Дельфис

В цикле статей «Истины» (1901), «Ключи тайн» (1904), «Священная жертва» (1905), опубликованных в альманахе «Северные цветы» и в первых номерах журнала «Весы», В.Брюсов формулирует основные положения символистского искусства [1], которые впоследствии станут называть «манифестом русского символизма» Серебряного века [2]. В статье «Священная жертва» Брюсов анализирует широко известное стихотворение А.Пушкина «Поэт» («Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...»). Брюсов говорит, что в этом стихотворении сказывается романтик, который разделяет высокое и низкое, озарённое состояние художника и его повседневную жизнь. Символизм же, по мнению Брюсова, не чурается низкого в себе, а объединяет низкое и высокое, не давая им моральных и рассудочных оценок. Этому научил символистов, как считает Брюсов, реализм, последовавший за романтизмом. Интересны все состояния души, без разделения их на высокие и низкие поспешными сознательными оценками: художник, как учёный, изучает свои озарения и омрачения и показывает это другим в создаваемых им произведениях искусства.

Не все планетные духи, представленные в Природе, являются бесами из свиты библейского Змея. Думая так, мы исключаем поэтический взгляд на природу, — всех тех многочисленных существ Тонкого мира, которые, например, участвуют в играх детей (о чём говорится в книгах Живой Этики), совершенно не будучи «душами умерших предков», как считают спириты. Красота природы — это прикосновение к человеческим душам целого сонма подобных существ, которые в эзотерике сухо (на «варварской латыни») называются «элементалами» или «духами стихий» и о которых рассказывают мифы, сказки, предания всех без исключения народов Земли. В западной культуре все эти существа вытеснены в человеческие сны, в фантазию, а когда они выходят из снов в бодрствующее состояние или просто ощущаются нами как красота природы, это считается проявлением безумия (наука) или «одержанием бесами» (религия). Да, люди Четвёртой, катастрофически ушедшей с лица Земли, расы привлекали «психические энергии» элементалов в свои технологии, «использовали их»; наша же раса, в лице искусства, пытается выйти на бескорыстное общение с ними, и это единственный способ ощутить свою душу, тот орган (полного человеческого состава), который пребывает в Тонком мире постоянно, как во время телесного существования, так и в посмертии. Мы, люди уходящей Пятой Расы, остро нуждаемся в доверии к неосознаваемому, среди которого должны почувствовать смысл, перспективу своего дальнейшего эволюционного развития.

Не будем участвовать в той клевете на человека, которую невольно (по стадиальной ограниченности познания) допускает наука, считая человека чисто биологическим существом, то есть животным с комплексом потребностей к самосохранению, питанию и размножению. Каждый представитель Пятой Расы уже давно не животное, а поэтому страдает в социумах, построенных на незамысловатой экономической идеологии удовлетворения животных страстей, вне зависимости от того — личность он или рядовой представитель массы. Даже животные, проявляя эти, верно подмеченные наукой стремления, имеют в своей каме множество желаний, для воплощения которых в жизнь просто нет инструментов в их телах. Западный человек, религия которого пропитана страхом перед повторением Атлантиды, задавил каму своим моральным ригоризмом, фарисейским ханжеством и лицемерием (против которого выступил Христос) вместо того, чтобы на облаках камы, как на опоре, направлять манас к Аханкаре, к духовному свету человеческой сущности, вверх, а не вниз. Страх вместо смысла — вот что дала западному человеку религия и от чего его не избавила противопоставившая себя религии наука, а только из «благих намерений» усугубила его психологический дискомфорт, подтвердив все существенные положения религиозной догматики в аксиомах своих теорий. Эпоха Возрождения привнесла греческий и частью египетский политеизм в культуру, но не в религию; возникшая в то же время наука способствовала, через барокко и символизм искусства, мучительному привнесению опять же в культуру, но не в религию, пантеизма «первобытных народов», но до сих пор художники чувствуют себя из-за этого «жрецами сил зла».

Архаическая доктрина, которую излагает Е.П.Блаватская и которая легла в основание теософии, представляет собой протофеномен всех мифологий, а в мифологиях все феномены культуры слиты в нерасчленённом единстве — там мы находим и предфилософию, и преднауку, и предискусство, и предрелигию. И если мы задумали, во имя целостности культуры, заняться синтезом, то мы, вероятно, должны прийти к чему-то, что сходно с мифологией.

Орудие мифологической нерасчленённости всех явлений культуры — это символ, который одновременно является и образцом для поведения и эталоном для сравнения. Обычно это образ действия бога или героя-первопредка при создании мира, то есть людей племени и его природного окружения, а также то, чему он их научил. Бог или первопредок сочетает в себе черты человека и животных, поведению которых следуют люди племени, и за его изображением или описанием закрепилось в научной антропологии название «тотем» [3].

Учёные-антропологи квалифицируют первобытное мышление как такое, где внутренний и социальный миры человека не отличимы от внешнего природы. Человек па этом этапе не очень-то ценит, что владеет орудиями и речью, а поэтому и не отличает себя от животных, обитающих в биоценозе, и подражает всему, что считает в их поведении ценным. В то же время он полагает, что дух-первопредок представлен как в членах племени, так и в тотемных животных, поведению которых он подражает, и что бог при создании мира сотворил его вместе с животными.

В христианстве, мифология которого является основой всех культурных феноменов Запада, Бог сотворил человека из глины первоматерии вместе с землёй, небом, луной и солнцем и со всеми другими существами. Каждое из сотворённых существ Он наделил своим образом действий и своими целями. Эти цели тварям неведомы, но являются частью замысла Бога, и при удовлетворении этих целей существа творят своими совместными действиями мировой порядок (солнце и луна, скажем, обходят землю и освещают её днём и ночью). Сотворённый Богом человек, в отличие от других тварей, наделён богоподобием, то есть разумом, а значит способен осознавать если и не свои собственные цели, то цели многих других существ, что позволяет ему строить на земле свой собственный разумный порядок. Но самое главное то, что человек, подобно Богу, лепит из окружающей его материи разные служащие его целям предметы (орудия труда, язык, произведения искусства, предметы культа).

Изучавший первобытную мифологию К.Леви-Стросс заметил, что все первобытные люди действовали наобум, по интуиции, но в основе этой интуиции лежал вполне разумный план (Леви-Стросс назвал его «синкретом»), который виден нам, но не был виден им [4]. Когда рождающиеся в мир божьи твари действуют по инстинкту, они следуют синкретам Божественного Замысла; когда разумные твари, люди, действуют по интуиции, они действуют по синкрету неосознаваемого ими самими разума, по сверхсознательному, но рано или поздно они поймут лежащий в основе их интуитивных действий разумный план.

Современный человек западной цивилизации считает, что он уже всё познал, или близок к этому, и даже если и пользуется интуицией, то хотя бы пост фактум способен осознать, почему же он действовал именио таким образом и какой разумный план «на самом деле» лежал в основе его интуитивных действий. Из-за этого, вроде бы безобидного, убеждения Нового времени (будто бы опирающемуся на науку, а значит на разум, человеку интуиция и вовсе не нужна, и он сам может планировать свои действия) проистекают далеко идущие следствия.

Воланд (заглянувший в Россию в начале XX века Мефистофель) в разговоре с Берлиозом, представителем решившего обойтись без Бога европейского человечества, недоумевает по поводу его уверенности в собственной способности планировать свою жизнь [5]. В этом разговоре речь заходит и о Канте, «придумавшем своё доказательство существования Бога», а оно не так уж и не интересно и имеет прямое отношение к обсуждаемому вопросу. Своё доказательство Кант приводит в конце «Критики чистого разума», а в самом начале он роняет как бы вскользь замечание о том, что гордыня владеющего научными знаниями человека неуместна хотя бы потому, что всё, что пока может человек, так это ловко приспосабливать вещи природы к своим нуждам; ни пересоздать вещи природы, ни сделать самого себя вместе с нуждами человек не в состоянии, а значит его разум ограничен и не может претендовать на то, чтобы сравняться с Божественным. Но раз всё это, включая нас самих, существует, значит есть и тот, кто это создал; а это как раз то самое «шестое доказательство», о котором упоминает Воланд и к которому Кант подводит читателя всем материалом своей всемирно известной монографии. Что может решать человек, без Бога и дьявола, если не он сам себя создал?

Ирония заключается в том, что когда Р.Декарт, на заре Нового времени, приспосабливал догматы христианства под нужды науки (а Ф.Бэкон в «Новой Атлантиде» описывал тот рай на Земле, который создаст в будущем человек с помощью науки), предполагалось, что науке удастся (пусть и в отдалённом будущем) вывести технику на такой уровень, когда она станет способна пересоздать тот мир, который взялась изучать, и тем самым докажет, что коллективный человеческий разум достиг, наконец, границ Божественного. Это безграничное доверие к разуму осталось у европейского человечества и посейчас, но никто уже не обращает внимания на то, что наука ещё не предъявила доказательств того, что её разум сравнялся с божественным, и сама же философия науки согласилась с Кантом в том, что человеческий разум ограничен. То, что уже сейчас, например, с помощью атомного или бактериологического оружия, человек может уничтожить если и не мир, то жизнь на Земле, вовсе не означает, что он может её и воссоздать. Более того, в опирающейся на научный разум повседневности человек не в состоянии справиться с экологическим кризисом, то есть изо дня в день вполне мирно идущим уничтожением природы, созданной по меркам Божественного Разума (а также месторождений руд, нефти, угля, которые паука относит к «мёртвой природе», а теософия — к формам жизни минерального царства).

Не будем спорить с верой науки в то, что человеческому разуму когда-то, пусть в отдалённом будущем, удастся достичь границ Божественного Разума, как они обозначены в ветхозаветном мифе христианства (это совпадает и с теософской доктриной — подобное, гласит она, должно произойти в конце Седьмой Расы). Однако этого совпадения границ пока явно не произошло, и современный человек так же ориентирует свою деятельность по интуиции, как это делал первобытный человек. Запад живёт по мифу и, более того, всё по тому же религиозному мифу христианства, и копирует, как может, ремесленную деятельность ветхозаветного Бога. И этот факт не может отменить то, что принявшая науку западная культура не желает обращать внимания на все те основы жизни, которые не способен осознать ограниченным разумом человек.

Если наука не желает признавать свою сопричастность к религиозному мифу христианства, то она вполне разделяет с христианством неприятие мифов всех других народов, считая их детскими сказками и фантазиями. Известный английский антрополог Дж.Фрэзер собрал замечательный материал (подтверждающий мысли Блаватской) о том, что ветхозаветный миф, с которого начинается Библия, буквально повторяет космогонические мифы о творении у всех без исключения известных нам первобытных народов, включая «дикарей» Африки, Австралии и Океании [6]. Человечество, независимо от того, более оно разумное или менее, живёт по тем фантазиям, которые оно фиксирует в мифологиях и религиях. Эти фантазии, безотносительно к своей природе и происхождению, ориентируют социального человека если и не в цели своего существования, то в том образе действий, который сложился в «доисторические времена» этого социума и которому он обучает все вновь приходящие в него поколения, пока не перестанет существовать (под действием внешних или внутренних и нам тоже неизвестных причин — см. работы Л.Гумилёва). В основе истории всех социумов лежит миф (вне зависимости от того, удавалось его более или менее связно сформулировать, как это сделали индусы, китайцы, греки, египтяне, евреи, — или нет); а миф — это способ смотреть на мир, который характерен для того способа действия в мире, которому следует данный социум.

У народов, самых древних из известных научной антропологии, этот образ действий мало отличался от инстинкта высокоразвитых млекопитающих; у более поздних народов к животному инстинкту добавлялась интуиция, пусть и чуждая до сих пор нам, но с мощными синкретами (вроде тех основ жизнедеятельности, которые дошли до нас от инков, ацтеков, майя и «иньских» китайцев [7], [8]). Согласно теософскому учению, такие наслоения интуиции на животный инстинкт идут даже дольше, чем полагает наука, и современная этнография может столкнуться только с человеком Четвёртой Расы (или остатками последних подрас Третьей Расы — в Африке, Австралии и Океании). Однако, несмотря на то, что человек по уровню своего сознания далеко ушёл от животного, ему трудно достигнуть взаимопонимание с собратьями по разуму из чужих социумов. То, что одни народы принимают за богооткровенную истину, другие считают дикой фантазией и бредом, а потому священное для одних является смешным и нелепым для других. В основе любой рациональности обязательно лежит иррациональное, которое и отражено в этнических традициях и религиозных мифах — инстинкт на одном полюсе (подсознательное) и интуиция на другом (сверхсознательное), которые рациональность обосновывает и интерпретирует. И весь вопрос в том, есть ли что-то всеобщее в инстинкте и интуиции человека из разных социумов с разными культурами? Можно ли говорить о «рациональности вообще» (опять же неважно — надмирной или просто общечеловеческой), как то склонен, опираясь на свой собственный, христианский, миф делать западный человек, навязывающий свой тип рациональности всему остальному человечеству в качестве «надмирной истины» с помощью силы техники.

Теософия верит, что у всех Рас человечества есть общая иррациональная основа сознания, которая проявляется через бессознательное — через инстинкт и интуицию, а значит должны быть и всеобщие нормы рациональности. Эта рациональность представляет некоторую утраченную «архаическую доктрину», знание атлантов (Четвёртой Расы земного человечества), чья культура, подобно культуре нынешних европейцев, была «всемирной», то есть «всечеловеческой», и чьи осколки лежат в основании мифологий всех известных нам пародов, включая индусов и европейцев. На этой основе формируются предфилософии, а потом и философии этих народов [3], [9].

В философии санкхьи (близкой по установкам построенной на научном рационализме западной культуре) в основе рациональности лежит являющаяся её источником интуиция Пуруши и служащий всё тем же «целям Пуруши» инстинкт Пракрити (материи во всех возможных модификациях, известных нам сейчас и неизвестных) [10].

В основанной на санкхье практике йоги бессознательный инстинкт Пракрити должен быть шаг за шагом заменён сознанием, и когда это произойдёт, мы станем выше «божественного творения» и уйдём из Космоса, перестанем перевоплощаться в Его утробе — появляться в телах людей и в телах других существ из плотной и тонкой материи и, сами того не подозревая, служить целям Создателя. Если же на каком-то шаге этого восхождения нам поправится и мы скажем — «остановись мгновение, ты прекрасно!» (договор Фауста с Мефистофелем), то наше сознание прекратит расширяться, но при этом, наряду с ним, обязательно останется бессознательное — инстинкт и интуиция со стороны Пракрити и Пуруши.

Так что наука и миф дополнительны [11]. Можно этого не замечать, как это пытается делать наука, но отменить этого факта нельзя.

Согласно санкхье, всякое бессознательное имеет «гунный» механизм стремления: мы отвращаемся от всех осознанных нами проявлений Пракрити и тянемся к свету Пуруши, который предстаёт перед нами до самого последнего момента восхождения как некоторое проявление всё той же Пракрити. Пракрити, или Брахмана [8], можно сравнить с большим тёмным подвалом, огромной по вместимости «чёрной комнатой», многоярусным домом или неосвещённым храмом, где все обитатели возносят хвалу Браме- создателю характерным именно для них способом действий. При этом они отвращаются от тех проявлений Пракрити, которые им приносят страдание (раджас-гуна), привлекаются к тем, которые доставляют им наслаждение (сатва-гуна, удовлетворение от достижения целей записанных в них стремлений), а на всё остальное не обращают внимания (тамас-гуна, источник невежества каждого из существ, с которым и должно покончить расширяющееся сознание, то есть в конце концов «осознать всё»). Сознание (Атман, Солнце Абсолюта) как бы освещает эту «космическую утробу» Брахмана, но освещает только частично — через осознания находящихся в ней существ (атма, пуруша каждого отдельного существа — это частица Солнца Атмана). При расширении сознания каждого из существ то, что являлось тамасом, было тёмным, незаметным, не имеющим отношения к преследуемым существом целям, а значит безразличным для него, становится сатвой, а раджас не позволяет надолго остановиться на каком-то этапе этого расширения, тревожит и мучает тоской по ещё более яркому свету и побуждает к дальнейшему восхождению к источнику сознания.

Всё осознанное нами, преодолённое сознанием есть как бы более тёмное, в сравнении с тем, что нами ещё не осознано и что продолжает нас одаривать огнём гун на долгой дороге восхождения к Пуруше. Поэтому всё, что находится ниже нас, есть тьма, хотя и с градациями светлотности. Расширяя сознание, мы как бы восходим на гору, с которой можем осмотреть всё, находящееся внизу, но мы отказываемся от этого ради дальнейшего восхождения, пока не достигнем самой вершины, откуда просматривается всё вместилище Брахмана, все его миры и обитающие в них твари — боги, демоны, люди, животные, растения (и сами вместилища этих существ, то есть существа минерального царства — «геологические рельефы» этих миров). Всё пространство Брахмана — это совокупность сосудов со светильниками, сосуществующих друг с другом или вложенных друг в друга «полых горшков», с обитающими внутри них тварями и освещающими их светом своего сознания, а сам Брахман, мир Абсолюта, это самый большой сосуд.

Образ Космоса как совокупности полых горшков, столь любимый индийскими мыслителями [12], используется и хасидами, посвящёнными иудаизма [13], что лишний раз адресует нас к ветхозаветному Богу, который из глины слепил мир, а значит был Богом-ремесленником, Богом-горшечником, Богом-художником, который налепил уйму горшков и разместил в них слепленные им же существа. И в санкхье, и в теософии глина первоматерии называется «мулапракрити». В горшках же мы узнаём и иерархию Логосов из неоплатонизма и стоицизма (которым пользовался столь охотно Ньютон [14]), и знаменитых русских матрёшек, и последовательность космических яиц из самых разных мировых космогоний, включая Хираньягарбху индуизма и теософии, которую, как и положено всякому яйцу, в «иле» мулапракрити или в «водах первоначального хаоса» отложила то ли Змея, то ли Птица [15], то ли «и то, и другое» в лице Дракона — столь популярного в мифологии Китая, Вьетнама, стран Азии и Латинской Америки.

Сама практика йоги сложилась из опыта шаманизма [16], то есть из того символического осмысления действительности, которое лежит в основе всех без исключения первобытных мифологий. По представлениям теософии, шаманизм является итоговым способом осмысления мира расой атлантов. Пришедшие на территорию Индии арьи (представители нашей Пятой Расы) застали на развалинах Хараппы множество местных прошаманских и шаманских культов с богатым опытом мистериальных инициационных практик, которые они не отвергли, подобно своим западным собратьям (прежде всего другим представителям всё той же Пятой, арийской. Расы — семитам [17]), а наоборот, по-своему осмыслили и систематизировали. Санкхья и являет собой такое характерное для Пятой Расы интеллектуальное осмысление более древнего символического представления о мироздании, то есть философскую понятийную систематизацию мифологии.

Схемы же шаманизма, несмотря па их огромное количество, весьма однообразны с точки зрения натурфилософского осмысления замешанной на мифологической символике предфилософии [9]. Члены племени обитают на некоторой территории, которую считают «своей», обводят мысленным горизонтом, называют Землёй и отличают её от всех территорий, лежащих за этим горизонтом, которые считают «чужими». Земля, таким образом, оказывается Островом порядка в Океане хаоса, имеющем свой Центр с крестом направлений пространства [18], [3]. В Центре расположена Гopa, указывающая направление к Небу, а Небо представляет собой полусферу, накрывающую Остров, верхнюю половину Космического Яйца, из которого и произошёл Космос. Естественным центром Неба с рассеянными по нему источниками света является главный источник света — Солнце. Есть ещё и подземный мир со своим центром, обведённый нижней полусферой Космического Яйца. На Небе обитают боги, под Землёй — демоны, а на Земле — люди и животные.

С точки зрения древней космогонии, такой мир родился из Эфира под воздействием Огня — света подвижных и неподвижных звёзд, Солнца и Луны с полусферы Неба, а также из буйства подземных вулканических огней. Эфир превращается в Воду (Океан хаоса), Землю (Остров порядка) с Горой в Центре, овеваемую Воздухом, и остаётся самим собой (первозданным Эфиром как таковым) там, где кончается Воздух и где находятся звёзды, источники Огня.

Многообразие мифологического материала и, тем не менее, его определённое однообразие с точки зрения натурфилософского оформления позволяет выделить протофеномен всех подобных картин мира, что и было сделано в трудах Блаватской, Генона и Элиаде. Такая единая астрономическая аналогия лежит и в основании всех религиозных философий, чьи схемы современные антропологи и культурологи называют «развитым пантеизмом». В сложившуюся, благодаря усилиям человечества Четвёртой Расы, предфилософию пантеизма органически входят мифорелигиозные представления ещё более ранних Рас человечества — манизм, анимизм и тотемизм (условно отнесём их к особенностям психологии Первой, Второй и Третьей Рас).

Манизм — это представление обо всём «невидимом» (то есть «нечувственном») как о некоторой энергии или силе, составляющей основу видимого мира, пригодной для магического употребления, что-то вроде эфира в пустоте пространства, некоторой обволакивающей вещество пластической субстанции, «психической энергии». К такому манизму близок дуализм материя-энергия в философских схемах науки конца XIX — начала XX века, в которых учёные приблизились к первой религии человечества, характеризующей духовный уровень дружно ими презираемых «папуасов» (хотя наука и не дошла до него, поскольку энергия, используемая в механике технических устройств, не имеет никакого отношения к психике человека, а поэтому она и не может быть названа «психической»).

Анимизм — это представление о живых и психических существах, обитающих в этом «ману», или «эфире», то есть о некоторых «персональных проявлениях» невидимой основы видимого мира, не имеющих никакого определённого морфизма — что-то вроде «пожатий руки» со стороны духов на спиритических сеансах. К ним относятся и «души умерших» («анима» — лат. «душа»). Этот уровень понимания Космоса характерен для западного сознания середины XIX века и по сию пору известен как «экстрасенсорика» (названной в [19] «фантомософией»).

Тотемизм — это попытка более решительных аналогий невидимого с видимым, которая сообщает духам и душам невидимого мира террато-, фито-, зооморфные облики [3]. Такая форма религиозного сознания характеризует психологию Третьей Расы, знаменитой, как известно теософам, переходом от духовного существования к осознанию физического мира посредством пяти чувств.

Пантеизм — религиозное сознание, отвечающее психологии Четвёртой Расы, синтезирующий представления всех трёх предшествующих Рас.

Согласно теософским воззрениям [19], Расы схематически располагаются по кругу, в котором они двойственны: находятся на одной горизонтали, проведённой на определённом расстоянии от нижней точки этого круга. Первая Раса оказывается в самой высшей точке круга, Седьмая Раса повторяет Вторую, Шестая — Третью, а Пятая — Четвёртую. Поэтому, если в Третьей Расе дух сменяется интеллектом, то в Шестой Расе интеллект должен уступить своё доминирование духу, а отсюда следует, что в Новую эпоху нам придётся, через пантеизм атлантов, повторить тотемизм Третьей Расы. Это предрешает задачи, которые преследует теософия в отношении обратного перехода от понятийного рассмотрения к символическому (разумеется, на новом витке и со всеми достижениями интеллекта, примерно в духе типичного представителя Шестой Расы — Платона). В китайской культуре есть добрая традиция движения в будущее как возвращение к более совершенному прошлому. Не вполне её разделяя (так как к прошлому вернуться нельзя, а только к чему-то его циклически повторяющему), будем, тем не менее, по-рериховски устремляться в будущее, опираясь на прошлое, и искать в прошлом плодотворные аналогии для использования в будущем (ведь, как известно, теософия строится на аналогиях).

Поддерживающий алхимию И.Ньютон (сам ставивший алхимические опыты и даже отравившийся ртутью, с чем, слава Богу, справился могучий организм «сэра Исаака») видел корень всех религий в «культе Весты», пришедшем в Рим на закате его цивилизации, предположительно, из Египта и Сирии. Ньютон считал, что из Египта (как и корпус герметических трактатов, которые он очень высоко ценил и изучал на протяжении всей своей жизни) [14]. В этой религии поклонялись Огню, горящему на алтаре. Впоследствии (уже во второй половине жизни) учёный внимательно изучал пропорции Храма Соломона, в которых, как он считал, были записаны тщательно скрываемые от непосвящённых знания древних о Природе, превышающие современные ему научные знания. А это значит, по мысли Ньютона, что в Библии пророки дали откровение и о Природе, а не только о «путях человеческих», как считало церковное христианство. Ньютон был убеждён, что в своих «Началах натуральной философии» он реставрирует знания древних, а не придумывает что-то новое. Так вот: в «святая святых» Храма Соломона на алтаре горел неугасающий огонь, которому всегда и поклонялись допущенные туда посвящённые, знающие всеобъемлющее значение этой аналогии. Все же остальные (а к ним он относил и «атеистов», то есть тех, кто по его определению не верил в возможность сотворения мира Богом «из ничего», то есть из эфира пустого пространства) должны останавливаться на ведущих внутрь Храма ступенях и на площадке перед входом, который назывался ГАЛЕРЕЯ.

Линию пантеизма, пришедшего к нам в виде различных культов шаманизма, можно рассматривать и как первую религию (религии — это мифологии Пятой Расы). Религий по сути тоже три: пантеизм, политеизм и монотеизм. Политеизм отличается от пантеизма появлением антропоморфных образов для представления духов в «неощущаемой» изнанке мира и их доминирование, что конечно связано с тем (так на это смотрят и современные антропологи), что вместо превосходящих человека в силе животных и стихийных проявлений природы, социумы стали брать за образцы поведения для своих рядовых представителей способ действия выдающихся личностей, «культурных героев» собственных социумов, поскольку стали ценить изобретение орудий, приручение животных и растений, умение добывать огонь и использование речи для общения — всё то, что отличает человека благодаря наличию у него разума. Как говорит М.Элиаде [18], люди начали поклоняться бессильному в физическом мире Богу (которого знали и до этого, зная о единстве мира, но относились к Нему с безразличием, хотя и с уважением) и способной терять связь с телом душе из иерархии проводников в составе микрокосмоса. Переход же от политеизма к монотеизму связан с «теоморфными» представлениями об обитателях невидимой основы Космоса, имеющих непредставимые в физическом мире облики и превышающих человека в силе (демоны, асуры) или в милосердии (боги, суры), и уж конечно в разуме, в широте осознания. К теоморфным обликам иудаизма и христианства относятся всевозможные «ангелы», хотя (особенно в искусстве) им и Богу охотно сопоставлялись прекрасные человеческие облики (чем особенно увлекались художники эпохи Возрождения).

Возвращение к античности в средневековой культуре происходило большей частью через философию римских стоиков, которая наглядно рисовала картину мироздания платонической и неоплатонической философии в виде иерархии Логосов или вложенных друг в друга и возвышающихся друг над другом Храмов. Бог рассматривался как Архитектор Вселенной, Великий Зодчий, а люди — как Его подручные, строители грандиозного Храма Космоса. Как мы уже видели, Бог ветхозаветного мифа взял на себя скромную роль ремесленника, горшечника, скульптора. В эпоху Возрождения Его статус поднялся до представителя всех изобразительных искусств.

Это позволяет продолжить построение Космоса как Абсолюта всех проплатонических схем понятийной философии на основе наглядной символической пантеистической схемы шаманизма, то есть распространить по аналогии астроморфный образ физического мира в виде натурфилософии стихий под эгидой Огня на другие субстанции Абсолюта. Это множество Земель, или Глобусов (а их — семь, по одной на каждую субстанцию Макрокосма), состоящих из тройственного эфирного конденсата стихий земли-воды-воздуха, окружённых эфиром, заполняющим пустоту пространства каждой субстанции, с проходящим через такие пространства Огнём с Неба. Этот Огонь сконцентрирован в планетах, включая Землю, Солнце и Луну («подвижные звёзды»), и в звёздах («неподвижных звёздах» Зодиака). Небо, охватывающее каждый такой Глобус, так называемая «небесная твердь», является поверхностью следующей Земли, следующего Глобуса (так что весь расположенный снизу звёздный Огонь является огнём вулканов этого Глобуса!). Над ним разворачивается следующее Небо, со своим внутренним Солнцем и пространством следующей субстанции, охватывающей этот Глобус со всех сторон и заполненной своим эфиром. Именно такое представление о Космосе, как о системе вложенных сфер, имело место в античности; оно же легло в основу канонической для христианства «Божественной комедии» Данте Алигьери (1300), открывающей эпоху Возрождения в Италии. Таков же и структурализм санкхьи. Брахман — это самая последняя сфера, или пустой горшок со светильниками, содержащий в себе всю иерархию Глобусов, со своими литосферой, гидросферой и атмосферой (литосферой причин и атмосферой следствий из учения Махатм о космических циклах из [19]).