Дельфис

Среди наших читателей, особенно тех, кому близки идеи Учения Живой Этики, кто любит живопись, наверное, мало людей, которым бы имя художника Бориса Алексеевича Смирнова-Русецкого ничего не говорило. Тем более, что и «Дельфис» публиковал о нём время от времени те или иные статьи

В последние десять лет, когда запреты советских времён на многие темы были сняты, об этом художнике появилось много материалов. Но и до Перестройки о нём писали и рассказывали на радио. Мне как раз и пришлось работать над радиопередачей о его творчестве. Она звучала в эфире радиостанции «Родина» в 1985 году, когда художник отмечал свой восьмидесятилетний юбилей.

Познакомившись с ним на выставке, я договорилась о нашей встрече у него дома. А чтобы он знал, с кем имеет дело, взяла плёнку своей недавно прошедшей передачи о Н.К.Рерихе — «Постижение красоты» и предложила ему послушать её. Устроит ли художника мой профессиональный уровень? А главное, захочет ли он после этого открыться так, чтобы я смогла о нём писать.

Прослушав передачу, он сначала помолчал, а потом, глядя мне в глаза, тихо сказал: «Я десять лет отсидел в ГУЛАГе. Не помешает ли это вам?»

Первым движением моей души был порыв, — упав на колени, поцеловать ему руку... Не знаю, как и почему сдержала этот порыв. Но мудрый, красивый старец, увидел что-то в моих глазах... и поверил мне. А это значило, что я во что бы то ни стало должна была написать о нём! Но умолчать о таком факте его биографии! Как?! Ведь факт этот сформировал его характер и не мог не отразиться в его картинах. Только как отразиться — вот вопрос!

А характер у Бориса Алексеевича был ровный, вдумчивый, благородно-сдержанный, как, пожалуй, и общий стиль его творчества: без эффектно-драматических всплесков и «фортиссимо», как спокойно- мудрая — то грустная, то светло-радостная песнь о вечном...

Я стала часто у него бывать, приводить к нему друзей. Так появился у художника впоследствии молодой друг и помощник Александр Иванович Фетисов, ставший духовным учеником художника, страстным пропагандистом его творчества. Ныне он — председатель Рериховского общества Москвы. И благодаря ему мою передачу, отзвучавшую в эфире радиостанции «Родина», слушали уже не только эмигранты, на которых она вещала, но и наши люди, близкие идеям Рерихов. Слушали, потому что Саша Фетисов не упускал ни одной возможности собрать людей, чтобы вместе с показом слайдов картин Бориса Алексеевича дать им послушать плёнку передачи.

Но вернёмся к моему очерку. Как вы понимаете, в 1985 году было невозможно сказать о художнике всей правды. Прежде всего того, что за приверженность теософии, Агни Йоге, за работу в группе «Амаравелла» художников-космистов или интуитивистов, как они сами себя называли, Борис Алексеевич десять лет провёл в ГУЛАГе и пять — в ссылке. В ГУЛАГе его спасла профессия металловеда, что позволяла заключённому работать в так называемой «шарашке», где был более мягкий режим. В таких «шарашках» работали С.П.Королёв и многие другие замечательные учёные советского времени. Заниматься живописью в «шарашке» было нельзя, единственное, что мог тогда позволить себе Борис Алексеевич — это крохотные пейзажные зарисовки, какие он отправлял в письмах. Я их видела. Были они размером с почтовый конверт — маленькие наброски большого художника, уже несущие в себе характерные черты его творчества — умение передать удивительную одухотворённость природы.

После лагеря и ссылки Борис Алексеевич вернулся в Москву, где дома у него уже не было — первая жена ушла. Встретила его здесь замечательная женщина Лидия Васильевна Дорошкевич (её фотография всегда стояла на его столе). Она приютила Бориса Алексеевича у себя, помогла адаптироваться в новой жизни, стала его женой и другом-единомышленником. Но, заболев раком, она мучительно и долго умирала на его руках. До последней минуты он преданно за ней ухаживал. Всё это происходило в комнате коммунальной квартиры. Здесь он писал свою кандидатскую диссертацию, здесь же продолжал заниматься живописью.

^{Б.Л.Смирнов-Русецкий. Деревья на холмах. 1988}

В годы «оттепели» появились некоторые надежды и перспективы выйти из «подполья». Большую духовную и творческую поддержку получил Борис Алексеевич от Юрия Николаевича, а впоследствии и Святослава Николаевича Рерихов, с которыми он дружил, как и другой замечательный художник «Амаравеллы» В.Т.Черноволенко. Для Бориса Алексеевича это было как бы продолжением той духовной связи, что возникла у него в 1926 году при встрече с самим Николаем Константиновичем Рерихом.

ГУЛАГ не смог заставить Б.А.Смирнова-Русецкого сойти с избранного им пути, какой он ещё в 1927 году, как и другие члены группы «Амаравелла» (а было их шесть человек), определил такими словами их Манифеста: «Наше творчество, интуитивное по преимуществу, направлено на раскрытие аспектов космоса: в человеческих обликах, в пейзаже, и отображении абстрактных образов внутреннего мира. Поэтому восприятие наших картин должно идти путём не рассудочно-формального анализа, а путём вчувствования и внутреннего сопереживания...»

Именно таким путём, как я теперь понимаю, совершенно не зная этой мысли Манифеста, вынуждена была пойти и я, работая в 1985 году над передачей о замечательном художнике Б.А.Смирнове-Русецком, в то время уже последнем из оставшихся в живых представителе группы «Амаравелла» — «Последнем из Могикан».

Математик и последователь идей Рерихов, Дмитрий Александрович Поспелов, многие годы знавший руководителя группы «Амаравелла» — прекрасного художника Петра Петровича Фатеева, прослушав мою передачу, припомнил такие слова

П.П.Фатеева: «В картине должно быть то, чего в ней нет». Парадоксальная, на первый взгляд, мысль очень точно говорит о том, что искусство обязательно должно вызывать в зрителе свои ассоциации, только так оно достигает цели.

О том, насколько живопись Бориса Алексеевича Смирнова-Русецкого в моём восприятии достигла цели, судить вам, уважаемые читатели, по очерку — «Последний из могикан». В ушедшем 2000 году художнику исполнилось бы 95 лет.

Труден путь над бездной

к неземному краю...

К вечной тайне звёздной

Руки простираю...

Ю. Балтрушайтис

...Картину эту я увидела сразу. ...Величаво встал среди снегов одноглавый храм. В зыбкости вечереющего неба уже растворяется мощная плоть его древних стен, мягко мерцают вокруг снега... И в призрачном свете сумерек разливается такая вселенская, первозданная тишина, что кажется нет уже на свете ничего, кроме снежного безмолвия и гордого творения рук человеческих...

Он так и назывался, этот пейзаж — «Зимние сумерки». Я долго не могла от него отойти. И, осматривая уже другие полотна с не менее жадным интересом, вдруг оставляла их и снова шла к этому пейзажу. Словно таилась в нём какая-то волнующая меня загадка. Какая? Уже после выставки — я заметила: стоит мне вспомнить эту картину, как тут же встают передо мной другие — картины моего детства.

...Семилетним городским ребёнком попала я во время войны в деревню, затерянную в глухих вятских лесах. До этого лишь летом на даче соприкасалась я с природой. Здесь же извечный ритм её круговорота втянул меня в совершенно новый мир ощущений и образов.

В мире этом словно впервые открылось мне осеннее небо. Буквально разверзлось передо мной. Как писал Ломоносов:

Раскрылась бездна звёзд полна.

Звездам нет счёта, бездне дна...

Такого неба я не видела в Ленинграде за все семь лет той своей жизни.

А покрытый первым льдом пруд! Звездообразные узоры стянутой морозом воды, вмёрзшие в прозрачное стекло льда пузыри — целая неведомая мне раньше вселенная!

А однажды, уже зимой, прячась во время игры, забежала я на край села, к старинному строению — какому-то каменному амбару и, завернув за угол, остановилась перевести дух.

...Снежная, окаймлённая лесом равнина простиралась предо мной Далёкие голоса ребят потонули в безмолвии этих снегов, а сгустившиеся сумерки вдруг накрыли с головой, отделив от внешнего мира. Сладкое оцепенение овладело мной. Я словно растворялась в светящихся этих снегах, в зыбкой синеве сумерек...

Не тогда ли коснулось моей души первое, неосознанное ещё чувство связи, единства с огромным миром родной земли? Не оно ли, то чувство, угнездившееся во мне с тех пор, высказало себя впервые, когда в пятом классе я писала сочинение о Родине. Как сейчас помню его начало: «Я родилась в Ленинграде, живу в Москве, но когда думаю о Родине, представляю себе село Покровское Кировской области, где была в эвакуации». Помните известные строки Константина Симонова военных лет:

Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина,

Не дом городской, где я празднично жил,

А эти просёлки, что дедами пройдены,

С простыми крестами их русских могил...

Вот такую цепь воспоминаний вызвала но мне картина с непритязательным названием «Зимние сумерки». Почему?

Может быть, в полотне этом заложен был для меня какой-то особый сокровенный смысл? Тот самый тайный код, что из глубинных пластов памяти вызвал в воображении именно эти картины? Вызвал не просто, как дорогие воспоминания детства, а как важнейшие вехи человеческого моего становления, осознания себя частью великого целого. Вот, где нам посчастливилось родиться, Где на всю жизнь, до смерти мы нашли Ту горсть земли, которая годится, Чтоб видеть в ней приметы всей земли. — так писал о Родине К.Симонов.

^{Б.Л.Смирнов-Русецкий на открытии персональной выставки своих работ}

Приметы родной земли и память. Память поколений. Наверное, это и есть ключ к тому сокровенному, что заложено и в «Зимних сумерках», и в циклах Смирнова-Русецкого «Псковская земля», «Новгород». Их древние крепости и храмы встают здесь уже не просто как творения рук человеческих, но как часть самой этой земли. Земли, что из века в век давала жизнь поколениям наших предков, а затем принимала их в своё лоно. И они становились звеньями в бесконечной этой цепи поколений...

«Память прошлого, — сказал мне в ту нашу встречу Борис Алексеевич, — является той нитью, без которой немыслимо настоящее и будущее. Память ведёт человека в будущее. Недаром Николай Константинович Рерих говорил: «Из древних чудесных камней построим ступени грядущего».

В кабинете Бориса Алексеевича, где мы говорили, всё было проникнуто атмосферой высокой духовности. На стенах — полотна художника, его копии картин Николая Константиновича Рериха. Рерих для Бориса Алексеевича — Учитель в самом высоком значении этого слова. Рерих — художник, мыслитель, поэт — завладел воображением Смирнова-Русецкого ещё в ранней юности. И та единственная встреча с великим мастером, что произошла в Москве в 1926 году, стала для начинающего художника отправным моментом его творческого формирования. Вот как он об этом рассказывал: «Я могу считать часами счастья все часы, которые были проведены мною около Николая Константиновича Рериха. Николай Константинович с большим интересом, вниманием смотрел мои работы. Он не делал мелких замечаний о недостатках. Он смотрел, в чём заложены были корни дальнейшего роста, темы, что наиболее полно раскрывали мою индивидуальность. В этом было глубокое понимание тех внутренних потенциальных возможностей, что несёт в себе художник и человек».

— Но у Вас вот такой двоякий путь: учёного и художника. И вот как это взаимодействовало в Вашем творчестве?

— Первоначально я стремился только к искусству. Но так сложилось, что я решил идти всё-таки путём учёного и педагога и в течение многих лет работал в области металловедения. Во мне начали формироваться совсем другие начала. Это умение синтезировать, экспериментировать, работать с книгой. И развитие интеллекта, несомненно, было для меня полезным и нужным. Но искусство неизменно сопровождало меня всю жизнь. Оно было другой формой постижения мира, постижения интуитивного, постижения через красоту.

...Многие ли из нас задумывались когда-нибудь, дорогой читатель, что тишину можно видеть? А белые северные ночи? Вспомните, разве это не та самая зримая тишина? И мы её видим. Но всегда ли знаем, что видим? Не знала этого и я, пока не увидела картину Смирнова-Русецкого «Вечерний свет» из цикла «Север».

...Тишина растворена в зыбкости серебристо-серого, почти белого неба, в неподвижно светящемся зеркале озера. Чутко слушают её устремлённые ввысь сосны. Молчит замшелый валун. Молчит, словно знает тайну этой весенней тишины. Тишины зарождения. Когда природа, замирая, вслушивается в себя, как мать, ощутившая первые толчки новой жизни...

Но есть в картинах Смирнова-Русецкого и другая тишина. Тишина мудрости, осенних раздумий. Один из циклов художника так и называется «Осенние раздумья». Ему созвучны стихи Евтушенко:

В моей душе осенняя пора.

В моей душе прозрачно и прохладно.

И мне печально, но не безотрадно

И полон я смиренья и добра.

А главная нужда, чтобы суметь

Себя и мир борьбы и потрясений

Увидеть в обнажённости осенней,

Когда и мир и ты видны насквозь.

Прозренья — это дети тишины.

Не страшно, если шумно не бушуем.

Спокойно сбросить всё, что было шумом,

Во имя новых листьев мы должны.

«Я думаю, — говорил Борис Алексеевич, — что художник должен вести людей вперёд, вверх, должен помогать людям найти себя, найти в себе лучшее и высшее, что человек имеет».

А как воспринимают искусство художника те, кому оно адресовано? Вот что я узнала у одной из посетительниц выставки Роксаны Иосифовны Говоровой:

— Мы живём в каком-то очень суетном мире, и когда вдруг сталкиваемся с настоящим художником, настоящей красотой, открывается какая-то истина: то, как надо дышать, видеть, ощущать.

^{Б.Л.Смирнов-Русецкий. Валаам. 1967}

— Роксана Иосифовна, я впервые встретилась с таким фактом, что в книге отзывов было написано не просто ваше впечатление о выставке, но и адрес, и телефон, и приглашение художнику посетить какие-то очень красивые места. Что за душевный порыв заставил вас так написать?

— Прежде всего ощущение удивительной чистоты и одухотворённости картин. Хотелось поделиться с художником тем дорогим, что есть у меня, а есть — маленькая избушка на берегу Волги, высоко-высоко. И красота, и тишина, и наши русские просторы... Вот, захотелось это дать взамен той радости, которую я получила.

...Купались ли вы когда-нибудь в солнечном свете? Хотя бы в детстве или в счастливом сне? Вспомните, может быть и вы взлетали, словно на волнах, по отвесным солнечным лучам ввысь, а потом парили, раскинув руки над слепящей снежной равниной. А может быть пели, и голос, звеня, уносил вас в пространство. Разве хоть раз в жизни не испытали вы такого восторга в морозный солнечный день?

Может быть и вас мучило бессилие удержать эту красоту и думалось тогда: какое счастье — быть художником! И какое всё-таки счастье, что они есть! Что есть у нас язык искусства, «без чего, — по словам Юрия Нагибина, — человек нем перед миром, бессилен в чувстве».

Так открывалась мне «Поэма солнечного дня» — триптих Смирнова-Русецкого: восход, зенит и закат солнца из цикла «Прозрачность».

«Этот цикл, — говорил художник, — возник в зимнее время, когда сброшены все покровы, когда небо светит наиболее широко, когда снег усиливает это свечение, эту красоту».

...«Есть что-то от космоса в облике зимней земли.

— И эти деревья не в нашем растут измерении. На гранях кристаллов играет лазоревый свет, равнина зимою со звёздным простором сравнима. В далёкой деревне касается зябких планет прозрачно-лиловый лесок тонкоствольного дыма. А небо и землю местами сейчас поменять и будет навряд ли заметна такая подмена.

Легко на снегу очертанья созвездий найти. А глянешь в прозрачность — и в оптике этой хорошей след санных полозьев заметишь на Млечном пути...»,— так видит этот цикл поэт, философ и коллекционер картин группы «Амаравелла» Ю.В.Линник.

А вот что говорит о творчестве художника искусствовед Елена Ивановна Полякова: «Мы видим как бы окно в некий мир, воплощённый, увиденный и раскрытый большим, настоящим мастером, мастером русской природы, великолепных живописно-музыкальных циклов. Когда смотришь картины Смирнова-Русецкого, то видишь эту музыку: музыку ритма, цвета, формы. Но кажется, что ты и слышишь её, — так воздействуют его картины. Поражает умение сочетать реальность с обобщённостью вот этой огромной темы: земли и космоса, России и мира».

Посев миров! Как он широк и тих.

Созвездья молчаливы и бессонны.

Летают ли в галактиках иных

Стрекозы, радужницы, махаоны?

Там есть ли пахоты и сенокосы ?

И медуницы? И лозняк? И росы?

О небо отчуждённое, ответь!

Ю.В.Линник

...В таинстве ночного неба вершится торжество — великий праздник звёзд. Созвездья мерцают как бы внутри ледяных кристаллов. И светящиеся их грани, словно связывая между собой бесчисленные миры, наполняют вселенную гармонией света и музыки, музыки сфер.

В небесах торжественно и чудно

Спит земля в сиянье голубом...

Спит. И в сне этом вслушивается в голоса вселенной. Так увидела я впервые картину «Космическая геометрия».

«Мне хотелось, — рассказывал художник, — показать единство земли и космоса. Не просто космос, как таковой. Вот одна из первых моих работ — "Космическая геометрия", написанная в 27-ом году, была посвящена изображению звёздного неба как явлению беспредельности. Недавно удалось услышать от одного учёного, что сейчас наука отмечает вот эту связь между отдельными галактиками, созвездиями, которая условно как бы обозначается линиями. И я выразил это в космической геометрии. И такая связь реально существует. Существуют какие-то нити, связующие галактику, связующие созвездия. Это лишний раз говорит о том, что интуиция художника может в некоторых случаях опередить мышление учёного».

^{Б.Л.Смирнов-Русецкий. Северная обитель}

Работы космического цикла художника я увидела позже других и приняла их как продолжение темы — родной земли. И хотя хронологически это не совсем так (темы эти шли у художника параллельно), по сути в этом была какая-то закономерность. Ведь что такое родная земля? Это место твоего народа под солнцем, место, обжитое за многие века. И потому ты пуповиной своей с ним связан. Но через природу родной земли проступает для человека другая с ней связь, связь как с явлением планетарным, космическим. А почувствовать это, осознать единство своё со всем миром человеку дано через Родину, через счастье быть её сыном.

О своём понимании счастья художник сказал так: «Мне кажется, что счастье — это полнота жизни, это полнота восприятия мира, осознание своего внутреннего богатства, связи с миром, единства с ним. И несомненно, какая-то большая духовная ясность».

Только через ощущение единства с миром, с природой способен человек прийти к пониманию того, что в масштабах вселенной земной шар — это Родина всего человечества, его космическая колыбель. И поэтому так велика сегодня наша ответственность перед нею.

На тысячи вёрст

Бесконечная тишь.

Ты выйдешь на берег —

И в час Осиянный

Всю Землю свою

Маяком ощутишь,

В ночи излучающим

Свет несказанный.

Смотрители звёзд,

Вы услышали зов? —

Не сразу на лоциях

Землю найдёте.

 ...Весь Космос —

Как служба ночных маяков.

И я сопричастен

Великой работе.

Ю.В.Линник

...Закончив свою работу над очерком, я тут же поехала к Борису Алексеевичу, чтобы прочитать ему материал. Он выслушал, помолчал, а потом как-то удивлённо и, почему-то, строго сказал: «Да вы — поэт, Адель Петровна!»

Я была счастлива. Ну, конечно, не потому, что чувствовала себя поэтом — знаю свои возможности. Счастлива я была от другого. Мне самой вдруг стало ясно, что художника, нашедшего свою дорогу, не может сломить никакой ГУЛАГ, потому что нет на земле силы, сравнимой с бессмертным человеческим духом и стремлением его к постижению красоты.