Дельфис

Наверное, я никого не удивлю такой антитезой: «Познай самого себя, — говорили древние, — и ты познаешь мир», но человек себя познаёт через мир. И чем больше он нам открывается, тем лучше мы видим себя, свой внутренний мир. А глубинное в него проникновение даёт нам чувство красоты и, конечно, искусство. То, что создаёт уже сам человек, познавая и мир, и себя в нём.

Задуматься над этим заставило меня возвращение к давнему моему очерку о великом литовском художнике и композиторе Микалоюсе Константинасе Чюрлёнисе (1875—1911) в связи с 90-летием его смерти¹.

Картины художника я увидела впервые в Литве, в Каунасском музее. Они меня ошеломили. Поразили, как образно-символическое выражение национального духа Литвы, его глобально-масштабного видения мира.

В то время, а это был 1978 год, мне ещё не было известно такое определение искусства, как «космичность». Тогда понятие космоса связывалось у меня только с освоением околоземного пространства. Соприкосновение же с творчеством Чюрлёниса вызвало во мне прямо-таки взрыв восхищения, удивления и массу вопросов. Откуда у него такие звёздные символы? Откуда у народно-прикладного искусства Литвы эти поразительные придорожные кресты с изображением солнца? Когда же я узнала музыку Чюрлёниса, а в её дыхании услышала стихию каких-то неведомых мне миров, то поняла, что должна хотя бы попытаться приоткрыть тайну великого художника и композитора. Но как?

Я решила обратиться к его истокам, к той малой Родине, на земле которой он вошёл в жизнь и начал открывать мир и себя в нём. Так оказалась я в чудесном курортном городке Литвы — Друскиненкай, где находился дом-музей художника.

Вернувшись оттуда, я начала работу над материалом. И чем больше в неё погружалась, читая о художнике, слушая его музыку, всматриваясь в репродукции любимых картин, вспоминая Друскиненкай, тем больше я робела перед таинственной красотой его искусства, тем труднее мне было начать свой очерк.

И вот однажды, переполненная мыслями о Чюрлёнисе, его образами, сосредоточенная на них, видимо, до состояния медитации, я ехала утром на работу. Это был «час пик», и на переходе с радиальной станции на кольцевую, зажатая двумя встречными потоками спешащих людей, я вдруг остановилась как вкопанная, не воспринимая толкающую меня со всех сторон толпу. Остановилась потому, что словно вот сейчас мне должна была открыться какая-то всеобъемлющая тайна бытия, вселенной...

Ну, конечно, я не получила никакого откровения и не постигла тайн вселенной. Но тот момент полноты и остроты чувств, не испытанное ещё мной ощущение своей силы, способной, казалось бы, на любое преодоление, тот озарённый внутренним светом миг невероятого, даже пугающего счастья, что я пережила, не сотрётся в моей памяти никогда...

Только через несколько лет, познакомившись с Живой Этикой, с эзотерическими книгами, узнав, что и сам Чюрлёнис был теософом, я, кажется, поняла, чем стал для меня тот памятный миг в метро, в круговороте спешивших пассажиров. Скорее всего, это было пробуждением спящего моего духа, важнейшим этапом внутренней жизни. А очерк о Чюрлёнисе, какой после того события я смогла, наконец, начать, стал, пусть ещё не осознанным тогда, но всё-таки, первым, интуитивным шагом постижения космического искусства, узнавая которое, я по-настоящему начала углубляться и в свою потаённую дотоле внутреннюю жизнь.

А теперь я приглашаю читателей в родной город Чюрлёниса — Друскиненкай, каким я увидела его весной 1978 года. Увидела и хоть чуть-чуть приоткрыла прекрасную тайну его творчества: синтез живописи и музыки великого мастера, ушедшего с земли 90 лет назад и оставившего за годы своей короткой жизни (35 лет!) ту Красоту, что, проникая в сердца людей, возвышает их дух.

* * *

...Поезд остановился в лесу. Рельсы обрывались у подножья стволов, и сосны, подступая к самой платформе, окружали небольшое станционное здание, толпились вокруг насколько хватало глаз...

Я вышла из вагона. Запах нагретой солнцем хвои тугой волной обдал меня с ног до головы.

«...Из Друскиненкай я привезу солнце, бурю, ритм сосен, качающихся на ветру...», — вспомнились мне слова Чюрлёниса.

...Несколько минут — и за окном автобуса мелькнули первые дома, блеснула светлая гладь озера (того самого, где маленький Чюрлёнис чуть не утонул, пытаясь переплыть его в бадье)... И вот уже машина вошла в голубовато-зелёный сумрак улиц старого города — деревья вверху здесь почти смыкались, пропуская лишь золотые солнечные блики... И казалось мне, что автобус движется в пронизанных светом, прозрачных водах фантастического моря из «Морской сонаты» художника.

— Так вот, какой ты, Друскиненкай, город Чюрлениса, место, куда я так стремилась всё последнее время...

Почему же мне хотелось увидеть этот город? Что я там искала? Чем захватил меня художник?

...Знакомо ли вам это состояние души— чувство, что ты на пороге открытия, озарения? Всё в тебе сконцентрировано, напряжено — ещё мгновение — и ты постигнешь какую-то всеобъемлющую мысль, разгадаешь извечную тайну бытия... Именно такое чувство испытываю я перед картинами Чюрлёниса. Перед циклами его — «Сотворение мира», «Знаки Зодиака», перед «Звёздной Сонатой». Они потрясают, эти полотна, видением художника, глобальностью его мысли.

«Соната Солнца», «Соната Весны»... В музыкальных названиях полотен — сущность замысла, стремление художника пластикой, цветом и ритмом рисунка выразить образ в движении, развитии. Я смотрю на картину Чюрлёниса, как слушаю музыку, отдаваясь своему воображению, разбуженному этим полотном.

«Я полечу в очень далёкие миры, в края вечной красоты, солнца, сказки, в зачарованную страну, самую прекрасную на земле, — писал художник своей невесте, — и буду долго смотреть на всё, чтобы ты прочитала это в моих глазах...»

Прекрасная страна нашей мечты... Какое бы могучее воображение тебя не соткало, с какой бы силой предвидения в тебя не заглянуло — ты не можешь возникнуть из ничего. Художник должен почерпнуть откуда-то свои краски и образы. В сказочных картинах Чюрлёниса, в живописных его прозрениях мне особенно важно было увидеть, что же он взял из реального мира своей Родины, её природы, характера и души народа? Я хотела понять, что значит Родина для творчества художника? Вот почему стремилась я в Друскиненкай, где прошли юные годы Чюрлёниса, куда на протяжении недолгих тридцати пяти лет своей жизни он приезжал постоянно.

...Я иду по улице, носящей ныне его имя. Сколько раз проходил он по этому месту к Неману, к любимым своим соснам! И, может быть, уже тогда стоял здесь дзукийский этот дом, теперь уже вросший в землю, потемневший. У дома, почти из-под него, растёт старая яблоня. Тёмный её ствол, поднимаясь к солнцу, прогнулся столь причудливо, что, глядя на него, вспоминаешь короля ужей — Жильвинаса, увенчанного вместо короны ветвями цветущей яблони... Уж — важный персонаж литовского фольклора — олицетворение мудрости. В картинах Чюрлёниса он появляется и в одном из полотен цикла «Сотворение мира», и в триптихе — «Соната Ужа»...

...В этой части улицы больших деревьев немного и почти весь день царит над ней солнце. Вот здесь-то и увидела я впервые литовское солнце Чюрлёниса. Оно очень яркое, с расходящимися вокруг почти плотными, видимыми лучами. Так обычно рисуют его дети, так писал его художник. Вы найдёте это солнце у Чюрлёниса везде, как один из любимых образов, не только его, но и литовского народа. Побывайте в Литве, и вы увидите изображение солнца на деревянных придорожных столбах, на крестах костёлов, как декоративный элемент витражей, мозаики...

Литовцы позднее всех в Европе приняли христианство, и одушевление природы, оставшееся у них от язычества, свойственно народному творчеству, характерно оно и для Чюрлёниса. Может быть вот это целостное, гармоничное восприятие мира и дало художнику то глобальное, обобщающее видение, которое от него перешло теперь ко всему литовскому искусству.

Замечательный поэт Литвы, лауреат Ленинской премии Эдуардас Межелайтис, создавая свою поэму «Человек», исходил из образов Чюрлёниса:

В шар земной упираясь ногами,

Солнца шар я держу на руках.

Я как мост меж землёю и солнцем,

И по мне

Солнце сходит на землю,

А земля — поднимается к солнцу...

...Вот оно, надо мной, это солнце, что светит с любимой моей картины Чюрлёниса — «Сказка о замке».

...С бирюзового, нежнейших оттенков неба, из разбросанных по нему золотистых облаков смотрит солнце на волшебный замок, вознесённый вершиной горы в океан воздуха и света. Горят в его лучах конусообразные фантастические строения, вырисовываются на стенах величественные росписи, всё полно красоты и гармонии... Там живут только прекрасные люди с ясной душой и добрым сердцем...Такие же, как сам художник, о котором говорили: «Он излучает вокруг себя свет».

Правда, жил художник совсем не в волшебном замке, а вон в том маленьком доме, что стоит на излучине улицы, в глубине яблоневого сада, за низкой деревянной оградой. Сюда он возвращался всегда: подростком из имения князя Огинского, где в придворном его оркестре обучался музыке. Отец Чюрлёниса — скромный церковный органист — не мог дать своему талантливому первенцу серьёзного музыкального образования — в семье было ещё восемь детей...

Сюда Чюрлёнис возвращался из Варшавы, из Лейпцига, где на стипендию того же князя Огинского учился в консерватории и делал первые шаги в живописи, которой вскоре отдался со всей страстью.

Здесь, у низкой этой калитки обнимали его материнские руки, радостно улыбался сдержанный обычно отец, висли на шее меньшие братья и сёстры, и прыгал вокруг пёс Ляморюкас...

И, каким бы уставшим не был он — от повседневной борьбы за существование: от уроков музыки, что давали ему единственный скудный заработак, от непонимания окружающими его живописи, здесь он отдыхал душой.

«Если бы ты знал, как хорошо у нас дома, — писал он брату. — Здесь царит какая-то удивительная гармония, которую ничто не в состоянии нарушить — взаимоотношения между всеми, как прекрасное сочетание красок, как замечательное звучание аккорда. И наш старый дом, и деревья, поникшие под тяжестью плодов, и вид на луг, на наш пригорок с вербами, на лес, за который каждый день опускается солнце...»

И чем больше отдыхал он здесь душой, тем яростнее ему работалось.

«...А я опять рисую, — рассказывал он в письме своей невесте, — встаю в семь или раньше и не могу оторваться, так хочется мне рисовать. Работаю по десять и больше часов. Всё куда-то изчезает, а я путешествую по далёким горизонтам взращённого в себе мира».

...Вот из этой крошечной комнаты размером не больше вагонного купе вглядывался он в просторы вселенной, в грядущее, чтобы запечатлеть их на полотне.

— Некоторые краски ещё даже не засохли совсем и можно сегодня ими писать. Мольберт, этюдник, палитра Чюрлёниса — это личные его вещи, — рассказывал искусствовед и директор музея Адельбертас Недзелькис, который отдал изучению Чюрлёниса не один год своей жизни.

— Наш музей, — говорил директор, — это прежде всего атмосфера, это возможность приобщиться к Чюрлёнису, почувствовать его живым.

В летние дни, ближе к вечеру в большой комнате дома в ту пору, когда я там была, звучало фортепьяно, то самое, что подарил Чюрлёнису князь Огинский, когда он закончил консерваторию. В период летнего концертного сезона на улице перекрывалось движение, и посетители музея, сидя в саду, слушали льющуюся из открытых окон музыку Чюрлёниса в исполнении лучших мастеров Литвы.

...Но вот концерт кончается и мимо яблонь, особой гордости Чюрлёниса-отца, мимо грядок, где мать художника растила цветы и зелень, я иду к задней калитке, выходящей в поле. Солнце уже почти село за лес и светит на луг как-то сбоку, почти снизу, и я вижу то самое цветение трав, что запечатлел Чюрлёнис в картине — «Дева» из цикла «Знаки Зодиака». Угасающими, сквозными лучами солнце высвечивает каждую травинку, стебелёк, соцветье, и всё это дышет, колышется, словно поёт...

— Если на первый взгляд творчество Чюрлёниса может показаться непохожим на то, что вы видите вокруг, — рассказывал директор музея, — то стоит только присмотреться. Походите по окрестностям, посмотрите жёлтый цвет песка на берегу Немана, серый мох, такой серебристый, какие-то фиолетовые оттенки, и всё это вы увидите на картинах Чюрлёниса.

Я расту из полевых цветов,

Из дождей и северного ветра.

Я — вода, погода, пламя, ветка

И движенье белых облаков.

Из снежинки я, из стебелька,

Из тяжёлой ягоды осенней,

Из речного жёлтого песка,

Из зелёной поросли озимой.

Я из хлеба, что родит земля,

Из ржаного, трудового хлеба,

Также из ячменного зерна,

Также из дурманящего хмеля.

Из единства рыбы и воды,

Из горючего литого сланца...

Я из яблока, что средь листвы,

Нам напоминает слепок солнца.

Я — частица матери-земли,

Разойдусь по руслам и по веткам

И опять восстану из земли

Молодым, пружинистым побегом.

Этими прекрасными стихами Эдуардаса Межелайтиса заканчивался мой очерк о художнике. Его искусство, в соответствии с марксистским мировоззрением тех лет, могло трактоваться как рождённое только сугубо земным восприятием жизни и вселенной. Но теперь-то я знаю, что в любимой моей картине Чюрлёниса — «Сказка о замке» художник изобразил ту твердыню планетарного духа, где по его видению вечно живут и заботятся о нас Учителя человечества.