Дельфис

I

Храбр был на турнирах и в битвах Анжуйский король Гамурет. По Алеппо, Марокко, Дамаску и Персии дальней разнеслась громко слава о нём. Всюду враг отступал перед ним, и немало рыцарей пало на турнирах блестящих от меча и копья короля Гамурета.

Но сулил ему Бог на турнире же кончить геройскую жизнь, не увидев рожденья первенца- сына! Сиротой после отца появился на свет Парсиваль. Много слёз пролила Херцелоида¹ над трупом любимого мужа; но рождённый младенец был ей большим утешением! Все её счастье, вся её радость был теперь этот мальчик, что не по дням, а, казалось, по минутам рос.

Но с тем вместе забилось тревогой матери сердце: вырастет мальчик, полюбит и он, как отец, ратное дело и, как отец, погибнет в бою! Обливалося кровью матери сердце при той думе тяжёлой. А что было делать? Как ребёнка спасти от беды? И в сердце разбитом своём надумала так королева.

Воспитает она Парсиваля в глуши да в тиши, чтоб не знал ничего он о жизни людской, ни о ратном губительном деле. Пусть останется он дикарём-простаком, да будет жить ей на радость! Отказалась она от правленья страной, отдала его в руки другие, а сама удалилась с Парсивалем в домик укромный, средь дикого леса, и вся отдалась она сыну.

Растёт Парсиваль здоров и силён. Весь день мальчик в лесу. Лес стал домом ему и забавой. Не учила его ничему его мать, а дала, только так для потехи, лук да стрелы. Научился он стрелы пускать и в туманную даль и в небесную высь. Вверх несётся стрела, как живая. Видит мальчик, что в воздухе тоже, как будто стрела, в перьях птица летит, и пускает за нею, вдогонку, стрелу: «За крыльями — перья стрелы», — говорит.

Но, случалось, заденет стрела живую пичужку, и летит она мёртвой на землю. Не знал Парсиваль ничего ни о горе людском, ни о смерти. Но увидит недвижную птичку, что порхать уже больше не может, не звенит своей песней весёлой, — и скорбь, непонятная скорбь, прокрадётся в душу малютки, и долго, безмолвно, стоит он над нею, долго думает горькую думу...

Он страстно любил пенье птиц. Часами стоит он в лесу, заслушавшись этого пенья. Но часто бывало, что пенье охватит его такой непонятной глубокой тоскою, что детская грудка его колыхалась от сжатых рыданий, а слёзы струёю текли и катились на детскую грудь.

А кругом лес шептал, будто в чём меж собой совещался. Дружно столпились гигантские дубы и сосны, в ясное небо уткнувшись кудрявой вершиной. Высоко над ними тихо плывут, будто странники, облачка белые. Меж листвы пробежит иногда ветерок легкокрылый, гибкие ветки встряхнёт, спутает листья, иглистую хвою. Зашепчет он ещё громче. А там снова всё стихнет. Только шёпот чуть слышный идёт и в вершинах дерев, и в кустах, и меж травок. Льётся к нему дыханье цветов, как кадильный Творцу фимиам: и, как гимн, несётся за ним, из листвы старой липы густой, песня нежная пташки лесной...

И стоит Парсиваль, подняв кверху головку свою. Ноет скорбью сердце его, и рыданием грудка полна; а на грудь каплют слёзы росой...

Раз заметила мать на глазах дорогого малютки слезу. Взволновалась она:

— Чем обидели? Кто огорчил мою крошку?

Парсиваль ничего не сказал ей в ответ, только бросился к ней он на грудь.

А затем, раз в лесу, подсмотрела она, как сынок неподвижно стоит там, под сенью дерев: а вверху стройной песней звенит птичка-крошка. Стоит, жадно слушает он, а из глаз, будто жемчуг, всё слёзы бегут.

Королева узнала теперь о причине слёз сына. Ему не сказала она ничего, но слугам был ею отдан приказ: всех в лесу истребить певчих птиц.

Парсиваль не поймёт: отчего меньше стало любимых певцов? К королеве он тотчас бежит.

— Верно с птичками, — он говорит, — люди сделали что-то дурное? Если так, — то за что?

Обняла его мать.

— Да, ты прав, мой сынок! Что могли сделать нам птички-крошки, что так злы и жестоки мы к ним? Бог дал жизнь им, а мы убиваем их... Мы ведь Бога завет нарушаем!

До сих пор ничего Парсиваль не слыхал и о Боге. Мать спросил он: «А что это — Бог»?

—Бог, — сказала ему королева, — это свет! Он блестящ так, как день. Он защитник наш и помощник во всём, если мы, помолившись, прибегаем к Нему. Вот и ты, мой сынок, и в беде, и в нужде, всё к Нему прибегай: и поможет тебе Он всегда и тебя укрепит. Но другой, злобный, адский есть дух; этот чёрен, как ночь. Не забудь ты о нём и его избегай!

Мальчик слушал небрежно её, торопясь в лес любимый бежать. Снова стал он натягивать лук и пернатые стрелы пускать. Не внушила ему королева: «любить и жалеть», и не зная любви, не жалел Парсиваль никого: и пускал свои стрелы и в птиц, и в животных, и их убивал, сам не зная зачем...

Скоро сделался он очень ловким стрелком, каждый день наполняя домашнюю кухню и птицей убитой, и дикой козой, которых, на тяжесть их невзирая, на сильных плечах приносил. И по-прежнему целые дни он в лесу проводил: покроет ли лес яркий листьев убор, иль усыплет его белый искристый снег.

II

Раз, когда Парсиваль на опушку лесную забрёл, звук копыт услыхал он, и вдруг он увидел трёх рыцарей статных. Все закованы были они в золотую, блестящую броню, что сверкала на солнце, сама будто солнце, вся в искрах огнистых.

Поражён Парсиваль был таким, никогда им не виданным чудом! Вспомнил мать, что о Боге блестящем ему говорила, и подумал он: «Верно то боги!». И пал на колени.

— Это что за дурак, на дороге нам стал? — первый рыцарь вскричал, осадив вороного коня. — Прочь с дороги, глупец, раздавлю!

Парсиваль задрожал; с губ же робких его к Богу светлому льётся такая молитва: «Помоги, Боже, мне! Знаю, можешь Ты всё, если только захочешь!».

Ещё больше разгневался рыцарь. Хочет пришпорить коня, да не может: неподвижно стоит на коленях лесной дурачок и снова лепечет молитву: «Помоги, Боже, мне! Знаю, можешь Ты всё, если только захочешь!».

Вслушался рыцарь в молитву, да как захохочет:

— Вот-то, дурак! Он за богов нас, как вижу теперь, принимает! Нет, простачок, мы не боги, мы — рыцари, видишь, и королю Артосу мы служим!

— Рыцари вы? — молвил, вставая с колен, Парсиваль, — ну, так и я хочу рыцарем быть, в светлой одежде ходить и Артосу служить, королю!

Рыцари громче ещё над лесным простаком засмеялись и, пришпорив коней, поскакали по пыльной дороге.

Но в тот день Парсиваль уж пения птичек не слушал... Не пускал он пернатой стрелы. Залегла в его душу тяжёлая дума. С этой думой вернулся простец домой и мать стал просить отпустить его в свет, где он хочет стать рыцарем храбрым: в светлой броне ходить и Артосу служить, королю. Он не знал и того, что король тот был дядей ему, брат родной его матери милой. А бедняжка, она загрустила совсем!

Кровью сердце её облилось, как узнала о просьбе любимого сына! Видит она, что теперь уж его не удержишь в лесной тишине. А он всё настойчивей просится в свет, и не мило всё стало ему в родимом лесу...

«Ну, постой же! — сказала себе Херцелоида, — наряжу я тебя дураком! Пускай над тобой все смеются, да прочь тебя гонят! Тогда уж тебе до рыцарской службы вовек не дойти и не быть на турнирах!».

Сделала сыну она одежду из грубой холстины, дурацкий надела колпак, неуклюжую обувь из кожи телячьей и, отпуская в дорогу милого сына, так ему мать говорила:

— Слушай, любимый сынок, и запомни ты всё хорошенько! Выбирай на своём ты пути одни лишь прямые дороги. Всё по светлой дорожке иди, среди чистых и светлых ручьёв, избегая дорожек кривых подле тёмной, зияющей бездны. На пути, если встретишь кого, с добрым словом к нему обратись: «Да поможет вам Бог!», всем стараясь помочь и в радости, так же как в горе. Если встретишь ты мудрого старца, с седыми кудрями, у него ты совета спроси, и тебя он научит добру. Если встретишь когда беззащитную женщину в горе, — защити ты её, помоги, и тебе Бог поможет во всём!

С горьким рыданием с сыном затем королева простилась; он же вскочил на худую, невзрачную клячу, взял копьё и поехал лесною дорогой.

Грустно шумел, с ним прощаясь, его лес родной. Грустно кивали вершиной косматой столетние сосны и липы: тихо шептали и листья, и травки с цветами, а птички-певуньи его провожали всем хором.

Едет всё вдаль Парсиваль, сам не зная дороги. Ничего ему мать не сказала, ни о том, кем ему доводился Артос, ни о том, где его королевство. Рассуждала она: «Ну пускай же сынок пошатается так, без пути, да без толку: надоест и вернётся домой!».

Но всё дальше он ехал прямой дорогой. Слышал он, как шумит тёмный лес, как журчит светлый ключ. На кривые дорожки не держит он путь, где бездонные бездны зияют. Повстречает кого на пути, говорит всем с приветом: «Бог вам на помощь! Так меня мать научила!»

Раз он едет и слышит стоны и плач. Подскакал и увидел, что сидит на траве прекрасная дева. Горько плачет она, держа на коленях убитого рыцаря голову юную.

С коня соскочил Парсиваль и сказал:

— Кто в горе иль радости, — всем мой привет! Так меня мать научила! Бог вам на помощь, прекрасная дева! Я вижу труп юного рыцаря. Кем он убит и за что? Могу ль наказать я убийцу?

При этих словах благородная дева, что называлась Зигуна, молвила так Парсивалю:

— Вам я удачи от Бога во всём пожелаю, за ваш добрый привет! Вижу, что он был от чистого сердца и много принёс утешенья душе наболевшей моей. Но прежде всего мне бы хотелось узнать ваше имя.

— Имя моё? — с удивленьем спросил Парсиваль, — имени нет у меня! Мать моя постоянно «любимчик» иль «милый сынок» меня называла.

Догадалась Зигуна тогда, что видит она Парсиваля, что матерью был средь дикого леса воспитан. Она же была племянницей Херцелоиде.

— Тебя зовут Парсивалем², — сказала она, — что значит «срединный», так как по смерти отца ты родился, то есть матери сердце тогда пребывало в средине, меж горем по мужу и радостью, что ты родился.

Рассказала Зигуна ему об отце и о детстве его, а также о юноше бедном, её женихе, что герцог Орилус коварно завлёк и убил.

— Хочу наказать я убийцу! — гневно вскричал Парсиваль, потрясая своим копьецом. — Скажите мне имя его, а также и путь к его замку.

Пожалела Зигуна молодость юноши храброго. «Не справится, — думала, — он с известным воином Орнлусом!». Имя ему назвала, но дорогу указала к замку другого — к королевскому замку Артоса.

III

Едет вдаль Парсиваль. Едет, и вдруг пред собой видит он странного рыцаря. Был весь он в красное одет, так что и броня его с красной была оторочкой; а рослый осанистый конь был красной попоной покрыт.

Бодро сидел на коне рыцарь могучий и статный, а в правой руке кубок держал драгоценный.

Когда Парсиваль поравнялся с тем рыцарем красным, тот небрежно его оглядел и сказал ему, также небрежно:

— Вижу я, что ты, юноша, прямо к Артосову замку путь держишь! Был как-то я у него на пиру. Испытать захотелось мне храбрость и смелость рыцарей свиты его. Я дерзко схватил со стола лучший кубок и вышел спокойно из зала; и меня задержать не посмел ни один из всей свиты! Этим покончить, однако, я не хочу! Скажи королю, что здесь ожидаю я с кубком того из рыцарей храбрых, кто со мной пожелает сразиться и кубок отнять у меня. Вижу, что, трусы, они боятся меня. Так ты им и скажи!

Презрительно рыцарь смеётся, а Парсиваль так весь и вспыхнул! Стыдно ему за рыцарей свиты Артоса и так бы хотелось нахала ему наказать!

Скоро увидел он город. К замку спешит. А на улицах все лишь смеются над дурацкой одеждой его и над конём его жалким. Так он замка достиг, слез там с клячонки своей и идёт прямо в зал, где король со своей свитой сидел. Смело к нему подошёл, рассказал обо всём, как всё было, и вызов всем рыцарям сделал, чтоб шли тотчас нахала того наказать, что кубок украв, ещё вздумал над ними смеяться и в трусости их уличать!

Но никто не хотел идти в бой со столь опасным врагом. Гневом воспылал Парсиваль.

— Дай мне, король, — он вскричал, — рыцаря броню. Я пойду с ним на бой³.

Все засмеялись кругом; а король спокойно ему отвечал, что по правилам рыцарства, сам он должен броню такую достать, победивши врага и оружием его завладев. Слова в ответ не сказал Парсиваль; вышел из залы, сел на клячу свою и назад поскакал, где он рыцаря красного видел. Тот его ожидал.

Вызов храбро ему бросил прямо в лицо Парсиваль. Слова рыцарь не молвил в ответ. Наскочил на него и подмял под себя его клячу. Но успел соскочить Парсиваль и прежде, чем рыцарь лихой меч схватил боевой, так он метко ударил его копьецом, что как сноп рыцарь мёртвым свалился.

Снял с него Парсиваль его броню и надел на себя, как сумел. Но не тотчас отправился в путь, а решил, что ему надлежит храбрецу долг последний отдать... Вырыл яму; в неё положил он его; холм могильный насыпал над ним и, сломав пополам копьецо, что кровью людской запятнал, он крестом его крепко связал и воткнул над могильным холмом.

Все с удивленьем смотрели, как в замок, в блестящих доспехах, на бравом коне, Парсиваль возвращался. Но в замок взойдя, лишь молча он кубок похищенный сдал королю и молча же вышел из замка, сел на коня. Сам же решил он к матери вновь возвратиться, так как по ней стал скучать и думал её навестить.

Но едучи большою дорогой, видит он в стороне, под развесистой липой, что домик укромный собой осеняла, старец почтенный сидит с седыми кудрями. Вспомнил он мать, как его отпуская, она между прочим о старце с седыми кудрями ему говорила, и к нему он подъехал.

Почтенный тот старец звался Гурменанц, и был он своей добродетельной жизнью известен. Слез Парсиваль со своего вороного копя, подошёл к старику и речь с ним завёл. Старик благосклонно юношу принял; в дом свой повёл и начал такую беседу в ответ на детские речи простеца - Парсиваля.

— Ты говоришь как малый ребёнок! — сказал Гурменанц. — Нельзя только то повторять, что мать говорила! Надо тебе самому рассудить да обдумать! А сначала слушай советы мои. Будь всегда, как теперь, стыдливым и честным. Человек без стыда да без чести, что птица без перьев. Преклоняй своё сердце к делам милосердья. Сострадай всем несчастным и, как можешь, в горе ты их утешай. Больше всего постарайся сыскать да помочь беднякам поскромнее, а не тем, кто нахально с нытьём во все двери стучатся и всем докучают. Мудро умей и правдиво с именьем своим обращаться. Если позорно добро своё всё расточать, то также позорно сидеть над добром и скупиться. Будь справедливым в делах, а также исправным. Лишних вопросов всегда избегай, а в ответах будь осторожен, прежде подумай, как нужно ответить. За речью другого следя, внимательно слушай, зорко гляди, всё примечай и всё обсуди и обдумай: тогда разовьёшь ты свой ум и сердце согреешь!

С великим вниманьем слушал его Парсиваль; а тот ещё молвил: «Прямо иди. Ведёт тебя Высшая Сила! Прост ты душой, но сердце в тебе не развито. Пусть снизойдёт на него главное — жалость!»

Погостил у него Парсиваль, отдохнул и поехал, оставив пока у него и доспехи, что снять повелел ему старец. А вместо копья захватил лук да стрелы, детство припомнив своё...

(Продолжение следует)