, мы застыли от восторга. Огромная яркая радуга соединяла две гряды гор, расположенные справа и слева от нас, так что, казалось, мы въезжаем в огромные ворота.

— Вот это да! — проговорил Олег. — Расскажи кому, не поверят, что нас так горы встречают!

Уже в сумерках мы развели костёр, перекусили хлеба с мёдом и легли по обе стороны от костра на подстилку из кедровых веток, прикрывшись, на случай дождя, полиэтиленовыми плащами. Было довольно тепло, и за ночь нам пришлось просыпаться и подкладывать дров в костёр всего один раз.

К Белухе

Утром мы направились пешком в Тюнгур, до которого оставалось километров двенадцать. Пошёл дождь. Слегка промокнув, мы добрались до посёлка. На окраине мы увидели небольшой недостроенный деревянный дом. Поскольку он был открыт и ничем не огорожен, мы забрались в него и решили переждать непогоду. Было довольно сыро и холодно. К обеду распогодилось, и мы пошли дальше. Пройдя через посёлок, мы перешли через Катунь по такому же деревянному висячему мосту, как и в Мульте. Дальше мы знали, что нужно подниматься вверх по реке Кучерле. Но наша карта была столь мала, что по ней мы так и не смогли понять, с какой стороны от нас впадает в Катунь Кучерла. Мы решили, что она впадает справа, и уверенно зашагали по тропе, ведущей в эту сторону. Через пару километров тропа подошла к реке, которую мы и приняли за Кучерлу. Она была очень большая, но нам и в голову не пришло, что это, на самом деле, поворот Катуни. Таким образом, мы уверенным шагом двигались вдоль Катуни в противоположную нашему назначению сторону. По рассказам мы знали, что нам должна была встретиться деревня Кучерла. У одного из изломов дороги было ответвление к берегу реки, и мы решили искупаться.

К берегу подъехал старый алтаец, чтобы напоить лошадь. На наш вопрос о деревне Кучерле, он ответил, что до неё километров пять. Спросить направление нам и в голову не пришло, так как мы были уверены в том, что идём правильно. Пройдя вдоль реки километров пятнадцать, мы вдруг снова увидели того же старого алтайца на лошади. Когда мы подошли к нему с тем же вопросом, он, удивлённо глядя на нас, пытался что-то объяснять про паром, который был виден справа у реки. Олег своим самоуверенным голосом старался чего-то добиться от перепуганного старика, который лепетал что-то про паром, Катунь и Катанду, как вдруг меня осенило. Я дернул Олега:

— Слушай, мы, идиоты, сделали большую глупость, идём вдоль Катуни в обратную сторону и сейчас находимся против Катанды, которую мы проехали вчера.

Успокоив и поблагодарив деда, мы, не долго думая, направились к парому. Идти пешком обратно не хотелось, а в Катанде можно было найти какой-нибудь транспорт.

Паромом управлял пожилой человек. Между берегами был натянут трос, и паром скользил вдоль него в ту или иную сторону, в зависимости от поворота деревянного киля. Быстрое течение Катуни создавало мощную двигающую силу. Бревенчатая платформа в считанные минуты пересекла стометровую поверхность реки, бурлящей сплошными водоворотами.

Катанда представляла собой небольшую деревню, расположенную между двумя руслами реки Катанды. Мы остановились у обочины дороги. Был уже вечер, и рассчитывать на попутную машину не приходилось.

— Сейчас что-нибудь сообразим, — уверенно сказал Олег с хитрой улыбкой и окликнул проходящего мимо местного парня.

Парень был нашего возраста, высокий и ширококостный, эдакий «тракторист Вася». Точно не помню, но, кажется, его так и звали. Олег рядом с ним был как пони рядом с тяжеловозом.

— Слушай, у вас транспорт какой есть, я тут недавно из зоны вышел, в Тюнгур надо срочно, — начал уверенно заливать Олег.

Парень как-то съеживался, а Олег всё расходился. Всё это выглядело очень забавно, учитывая то, что блатной жаргон употреблялся совершенно без мата, в эдаком «литературном» варианте. Впечатлённый Вася пообещал достать транспорт и быстро удалился. Минут через десять к нам подкатило несколько мужиков на мотоциклах с колясками. За двадцать минут, с ветерком, нас довезли до Тюнгура. Мы поблагодарили мужиков, но они как-то неуверенно переглянулись:

— Выпить есть?

Нам пришлось их разочаровать.

— А может одеколон есть?

Одеколона у нас тоже не было, и мужики, погрустнев, уехали обратно.

Солнце шло к закату. Мы в очередной раз пересекли Катунь по мосту. Теперь мы точно знали, что идти надо было влево, а не вправо. Недалеко от дороги мы увидели лагерь наших знакомых туристов. Нам очень не хотелось, чтобы они узнали о нашей глупой оплошности, и мы тихо прошли мимо, стараясь быть незамеченными.

Деревня Кучерла оказалась совсем недалеко, в получасе ходьбы. Здесь даже был небольшой магазинчик, где мы купили каких-то пряников. В центре деревни был мост через речку Кучерлу, стремительный поток прозрачной голубой воды, шумно несущийся по камням. На другой стороне моста мы встретили одинокого туриста с рюкзаком, отдыхавшего на берегу. Он был старше нас, и вид у него был бывалый. Мы поинтересовались дорогой к Белухе. Он объяснил, что нужно идти вверх ко второму мосту, который находится выше деревни.

— Может, успеете дойти до избушки, там сможете переночевать, — добавил он, взглянув с сомнением на нашу экипировку.

Обогнув деревню, мы подошли ко второму мосту. Перейдя на другую сторону потока, дорога прошла через небольшую рощу, заросшую кустами спелой малины, и побежала через поле, засеянное овсом. Стало темнеть. Внезапно поле закончилось, дорога резко пошла вниз, к реке, и исчезла. Перед нами, у реки, стояла небольшая бревенчатая избушка. Дверь была открыта. В избушке было грязно. Посередине единственной комнаты стояло некое сооружение, отдалённо напоминавшее печь. Это была жестяная коробка на подставке из камней с трубой, идущей в дыру в потолке.

Стало резко холодать, вдоль реки потянулся белый холодный туман. Мы закрыли дверь, но кругом были щели, и мы скоро стали замерзать. Найдя какие-то щепки и газету, мы попробовали зажечь огонь в печке без поддувала и наполовину забитой спрессованной сырой золой. Газета задымила, и весь дым пошёл не в трубу, а внутрь дома. Через минуту пространство комнаты было заполнено густым белым дымом. В пространстве ниже печи дыма не было, и мы, согнувшись, ползали под этим плотным белым потолком. Когда дым выветрился через открытую дверь, мы поняли, что согреться нам здесь не удастся. О сне в таком холоде не могло быть и речи. Искать дрова для костра в полной, безлунной темноте, да ещё в сырости, также было малоперспективным занятием. Мы прыгали и двигали руками, чтобы согреться.

— Так не пойдёт, — сказал я. — Давай попробуем найти дорогу, и будем идти всю ночь, так, по крайней мере, не замёрзнем!

У меня был фонарик — «жучёк». Это маленькая динамо-машинка, вырабатывающая ток за счёт нажатия на рычаг. Батареек он не требовал, но постоянно нужно было жать на него рукой. Мы вышли из избушки и с помощью слабого света фонарика пытались найти дорогу. Вскоре мы влезли в густую траву, выше нашего роста, и поняли, что этого сделать нам не удастся. Промокшие от росы, мы вернулись в избушку и вынуждены были ещё часа три согреваться движениями, пока не обозначился рассвет.

Тьма отступила, и, оглядевшись, мы поняли, что дорога, вернее тропа, должна быть где-то выше, так как дальше начинался выступ скалы, подходящий вплотную к воде. Вернувшись к началу резкого спуска дороги, мы, наконец, нашли тропу, идущую не вниз, а прямо по склону, слегка вверх.

Тропа огибала скальный выступ, и перед нами открылся великолепный горный пейзаж, освещённый первыми лучами солнца. Внизу, в ущелье, грохотала Кучерла, впереди была небольшая плоская горная равнина, а вдали, из-за гор, светились снега горных пиков. Мы тут же забыли про холод бессонной ночи и быстрыми шагами понеслись навстречу Белухе. На небольшой равнине, высоко над рекой, мы увидели вторую избушку. Она была сделана гораздо добротнее. Теперь мы поняли, что именно об этой избушке говорил нам тот человек. Сюда не доставало холодное дыхание реки. Позже, в другие походы, мне придётся не раз ночевать в этой избушке, а тогда мы быстро прошли мимо, стремясь вперёд и вперёд. Тропа шла то вверх, то вниз, иногда спускаясь к реке и снова поднимаясь вверх. Пейзаж вокруг был великолепен. На тропе были видны следы коров и овец, местами сделаны заграждения из тонких брёвен. По каменистым склонам было идти приятно, но когда тропа пряталась в густой, высокой и мокрой от холодной росы траве, ноги начинали замерзать. Олег был в кроссовках, и они хоть как-то согревали, в отличие от моих тапочек-плетёнок.

В одном месте трава тянулась очень долго, деревья закрывали ещё низкое солнце, и ноги стали нестерпимо болеть от холода. Усталость бессонной ночи стала возвращаться. Впереди был пустой загон для овец с крохотной избушкой посредине. Большая огороженная плетнём поляна загона была сплошь покрыта горошком овечьего помёта. Тень от гор и деревьев не достигала избушки, и она была ярко освещена солнцем. Пройдя по сухому овечьему помёту, мы добрались до неё и свалились от усталости на небольшом крыльце-помосте под горячими лучами июльского солнца.

^{Горный Алтай. Фото В.Изразцова}

Отогревшись и проспав часа два, мы с трудом подняли свои тяжёлые и ноющие тела и пошли дальше. Дорога поднималась всё выше, вдоль ревущей Кучерлы. Травы стало меньше. Тропа большей частью была усыпана толстым слоем кедровой хвои. Становилось жарко.

Тропа вошла в «горельник». Это несколько километров сгоревшего от пожара леса. Обгорелые стволы, сваливаясь со склона, нагромождались десятками. Мы не заметили, что тропа резко пошла вниз к реке, где вдоль берега можно было более-менее комфортно идти. Мы были не первые, кто проскочил спуск и ринулся прямо через лесоповал. Здесь уже было нечто вроде обозначившейся тропы, что и сбило нас с толку. Но эта тропа скоро исчезла, так как каждый пролазил через этот хаос своим неповторимым путём. Приходилось постоянно перебираться через поваленные деревья, либо пролезать под ними. В этой полосе препятствий были и радостные моменты, когда ствол дерева лежал вдоль пути, поверх завала, и можно было по нему с комфортом преодолеть десяток-полтора метров.

Но всё когда-нибудь кончается, так кончился и этот горельник-лесоповал. Внизу, у реки, была видна стоянка туристов. Впереди в лощине, предположительно должна была протекать, вернее, падать с крутого склона, речка Текелюшка, впадающая в Кучерлу. По рассказам мы знали, что по ней идёт тропа на перевал Кара-Тюрек, с которого хорошо видна Белуха. У нас возникла идея подняться вверх по скальному, осыпающемуся склону, чтобы, возможно, увидеть Белуху. Я потом не раз ходил этими тропами, преодолевал ледники и перевалы, подходил к Белухе и с севера, и с юга, и даже совсем близко подбирался к её вершине, но тогда мы не знали, как далеко ещё до неё и что с этого места увидеть её невозможно.

Оставив сумки, мы лезли вверх и вверх, пока склон скалы давал такую возможность. Перед нашим взором открылся красивый, снежно-белый пик с тонкими коричневыми ребрами, выступающими из снега. Мы приняли этот пик за Белуху и заворожено смотрели на него, фантазируя, как и по какому хребту мы бы на него могли взобраться.

В уверенности, что видели Белуху, мы спустились к реке и стали готовить ночёвку. Благо сухих дров здесь было множество. Мы сделали костёр и настелили с двух сторон лапник. Перекусив имевшимся у нас мёдом и хлебом, мы собрались спать. К нам подошёл молодой человек с большим цветным рюкзаком и сказал, что отстал от своих. Мы пояснили, что видели чуть дальше стоянку. Но он признался, что устал и догонит их завтра, а переночует с нами. Он достал спальный мешок, залез в него и заснул недалеко от нас, подстелив под спальник специальный коврик. Про наш странный для этих мест вид он долго не расспрашивал, видно сильно устал. Мы тоже развалились на лапнике по обе стороны тихо гудящего костра. Мы проспали почти до рассвета, не почувствовав холода. Но на рассвете всё же начали замерзать и, проснувшись, стали поправлять костёр. Наш сосед тоже поднялся и, попрощавшись, пошёл догонять своих. Мы доели остатки мёда и хлеба. Нам уже давно стала понятна вся авантюрность нашей затеи: без снаряжения, специальной одежды и палатки забраться на Белуху. Олег, в отличие от меня, был ограничен во времени отпуском. Мы посчитали оставшиеся до конца его отпуска дни. Нам предстояло ещё добраться до Змеиногорска и нужно было оставить время на общение с Хейдоком.

— Спускаемся, — решили мы.

г. Калининград

(Окончание следует)