Дельфис

Всадник на огнисто-рыжем коне

И когда он ехал по полянам,

и когда вздыхал и сокрушался,

вдруг изюбрь из-за куста поднялся

и помчался в глубь тайги, спасаясь.

Поскакал Абай Гэсэр за зверем,

гиком скакуна бодря, а криком

беглеца рогатого пугая.

И когда он гнался, то увидел,

что наперерез ему из чащи

вылетел какой-то смуглый всадник.

Был скакун его огнисто-рыжим,

а седло — аж киноварно-красным.

Сам же всадник выглядел могучим:

зубы как лопаты, темен ликом,

черная коса¹ — по-за плечами,

лук бойцовский желтый — за спиною.

Смуглый всадник выстрелил и зверя

поразил стрелой, с седла рукою

ухватил — и прямо из-под носу

у Гэсэра выхватил добычу,

и одним прыжком пропал из виду,

нанеся великую обиду.

По чащобам и по горным склонам

поскакал Абай Гэсэр за дерзким,

закричал вдогон великим криком,

чтобы всадник тот остановился.

Но, глядит, догнать того не может,

дотянуться саблею не может.

Разжевав волшебный камень задай,

выплюнул он жижу прямо в небо —

и упала наземь непогода

на три дня и на три долгих ночи.

Жуткая жарища наступила,

так что закипел навоз в загонах.

Всадник на коне огнисто-рыжем,

будто стужа сильная настала,

скачет, натянувши волчью шубу,

голову прикрывши лисьей шапкой,

сам весь белым инеем облеплен.

И Гэсэр догнать его не может,

дотянутся до него не может.

На три дня и на три долгих ночи

напустил Гэсэр ужасный холод,

навалил до нижних сучьев снега.

Бычий рог — тот крошится от стужи,

лисий хвост — тот сразу отмерзает.

По сугробам тем неодолимым,

по тому нещадному морозу

всадник на коне огнисто-рыжем

мчится, будто их и вовсе нету:

летние одежды нараспашку,

голова без шапки, грудь открыта.

Посреди сугробов дерзкий всадник

палочку волшебную к затылку

приложил — и с двух сторон растаял

снеговой навал, и обнажилась

чистая земля для вольной скачки.

Всадника догнать Гэсэр не может,

дотянуться плеткою не может.

Бег не стих, покуда не открылся

берег моря, и покуда к морю,

что звалось Шара далай в народе,

всадника с его конем могучим

не прижал Гэсэр к прибрежным скалам.

Всадник на коне огнисто-рыжем

с берега скакнул и с громким плеском

опустился прямо в глубь морскую.

Соскочил с коня Гэсэр, оружье

снял и на луку седла повесил,

а гнедого привязал покрепче

у куста боярышника, чтобы

конь и отдыхал, и дожидался.

Рукава повыше засучивши,

полы у халата подобравши,

взял Абай Гэсэр за край то море,

приподнял, как полог, — и шагнул

в мир, куда тот всадник ускользнул.

Как на суше, там долины были,

как на суше, там вершины были,

как на суше, пастбища там были,

видимо, в долинах люди жили.

Трижды оглядевшись, осмотревшись,

вдалеке Абай Гэсэр увидел

от земли простертый в поднебесье

к облакам — серебряный, квадратный

ханский дом-дворец с крыльцом высоким.

Около дворца, у коновязи,

был привязан конь огнисто-рыжий —

нерасседланный стоял, уставший.

К волшебству тогда Гэсэр прибегнул:

десять чаш пустил он вдоль ладони,

двадцать чаш. затем пустил по пальцам

и обрел магическую силу.

С силой той он одолел дорогу

по долине, с той волшебной силой

до дворца прекрасного добрался —

на крыльцо высокое поднялся

и в покоях пышных оказался.

Заглянул Гэсэр в одну из комнат —

за столом там, на почетном месте,

два седые старика сидели:

муж с женою, справа перед ними

тот изюбрь лежал, из-за какого

был Гэсэр обижен и помчался

за лихим охотником в погоню.

А меж стариков на том почетном

месте восседал и сам обидчик —

дерзкий смуглый всадник, за которым

шел Гэсэр погоней, как за вором,

по лесам, степям и косогорам.

Обернулся к старику обидчик —

обратился смуглый всадник с речью:

«Ты, отец, мне говорил,

что на сухие нет коня —

лучше моего, резвей,

что и воина там нет —

крепче и быстрей меня!

Но вот повстречался мне

из охотников один...

Если спереди взглянуть —

будто красная гора,

а рассмотришь губы, рот —

вроде это человек;

если сзади посмотреть —

будто светлая гора,

а увидишь губы, рот —

вроде вправду человек.

На своем гнедом коне

он охотился в тайге.

Я, чтоб испытать его,

разгоняю всех зверей —

за три дня охоты он

даже мыши не убил.

Сокрушался этот муж,

мол, не Небо ли с Землей

так следят за ним, что всех

прячут от него зверей?

Но вскочил один изюбрь —

вот, который тут лежит! —

и охотник вслед за ним

с диким криком поскакал.

Я изюбря бью стрелой,

я скачу наперерез,

я хватаю за рога

зверя — и лечу домой.

Этот черный человек

устремляется за мной,

устрашающе крича.

Напускает он жару —

я как в инее скачу,

насылает стужу он —

я как в зное, но лечу,

не даюсь ему догнать.

Оказалось, что мы с ним

силой-ловкостью равны.

Вот лишь черная моя

глянцевитая коса

стала серой, словно степь,

стала колкой, словно ёж», —

и руками смуглыми принялся

косу гладить и заулыбался.

Старый человек на эти речи

стал ответствовать, как подобает

старшему и знающему много:

«Да, это верно: до сих пор на суше

твой конь был самым резвым и красивым,

а ты — всех удальцов ловчей и крепче.

Но слышал я, что с Неба к нам спустился

сын средний Хан Хирмаса-тэнгэрина.

Я был на празднике Баян Хангая²,

тогда сам Эсэгэ Малан спустился,  

сам Хан Хирмас спустился с ним на

землю.

На состязанъях в скачке — Хан Хирмаса

гнедой скакун был всех иных резвее,

на состязанъях в силе — Хан Хирмаса

сын средний Бэлигтэ стал самым первым.

И Эсэгэ Малан с Баян Хангаем,

и Хан Хирмас со мною обменялись

курительными трубками — так стали

мы сватами: серебряные трубки

залогом стали этого решенья.

«Кто рот удачливый имеет,

тот мясо лучшее есть будет,

кто плечи добрые имеет,

тот и одет получше будет», —

с таким присловьем обменяли трубки,

с таким условьем, что тебя невестой

мы нарекаем сыну Хан Хирмаса,

разъехались мы от Баян Хангая.

А средний сын небесного владыки,

всех победив в борьбе, был у достоин

прозвания Бухэ³ и стал известен

на небесах и на земле всем людям.

Затем тот сын небесный Хан Хирмаса

спустился с Неба, чтобы тугэшинским

трем ханам их владенья родовые

вернуть с их подданными и стадами.

Спустился с Неба он, чтоб верховодить

над прочими властителями мира,

чтоб усмирять врагов, богам и людям

несущих зло, потраву и погибель.

Спустился он, чтоб с Гал Дулмэ⁴ сразиться,

чтоб с мангадхаем Абарга Сэсэном⁵

схватиться насмерть и, убив, явиться

к нам в облике Абай Гэсэра, — значит,

твой нареченный это: я-то знаю,

кого сегодня гостем принимаю».

«Ты, отец, меня убил!

Ты, отец, во мне всегда

видеть мальчика хотел —

девочки не замечал!

Лишь сегодня увидал,

лишь сегодня разглядел —

девушку ты увидал

и невесту разглядел!

На скалу я поднимусь

и повешусь на сосне,

выбегу я на обрыв

и веревкой удавлюсь!» —

так она в слезах запричитала:

встала, заметалась, побежала.

Выбежав из ханского жилища,

выскочивши на крыльцо, девица

угодила в крепкие объятья

непреклонного Абай Гэсэра.

Тут Алма Мэргэн⁶, со всею силой

от земли толкаясь, вырывалась,

но Гэсэр ловчее оказался —

удержал в руках свою невесту.

Всадница тогда, со всею силой

к небесам стремясь, освобождалась,

но Гэсэр сильнее оказался —

удержать сумел, заставил слушать.

Он сказал Алма Мэргэн спокойно:

«Дай тому, кто шел издалека,

дай тому, кто вдалеке рожден,

хоть воды, чтоб жажду утолить,

хоть кумыса, чтоб его почтить!» —

так, слова и силу применяя,

в дом ее заставил возвратиться

и вручил родителям девицу.

Старым старикам седоголовым

стал Гэсэр выказывать почтенье:

он отвесил им поклон по-хански

и приветствовал их по-хатански.

На почетном месте был усажен

и достойно принят гость могучий.

И Алма Мэргэн, роняя слезы,

стол для гостя золотой накрыла —

принесла изысканные яства,

стол затем серебряный накрыла —

выставила разные напитки:

были арахи там с тарасуном,

и арзу с хорзой⁷, как полагалось.

Сделала все быстро, ладно, чисто,

но при этом всхлипывала часто.

Обо всем, что перед этим было,

обо всем, что может статься после,

разговор повел Гэсэр искусно.

Говорил он так, что появлялась

пенка на воде, исконно чистой;

излагал он так, что прорастала

травка на исконно голом камне.

Так слова красиво завивались,

так звучала речь его прекрасно,

что Алма Мэргэн смягчилась сердцем,

а потом и улыбаться стала.

И тогда Абай Гэсэр признался:

«Все, что вам сегодня я сказал, —

это свата вашего слова;

все, что я сегодня пожелал, —

это зять ваш. будущий сказал!»

Звали старика Уга Лосоном⁸,

знали все, что он морей властитель,

что по силе равен он бурханам.

Он Абай Гэсэру так ответил:

«Что ты поведал нынче нам — прекрасно,

что пожелал как воин ты — разумно.

Продолжим речи искренне и ясно —

и породнимся, чтобы не напрасно

прошла бы наша встреча в это утро!»

Так они сосватали девицу

и установили время свадьбы.

Зятем стал Гэсэр Уга Лосону,

прожил у него в дому три года⁹.

У Алма Мэргэн дитя родилось —

то дитя с косою¹⁰, подрастая,

бегало вокруг, преград не зная.

Где-то лося застрелив в чащобе,

к девочке пришел Гэсэр и дал ей

кость берцовую, что сам сварил он,

и нарочно подучил ребенка:

«К бабушке и дедушке пойди,

отнеси им сахарную кость,

но запнись для вида о порог —

упади, заплачь и так скажи:

«Человеку из иной страны

на чужбине долго жить нельзя,

лося кость берцовую нельзя

затолкать в походный котелок!»

Девочка все сделала, как надо,

все сказала, но, упав, ушиблась

и заплакала: «Она большая,

эта кость, меня передолила...»

Бабушка тогда сказала внучке:

«Ты не плачь, о родине скучая,

скоро всей семьей домой вернетесь!»

Дедушка сказал: «Пусть уезжают,

а когда — пусть сами и решают!»

Отправляя молодых в дорогу,

отделил Лосон им половину

собственных богатств и половину

табунов и стад больших и малых.

Провожая, так сказал: «Езжайте —

возвращайтесь на родную землю!»

И Абай Гэсэр домой поехал,

но пред тем, как прежде, засучивши

рукава и полы подоткнувши,

приподнял могучими руками

берег у Шара далай — и вывел

скот и табуны, и все семейство

из-под толщи вод морских на сушу,

где ласкало солнце взор и душу.

Вещий конь гнедой Абай Гэсэра

в это время отощал ужасно:

стоя там, где привязал хозяин,

с голоду земли три слоя выгрыз,

от жары потник пристал к хребтине,

а седло в потник вросло до рёбер.

И, пока стоял скакун, в колчане,

что повешен на луку Гэсэром,

стали птицы разные гнездиться

и птенцов своих там выводили.

Снял Абай Гэсэр седло, от рёбер

отслоил потник — и чисто вымыл

скакуна в воде животворящей,

напоил его, пустил кормиться

на поляну с сочною травою.

Ожил вещий конь, легко заржал,

залоснился, глазом засверкал —

прежним боевым красавцем стал.

На коня Абай Гэсэр садится —

направляется домой, с собою

табуны, стада ведет, семейство

с караваном скарба перевозит.

Едет он в родительские земли,

где гнездиться жаворонки любят,

где лежит его долина Морэн,

где к Мунхэ далай ведет тропинка —

к водопою у скалы заветной.

Вот туда Гэсэр и прибывает,

и его Саргал нойон с великой

радостью встречает — обнимает

и в жилище сына приглашает.

После встречи сына в барабаны

поспешил Саргал нойон ударить.

В золотой он барабан ударил —

с севера людей позвал на свадьбу,

в барабан серебряный ударил —

с юга пригласил людей на свадьбу.

Мяса наварил немало: с гору,

выгнал арахи немало: с море, —

так решил отпраздновать женитьбу

сына своего Абай Гэсэра

на Алма Мэргэн непобедимой.

И когда Алма Мэргэн в жилище,

исполняя вековой обычай,

бросила в очаг немного жира¹¹,

то над почерневшими камнями

из-под рук хатан¹² трудолюбивой

выросло развесистое древо,

назревая добрым алым цветом,

одаряя всех теплом и светом

и красой всех радуя при этом.

(окончание следует)